Я подошел к воротам.
– Ради бога, – произнес за моей спиной Крамли, – не делай этого!
– Я должен, – ответил я. – Чудовищу известно, где находится каждый из нас. Он мог бы прийти в дом к тебе, или к Констанции, или к Генри и нас уничтожить. Но теперь, мне кажется, он этого не сделает. Кто-то окончательно выследил нас и сделал это для него. Согласись, нет никакого способа его остановить. Ни одного доказательства. Никакого закона, чтобы его арестовать. Нет такого суда, который бы выслушал нас. И нет такой тюрьмы, которая бы его приняла. Но я не хочу, чтобы меня вышвырнули на улицу или прибили в собственной постели. Господи, Крамли, я не могу томиться и ждать. В конце концов, ты же слышал его голос. Не думаю, что он может отправиться куда-либо, кроме как на тот свет. Его постигло что-то страшное, и ему нужно поговорить.
– Поговорить! – вскричал Крамли. – Что-то вроде «Сиди смирно, пока я не трахну тебя по башке»?!
– Поговорить.
Я стоял в воротах и смотрел на длинную улицу впереди.
Стояния Крестного пути:
Стена, от которой я убегал в канун Дня всех святых.
Гринтаун, где мы с Роем по-настоящему жили.
Павильон 13, где была создана и разрушена фигура чудовища.
Столярная мастерская, где был спрятан гроб, а позже сожжен.
Комната Мэгги Ботуин, по стене которой скользил силуэт Арбутнота.
Столовая, где апостолы от кино преломляли черствый хлеб и пили Христово вино.
Голгофа, которой ныне нет, и звездный круг, вращающийся над нею, и Христос, давным-давно второй раз сошедший в могилу, так что чудо с рыбой уже не повторится.
– К черту все, – сказал Крамли у меня за спиной. – Пойду с тобой.
Я отрицательно покачал головой:
– Нет. Ты что, хочешь неделями и месяцами бродить кругом в поисках чудовища? Он будет прятаться от тебя. Сейчас он открылся мне, быть может, затем, чтобы рассказать о пропавших людях. Ты что, намерен получить разрешение на вскрытие сотни могил за этой стеной? Думаешь, город даст тебе в руки лопату и позволит откопать Иисуса, Кларенса, Грока и Дока Филипса?! Мы никогда их больше не увидим, если только Человек-чудовище не покажет нам. Так что подожди у входа на кладбище. Обойди вокруг квартала раз восемь – десять. Может, я выскочу с криками из каких-нибудь ворот, а может, просто выйду.
– Ладно. – Голос Крамли звучал тоскливо. – Иди, пусть тебя убьют! – Он вздохнул. – Эх! Черт! Держи.
– Пистолет? – воскликнул я. – Я боюсь оружия!
– Возьми. Положи пистолет в один карман, а пули в другой.
– Нет!
– Бери! – Крамли сунул мне пистолет в руку.
Я взял.
– Возвращайся целым и невредимым!
– Слушаюсь, сэр, – ответил я.
Я вошел внутрь. Киностудия приняла на себя мой груз. Я почувствовал, как она прогнулась в ночи под моей тяжестью. В любое мгновение последние из оставшихся зданий могли, словно подстреленные слоны, рухнуть на колени; их гниющее мясо достанется собакам, кости – ночным птицам.
Я пошел по улице, все еще надеясь, что Крамли окликнет меня. Тишина.
У третьей аллеи я остановился. Мне захотелось взглянуть в сторону, туда, где был Гринтаун, штат Иллинойс. Но не стал. Если его башенки, эркеры, игрушечные мансарды и винные погреба уже срыты экскаваторами и пожраны термитами, я не буду на это смотреть.
На здании администрации горел всего один маленький фонарь.
Дверь была не заперта.
Я сделал глубокий вдох и вошел.
Дурак. Идиот. Кретин. Маразматик.
Я бормотал эту литанию, поднимаясь наверх.
Я взялся за ручку двери. Заперто.
– Слава богу!
Я уже собрался было бежать, как вдруг…
Щелкнули механизмы.
Дверь кабинета медленно распахнулась.
«Пистолет», – подумал я. И нащупал в одном кармане оружие, в другом – патроны.
Я сделал полшага вперед.
Кабинет освещала лишь лампа над картиной, висящей на противоположной от меня, западной стене. Я пошел вперед, бесшумно ступая по полу.
Вокруг были все те же пустые диваны, кресла и огромный пустой стол с единственным телефоном.
И большое кресло, которое на сей раз не пустовало.
Я слышал его дыхание во тьме – долгое, медленное и тяжелое, как дыхание громадного животного.
И смутно различимая, массивная фигура человека, сидящего в этом кресле.
Я споткнулся о стул. От этого удара мое сердце едва не остановилось.
Я украдкой взглянул на фигуру в дальнем конце комнаты и ничего не разглядел. Его голова была опущена, лицо оставалось в тени, большие руки и огромные, как лапы, ладони были вытянуты вперед и покоились на столе. Вздох. Вдох – выдох.
Голова и лицо Человека-чудовища поднялись, обратившись к свету.
На меня уставились горящие глаза.
Он колыхался, как огромное черное тесто под паром.
Массивная плоть стонала, когда фигура поворачивалась.
Я протянул руку к выключателю.
Рана-которая-была-ртом растянулась и обнажилась.
– Не надо! – Огромная тень протянула свою длинную руку.
Я услышал, как повернулся телефонный диск: один раз, два. Затем жужжание, щелканье. Я повернул выключатель. Света не было. Запоры двери снова вернулись на место.
Молчание. А дальше…
…раздался шум втягиваемого воздуха, затем столь же шумный выдох:
– Ты пришел… устраиваться на работу?
«Что?» – подумал я.
Огромная тень подалась вперед и исчезла в темноте. Я смотрел на нее, но не видел глаз.
– Ты пришел, – прошелестел голос, – чтобы встать во главе студии?
«Я?!» – подумал я. А голос продолжал, выговаривая слог за слогом:
– …Нет теперь никого, кто годится для этой работы. Это целый мир, который ищет своего хозяина. Целый мир на нескольких акрах земли. Когда-то здесь росли апельсины, лимоны, пасся скот. Скоты и теперь здесь. Ну да бог с ними. Все это твое. Я дарю этот мир тебе…
Безумие.
– Подойди, взгляни, чем ты теперь владеешь!
Он сделал жест своей длинной рукой. Прикоснулся к невидимому диску телефона. Зеркало позади стола отодвинулось, распахнув широкий проход, откуда потянуло подземным холодком, и я увидел туннель, ведущий вниз, в пещеру.
– Сюда! – прошептал голос.
Тень вытянулась и повернулась. Вращающееся кресло пронзительно скрипнуло, и вдруг тень исчезла – ее не было теперь ни в кресле, ни за креслом. Передо мной простирался стол, пустой, как палуба гигантского корабля. Тяжелое зеркало начало медленно закрываться. Я бросился вперед, испугавшись, что, когда оно закроется, тусклые огни погаснут совсем и меня поглотит темнота.
Зеркало продолжало скользить. Я увидел в нем свое лицо, искаженное паникой.
– Я не могу идти за вами! – крикнул я. – Мне страшно!
Зеркало застыло на месте.
– Ты же был там, на прошлой неделе, – прошелестел голос. – Что же сегодня? Вскрыл могилу. Мою могилу.
Теперь его голос был похож на голос моего отца, когда он таял на смертном одре: отец жаждал смерти как подарка, но ему пришлось томиться не один месяц, прежде чем умереть.
– Переступи порог, – спокойно произнес голос.
«Господи, – подумал я, – эта фраза знакома мне с шести лет. Призрак, манящий из зазеркалья. И вот певица, привлеченная мягкостью голоса, прислушивается к нему, касается зеркала, и оттуда появляется рука, которая поведет ее вниз, в подземелья, и похоронная гондола покачивается на черной воде канала, и Смерть стоит у руля. Зеркало, шепот, пустынное здание оперы, и где-то вдали слышится пение».
– Я не могу двинуться, – сказал я. И это было правдой. – Я боюсь. – Мой рот словно наполнился песком. – Вы ведь давно умерли…
Он – силуэт по ту сторону зеркала – покачал головой:
– Не так-то легко быть мертвым и при этом жить под сводами киноархива, уходящего в глубь могил. Содержать людей, которые знают ничтожно мало, платить им много и убивать их, если не справились с работой. Смерть после полудня в павильоне тринадцать. Или смерть в бессонную ночь по ту сторону ограды. Или здесь, в этом кабинете, где я часто спал в широком кресле. Так что же…
Зеркало задрожало – то ли от его дыхания, то ли от прикосновения, я не знаю. Кровь застучала у меня в ушах. Стекло отразило эхо моего голоса, мальчишеского голоса:
– А нельзя ли нам поговорить здесь?
И снова послышался печальный полувздох-полусмех:
– Нет. Нам предстоит большая экскурсия. Ты должен знать все, если собираешься занять мое место.
– Но я не хочу! Кто сказал, что я собираюсь?
– Я сказал. Я это говорю. Послушай, мне лучше быть мертвым.
Потянуло сыростью, пахнущей целлулоидом старой кинопленки и влажной землей могил.
Зеркало, скользя, вновь отодвинулось в сторону. Послышался звук тихо удаляющихся шагов.
Я напряженно вгляделся внутрь, в туннель, слабо освещенный тусклыми аварийными лампами на потолке.
Человек-чудовище, словно огромная тень, медленно сходил вниз по наклонному полу и вдруг обернулся.
Он пристально посмотрел на меня своими до невозможности безумными, невероятно печальными глазами.
Он кивнул головой в сторону наклонного коридора, теряющегося в темноте.
