Возможно, невзирая на столь малые размеры, ключ был от кабинета миледи на первом этаже, куда никому не разрешалось заходить. Но все же меня не покидала уверенность, что я проглядела какой-то тайник здесь, в личных покоях миледи, — иначе зачем ей держать ключ под рукой, в шкатулке с драгоценностями? Пока я стояла, соображая, не лучше ли мне отложить поиски до более удобного момента, взгляд мой ненароком упал на портрет прелестного мальчика в костюме кавалера — маленького Энтони Дюпора.
Он висел чуть косо, словно кто-то сдвинул его с места, случайно задев. Поскольку совсем еще недавно в мои обязанности входило поддерживать чистоту и порядок в господских покоях, я по привычке подошла к стене, чтобы поправить картину. Уже в следующее мгновение я обругала себя за глупость, ибо тотчас увидела, что искала: выступающий из-за рамы контур вделанного в стену шкапчика, обычно скрытого от взоров за портретом юного господина Дюпора в голубых бриджах. Натурально, шкапчик оказался запертым.
Сняв картину со стены, я вставила ключ в медную замочную скважину. Он легко повернулся, маленькая квадратная дверца отворилась, и я, задыхаясь от волнения, заглянула внутрь.
Письма — пять или шесть толстых пачек, перевязанных такими же шелковыми черными тесемками, к какой крепится ключ. И прислоненный к стенке в глубине тайника фотографический портрет в изысканной золотой рамке, окаймленный траурной бархатной лентой.
Часы над камином отбивают четверть часа. Я слишком долго задержалась здесь. Меня хватятся, и я не сумею придумать правдоподобного объяснения своему отсутствию. С письмами я решила подождать, а вот фотографию, не утерпев, вынула из шкапчика.
На ней запечатлен джентльмен лет тридцати, среднего роста и широкоплечий, одетый дорого и изысканно: пальто с шелковыми лацканами, светло-серые панталоны и до блеска начищенные тупоносые башмаки. Повернувшись в три четверти, он сидит в кресле с высокой спинкой на фоне задника с изображением летнего сада. Рядом с ним на задрапированном пьедестале стоит мраморный бюст — голова прекрасного юноши, возможно, античного бога.
Строением черт красивое чернобородое лицо джентльмена немного напоминает лицо мистера Персея, но вот характером, судя по фотографии, он нисколько не походил на гордого и замкнутого старшего сына миледи. Твердый холодный взгляд позирующего свидетельствует одновременно о незаурядном интеллекте и физическом бесстрашии, а равно о способности активно и безжалостно применять эти качества. Одним словом, человек, которому лучше не перечить.
У меня возникает ощущение, будто я с ним знакома, и на краткий счастливый миг меня посещает невероятная мысль, что это мой отец, некогда водивший знакомство с миледи, как я теперь знала. Потом я замечаю инициалы «Ф. Р. Д.» и дату «август 1853», написанные на обороте фотографии. Конечно же, здесь запечатлен не кто иной, как предмет неугасимой страсти миледи, — Феб Рейнсфорд Даунт собственной персоной.
Внешне Феб Даунт оказался гораздо привлекательнее и интереснее, чем малоприятный образ, сложившийся в моем воображении. Мне почему-то представлялся тщедушный, хлипкий господинчик, кичливый и смехотворно напыщенный. Вместо этого я увидела бесспорную силу характера, ума и тела, зримо проявлявшуюся в выражении лица и осанке. Ах, какую великолепную, завидную пару они составляли — обворожительная мисс Эмили Картерет и ее возлюбленный, поэт и красавец!
Прошла минута, другая, а я все не могла отвести зачарованных глаз от сосредоточенного, недоброго лица Феба Даунта. Пускай он был бездарным поэтом, но теперь, кажется, я поняла, почему лорд Тансор пожелал сделать его своим наследником и почему он навсегда завладел сердцем бывшей мисс Картерет, не оставив в нем места для других мужчин.
Я поставила фотографию обратно и уже собиралась закрыть дверцу тайника, но в последний момент все-таки не удержалась и достала оттуда одну пачку писем — все они были написаны твердым, четким почерком, в котором я тотчас узнала руку Даунта, знакомую мне по дарственным надписям в поэтических сборниках, что я читала вслух госпоже. И все были адресованы миледи.
Довольная своим важным открытием, я положила пачку на прежнее место, заперла дверцу и повесила на крюк портрет прелестного Энтони.
Я понимала, что забирать письма из тайника нельзя: слишком велик риск, что миледи как-нибудь — возможно, в одну из своих бессонных ночей — заглянет в секретный шкапчик, чтобы посмотреть на лицо умершего возлюбленного. Мне придется читать и копировать послания поштучно — либо in situ,[8] когда я буду уверена, что меня не застанут здесь врасплох, либо в своей комнате, унося их туда по одному.
Воротившись в Китайскую гостиную, я с облегчением обнаружила, что миледи продолжает увлеченно играть в вист с миссис Бедмор и остальными и что мое отсутствие, похоже, осталось незамеченным.
Дальнейший вечер прошел без происшествий, хотя мне пришлось постоянно избегать пристальных взглядов мистера Шиллито. Башенные часы огромной усадьбы отбивали полночь, когда я наконец поднялась наверх, чтобы провести последнюю ночь в своей маленькой мансардной комнатке.
Утро сочельника я провела за упаковкой своих вещей. Мое новое жилье состояло из очаровательной гостиной, спальни и смежной с ней комнатки, сейчас пустой, а прежде использовавшейся в качестве чулана. Гостиная — с потолком, украшенным восхитительной лепниной в виде геральдических орнаментов, относящейся к елизаветинскому периоду, — занимала угол башни в восточном конце Библиотечной террасы. Из высоких створчатых окон (таких же, как в апартаментах леди Тансор этажом ниже) открывался вид на сад с гравиевыми дорожками и Молсийский лес в отдалении. В комнате имелись массивный каменный камин, большой диван и превосходные толстые ковры на полу. В общем и целом обстановка здесь наглядно свидетельствовала о моем новом положении в доме.
Настал рождественский день — вдвойне праздничный, ибо сегодня мистер Персей вступал в совершеннолетие.
Утром мы расселись по своим местам в церкви Святого Михаила и Всех Ангелов, где нам пришлось терпеливо выслушать одну из скучных проповедей мистера Триппа, которую, впрочем, он — под грозным взором леди Тансор — благоразумно сократил до двадцати минут. Вечером празднества завершились грандиозным, бесподобно роскошным ужином, где в честь наследника провозглашались тосты и воспевались почти неприличные в своей восторженности хвалы.
Последующие дни прошли за обычными рождественскими развлечениями и увеселениями. Все поглощали пудинг и шампанское в гораздо больших количествах, чем следовало; был сыгран любительский спектакль, где мистер Морис Фицморис — в смехотворных потугах поразить леди Тансор своим актерским даром — блистал в одной из главных ролей; в Парадной бальной зале состоялся великолепный концерт с приглашенными из Лондона музыкантами и певцами. Мы танцевали и пели, играли в бильярд и карты и сплетничали вволю.
Когда джентльмены отправлялись на охоту, дамы проводили долгие хмурые дни у камина, читая романы, задумчиво глядя сквозь разузоренные морозом окна на скованный льдом Эвенбрук или просто зевая и клюя носом, покуда не наставало время снова переодеваться к ужину.
На следующее утро после дня рождественских подарков мистер Шиллито, к великому моему облегчению, получил письмо, вызывавшее его в Лондон по срочному семейному делу. Я смотрела в окно, как сей господин развалистой поступью идет через Парадный двор к своей карете, сопровождаемый мистером Вайсом — с ним он шепотом обменялся несколькими словами, многозначительно кивая и поглядывая на дом. Потом мистер Шиллито уехал, избавив меня от дальнейших нежелательных вопросов касательно моей фамилии и моей предполагаемой связи с человеком, встреченным им на Мадейре двадцать лет назад.
Мистер Персей почти весь тот день оставался в своей комнате, а когда наконец спустился вниз, чтобы присоединиться к обществу, он выглядел отстраненным, поглощенным своими мыслями и говорил мало. Короткое замечание по поводу погоды, несколько едва заметных улыбок и брошенный искоса взгляд, когда я покидала комнату, — вот и все, что я получила от него. Однако я не чувствовала себя обделенной вниманием или отвергнутой; напротив, мной владела странная уверенность, что мистер Персей думал обо мне, пускай и казался глубоко погруженным в себя.
Поскольку я постоянно держалась рядом с миледи и часто находилась в обществе гостей, мистер Рандольф не имел возможности поговорить со мной наедине. Но красноречивые взгляды молодого человека убеждали меня, что я не ошиблась относительно его чувств ко мне и что он с нетерпением ждет удобного момента, чтобы отправиться со мной на прогулку к Храму Ветров и там объясниться в любви. Что я тогда стану делать, я плохо представляла, а потому решила пока не предаваться размышлениям на сей счет.
