— Скорее!
Мы попытались перекрыть люк щитами, однако в тот же миг один из щитов отъехал в сторону, и мне пришлось выстрелить в грудь появившемуся из люка исмаилиту. Короткая арбалетная стрела пробила кольчугу и вошла глубоко в тело. Лицо врага исказилось гримасой боли, и он тоже рухнул вниз.
— Надо что-то тяжелое…
Сигурд бесцеремонно схватил за ногу одного из погибших и перетащил его тело на щиты. Я хотел было сделать то же самое, но, услышав истошный крик, понял, что держу в руках ногу живого человека.
— Сколько у нас арбалетов? — спросил Сигурд. Вопрос этот показался мне неуместным, ибо он, так же как и я, видел, что кроме моего орудия в нашем распоряжении есть еще три цангры. Сигурд бросил один из арбалетов стоявшему у стены варягу, который обстреливал столпившихся у основания башни турок из обычного большого лука.
— Заряжай эту штуковину.
— Но что мы будем делать? — спросил я.
Судя по тому, что из дюжины варягов наверх поднялись только пятеро, а норманнов вернулось всего двое, битва, разыгравшаяся в караульном помещении, была ужасной. Я слышал доносившиеся снизу удары копья или топора: враг пытался сокрушить нашу последнюю баррикаду. Мы же исчерпали едва ли не весь запас стрел.
— Мы завалим башню их трупами! — Сигурд отер топор полой своей туники. Похоже, овладевшее им безумие битвы только теперь слегка отпустило его. — Либо мы спустимся вниз по их трупам, либо эта башня станет нашим погребальным костром.
И тут запели трубы. Мрачное пророчество Сигурда утонуло в реве сотен глоток. Я выглянул через парапет на юг, и в сердце моем вновь затеплилась надежда. Битвы, подобно пожарам, не могут стоять на месте. Затянувшееся противоборство сошедшихся в бое турок и норманнов рано или поздно должно было привести к победе одной из сторон. Мне казалось, что первыми не выдержат напряжения битвы норманны, однако они, похоже, торжествовали победу. Турки беспорядочно отступали к крепости, а ликующие норманны преследовали их по пятам.
— Боэмунд вновь совершает ту же ошибку, — пробормотал Сигурд. — Это ловушка. Турки выманят его людей с укрепленных позиций, а потом начнут новую атаку и перережут всех франков.
Мрачное предсказание варяга не сбылось и на сей раз — или Боэмунду очень повезло. Турецкая армия стремительно отступала, я видел, как турки дерутся друг с другом, стремясь поскорее оказаться за воротами крепости.
— Слушай!
Наша баррикада перестала сотрясаться от ударов. Я подбежал к северным укреплениям и остолбенел, увидев, что турки бегут прочь. Мы с Сигурдом быстро освободили люк от трупов и щитов, пока прочие варяги держали арбалеты наготове.
В нижнем помещении не осталось ни единой живой души.
— Лучше не медлить, — сказал я.
Голос мой звучал так, словно я наблюдал за своим телом с большого расстояния. Я вспомнил слова жрицы о божественной искре, заточенной в темнице нашего тела, и тут же отогнал от себя эту греховную мысль.
Дальнейшее я помню очень смутно. К этому времени я уже почти ничего не воспринимал. Мы снесли раненых на нижнюю площадку, стараясь действовать как можно бережнее, хотя они все равно вскрикивали от боли. Потом приставили лестницу к внешнему окну. Те, кому посчастливилось остаться целым, начали переносить раненых на стену, а мы с Сигурдом проверяли, не осталось ли в караулке выживших.
Мы нашли только одного — Куино, забившегося в угол караулки. Турецкий меч раскроил ему живот, и плащ его совсем промок от крови. Сначала я подумал, что Куино погиб, однако, заметив движение моей тени, он еле слышно застонал. Куино был таким худым, что было непонятно, откуда в нем столько крови. Совсем недавно он жаждал умереть, но теперь какая-то особо упрямая часть его души всеми силами цеплялась за жизнь. Мы перевязали Куино рану, спустили его вниз через окно и отправились в долгий и утомительный обратный путь.
30
Сигурд нес Куино на руках, как носят малых детей, — он был таким хрупким, не тяжелее щита. Остальные, разделившись на пары, тащили прочих раненых. Мы брели по крутому склону, с трудом пробираясь между трупами и стараясь щадить этих несчастных, обливавшихся слезами и кровью. Кусты шиповника разорвали повязку и разодрали бок нашему варягу, окропив и без того красную землю свежими каплями крови. К счастью, нас никто не атаковал. На недавнем поле боя кроме нас оставались лишь стервятники, трупоеды и тощие женщины, отнимавшие у мертвых ненужное им теперь добро.
Опустели даже норманнские линии обороны. После того как воинство Кербоги было вынуждено отступить в крепость, норманны также отошли на соседнюю вершину. В полной тишине мы миновали их укрепления и нехитрые каменные заграждения, которые не остановили бы даже овец, но которых хватило для того, чтобы остановить турок. Груды турецких трупов местами превосходили по высоте сами эти стены.
Я приостановился и посмотрел наверх. Возле вершины горы собралась огромная толпа норманнов, они стояли вокруг невидимой с такого расстояния фигуры. Праздновали ли они победу? Для этого норманны вели себя слишком тихо, я бы даже сказал, благочестиво.
Мы оставили раненых в тени скал, где их могли напоить водой женщины, и поспешили наверх.
Вскоре мы оказались в гуще толпы. Пот и кровь, покрывавшие раскаленные солнцем доспехи воинов, испарялись едва ли не моментально. Несмотря ни на что, нам удалось протолкаться сквозь толпу и взобраться на небольшой бугорок, с которого был виден центр собрания.
Там находились все военачальники, виденные мною прежде: Раймунд, Боэмунд, Гуго, Роберт и Танкред. Епископ Адемар сидел на камне, а рядом с ним стоял священник в белой рясе, худосочный человек с копной спутанных темных волос. Как и у всех нас, щеки у него были впалыми, а глаза тусклыми. Священник то и дело нервно передергивал плечами в ожидании предстоящего действа. Я узнал в нем отца Стефана, одного из капелланов Адемара, которого я нередко встречал в палатке епископа.
Слово держал Адемар:
— Господь даровал нам эту победу. Но подобно всем прочим деяниям рук человеческих, она мгновенно обратится в прах. Силы Кербоги столь велики, что он — в отличие от нас — может не заботиться о потерях. Мы же не можем платить жизнью за жизнь. Если мы хотим добиться окончательной победы, нам надлежит уповать только на Бога.
Епископ закашлялся. Стоявший возле него Боэмунд, несмотря на одержанную победу, был очень мрачен. Зато Раймунд загадочно ухмылялся.
— Да, мы просили прощения у Бога. Многими из нас овладело маловерие и малодушие, и они предпочли вечный позор мученической кончине. Некоторые — и таких тоже нашлось немало — оставили ратный труд ради антиохийских блудниц. Смрадное их зловоние достигло небес! Немногим удалось сохранить истинную веру, и потому Господь превратил наш лагерь в пустыню, кишащую змеями и скорпионами, и сделал нас добычей хищных волков в овечьих шкурах!
Некоторые из окружающих выглядели опечаленными — они не ожидали таких речей после победы; другие были смущены или напуганы словами владыки. Сомнение стало овладевать ими, а во взглядах появилось отчаяние.
— Но не устрашайтесь! — возвысил голос Адемар. — Наш Господь милосерд, и Он внимает мольбам наших святых заступников! Он явил нам знак Своего благоволения.
По толпе пополз недоуменный шепот.
— Прошлой ночью этот священнослужитель сподобился удивительного видения.
Отец Стефан вышел вперед. Он старался держать руки по швам, однако то и дело непроизвольно похлопывал левой рукой по бедру; в эту минуту он походил на мышь, представшую перед стаей канюков. Он говорил, глядя в землю, и так тихо, что епископ несколько раз призывал его повысить голос.
— Это случилось минувшей ночью. В самый разгар пожара и паники я вбежал в церковь Святой Марии и, убоявшись происходящего, стал молить Господа о спасении. Когда же я поднял глаза, то увидел перед собой три фигуры.
— Опиши их, — потребовал Адемар.
— Я увидел двух мужчин и женщину.
— Ты узнал их?
— Да, владыка! Они явились сюда из другого мира. — Немного помедлив, будто душа его вновь припоминала видение, он продолжил: — Их окружало золотистое мерцающее облако, рядом с которым померк бы любой свет. Они имели человеческий облик и при этом были лишены телесности. Справа стоял очень старый человек с белой бородой, в одной руке он держал посох, увенчанный крестом, а в другой — связку ключей, которая позванивала при каждом его движении. Это был сам святой Петр, первоверховный апостол и охранитель Антиохии.
Стоявший неподалеку Боэмунд, удивленно приподняв рыжую бровь, нервно теребил край туники.
— Слева стояла женщина с безмятежным и светлым, словно звезды, лицом, одетая в расшитые золотом синие одежды. Она держала в руках младенца, от коего исходил неземной свет.
— Это была сама Божья Матерь! — воскликнул епископ. — А кто был третий?
