«Как интересно, что же следует ожидать от вашего ужина?», – сглатывая, удивлялся вспотевший гость.
«Ужин? Нет у меня прежде полдник», – настаивая на справедливости, заметила старуха.
«Полдник?»
«Да, я ем два кусочка печеньица, с маленьким стаканом кефира. Покупаю очень выгодно один мешочек печенья, хватает на целый месяц. Ну а к ужину бывает и груша, только когда зараза по двадцать три рубля, за большие деньги пусть торгаши едят сами, а я им просто так не дамся», – и здесь старуха все более побелела и под ее мутными очками, увеличивающими ее форму глаз, словно кровь засочилась от напряженья. Она медленно вышла в спальню, дабы пригладить постель, будто все оберегала ее от пыли и излишних лежаний, и гость непременно последовал за ней, понимая во всем особую нездоровость.
«Я замечаю, у вас и штор нет?», – продолжил гость.
«Ну, да, так на что ж они мне нужны, голубчик, только порошок переводить перестирывать, белые же были. Я раз в полгода с утра по подъезду пройдусь, бесплатных газет насобираю, да окна все и занавешу. А шторки-то, как же я их пристроила, ведь куплены были всего за шестьсот рублей! А я из них сто двадцать платков сделала и по пятьдесят рублей все продала на уличке. Больше пяти тысяч рублей сделала! Все в копеечку перевела.
Что, не веришь?!», – увлекшись, переспросила старуха и двинулась к буфету. «Вот гляди, у меня все в тетрадях записано, каждый платочек, как сшила, и из чего, год и число его продажи. Тетрадочки-то мне тоже перепали, я их долго высматривала, где подешевле, и всё же нашла. Дешевле не бывает, в миру не придумано, а я нашла!». Гость слегка покосился в дверном проеме и далее уверенно направился к буфету.
«Тогда отчего так скудно едите?»
«Что?», – нервозно переспросила старуха, заворачивая свое старое ухо в трубочку. «Да при чем здесь еда, милый. Вот посмотри, мне здесь всякого добра родственники мои передают. Я знаешь, все отстираю, перешью, где надо карандашом, ручкой подрисую, нашью что-нибудь хиленькое, дешевенькое и сложу в тележечку. Выйду на уличку, встану как надо, чтобы свет, верно, падал на мой товар. Чтоб никто не додумался, что это обноски, залатанные, и все подчистую хорошо продам, пока все на соплях держится. Месяц у меня не уйдет, милый, ежели я не отложу до пяти тысяч, оттого что продала и еще от пенсии полторы обязательно», – и здесь старуха сжала суховатые кулачки, и гость явно узрел выступающие еле заметные капельки крови на ее лице.
«Что это с вами?»
«Ничего, милый, ничего, это я просто давеча потратилась, очень неудобно… В гости ждала, пришлось торт купить к чаю, а гости-то и не пришли, уж как месяц прошел. И куда мне его теперь? Думаешь, обратно возьмут?», – угрожающе раздражалась старуха.
«Возьмут, непременно возьмут», – успокаивал гость.
«Возьмут, а сроки-то как же? Срок годности? Я бы его, может даже, еще очень выгодно-то и обменяла». Старуха задумчиво уложила тетради, продолжив что-то напевать про свои домашние тапочки, что носились ею, уже как двенадцать лет, и еще про какую-то особо удобную ей колбасу. Вроде как частенько она ее на тонкий ломтик хлебушка клала в виде одного скромного колечка, что не более трех сантиметров в ширину и кого-нибудь за вбитый гвоздик угощала, но прежде обязательно переспрашивала дважды: «Проголодались или нет?». И если отказывались, то в ее душе и в сердце по-настоящему хорошо становилось, оттого что все бесплатно сделалось.
Гость был сражен тем откровением, что несла неизвестная ему старуха, и он отметил приглянувшийся ему факт: «Ну, в самом деле, ведь я ее не знаю».
«Я, бывает, ночами не сплю, так мучаюсь от потраченного. Вот глазом не вышла, сказали болезнь, есть необходимость оперировать, но нет во мне сил заплатить им, я и рада, но как представлю, что моя любимая копеечка не в моей руке останется, сразу тошно делается. Нехорошо. А так-то я стараюсь, все бесплатно выкраиваю, там сплутую, здесь надую, словно шарик голубой в небо летит, и мир во мне расцветает».
«Знать бы мне свое предназначенье», – внезапно перебил гость, как бы не находя себе места в обстоятельстве того случайного пребывания в гостях у старухи. «Кажется мне, что здесь и живых-то нет», – и гость аккуратно приложил ладонь к овальному столу, будто веря в то, что данная вещь это докажет.
«Так день рождения уж как в ноябре!», – уверенно воскликнула старуха, настраиваясь на ублажения.
«День рождения?», – для себя пояснял гость.
«Тот самый, – и старуха указала на одинокую книгу, стоящую на голых полках. – У Федора», – продолжила она.
«И что?»
«Посланнице-то от апостола Петра, миленький», – с хрипом простонала старуха и все более свернулась, увеличивая горб.
«Мне так и не удалось ее продать, это было моим наважденьем. Всех пристроила, а эта как в полку вцепилась, тридцать тысяч за книжечки-то выручила. По-доброму-то в копеечку их всех перевела, все как мне нравится. А эта и мокла, и горела, и воровали ее у меня, позднее, правда, подбрасывали… как непрочитанная, как окаянная».
«А вы читали ее?», – утомленно поинтересовался гость, остро приглядываясь в переплет.
«Ах, Шуга, Шугочка! Сахарный мой! Да прости ты меня, прости, нет мне ни места, ни времени, ни царства без твоего прощения», – и здесь старуха заслезилась, чего-то выторговывая.
«Странно, что вы знаете мое имя. Я не представлялся еще», – шепнул утомленный гость.
«Шугочка, да ты не понял… Ты только прости меня, прости глупую, молю прости. Ослабь мои скитания!», – и старуха ухватила себя за горло и, все более вдаваясь в раздраженье, на глазах уменьшалась в размерах.
Гость ошеломленно всмотрелся в корешок книжки, зачитав на нем: «Преступление и наказание», и с недопониманием продолжил: «Простить? Да за что же? За что простить, я вас совершенно не знаю».
Старуха испуганно ухватилась за пряди своих седых недлинных волос, словно боялась, что гость обернется к входу, и с ревом залепетала, проясняя каждое слово: «Пусто здесь все пусто, всем тем деньгам, что я на балконе своем замуровала! Что ж ты, не видишь? Не ощущаешь? Что мытарь я! Мытарь уже давно, нет меня. Нет мне царства, прости меня. Прости меня! Молю! Прости меня!»
Сказки спутались. Высохли летние бледные бабочки между нотных страниц. Все витрины снов его гласили «молю», – он резко очнулся, прощаясь со своим сновидением, очевидно, припомнив состаренное обстоятельство. Это было юное лето. Шуга двигался по Арбату, заметив седую худощавую старуху, та все что-то успешно предлагала прохожим, и новый юнец остановился с наивным для себя любопытством.
Впоследствии приобретенные у нее на последние деньги новые брюки оказались с секретом, так как обновку примерить, увы, было нельзя, разве что к себе приложить. Брюки были распороты по швам и двумя половинками распроданы в совершенно разные руки. Он вспомнил все детально и, желая отвернуть память еще лежа в постели, смело перевернулся на отдохнувший бок.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
