Наш комендант - молодой белобрысый немец - больше всего заботится о нашей гигиене. Нам это кажется чудачеством, но он относится к этому серьёзно. Борется он с насекомыми, неустанно проверяет, как мы спим, как моемся, как моем посуду. Зато в остальное он не вмешивается, и что самое главное, не препятствует кустарничеству и торговле с немцами.
Раз в две недели спальня запечатывается и там полдня газом травят клопов. Хотя полностью они и не выводятся, но зато погибает кошка - общая наша любимица.
Среди ночи будит истошный крик. Это кричит комендант - он проверяет, правильно ли мы спим. Для этого, проходя вдоль рядов двухъярусных кроватей, он у каждого поднимает край одеяла. Спать мы должны только в длинных ночных рубашках пониже колен. Вдруг обнаружен нарушитель порядка - он спит еще и в кальсонах. Именно это и служит причиной крика. Комендант в гневе потрясает кальсонами, стянутыми с бунтовщика. Тут же Василий (почему-то большинство переводчиков Василии) сонным голосом монотонно переводит, что никто не должен спать в кальсонах. Если кто-нибудь ещё будет в этом замечен, то пусть тогда пеняет на себя.
Баня здесь отличная. В высоком и просторном помещении, отгороженном сеткой от немецкой и французской бань, - баня и предбанник. В бане дюжина рожков с сильными горячими душами. Моемся мы после каждой рабочей смены глиняным, но вполне очищающим кожу мылом. Хватает его и для мытья, и для торговли с немцами. В предбаннике каждый имеет свой индивидуальный крючок для рабочей и казарменной одежды. Крючок длинной цепочкой подтягивается к потолку, где одежда хорошо просыхает. В общем, условия для мытья идеальные. Тем не менее, комендант подозревает, что всё это мы используем плохо. Вот и сейчас, выстроив нас в одну шеренгу, велит снять казарменные рубашки и френчики и, заставляя поворачиваться, внимательно осматривает нас спереди и сзади. Иногда, послюнив палец, проводит им по коже и, если, по его мнению, кожа не очень чиста, то укоризненно покачивает головой.
Но вот опять нарушение порядка. Мишка, тот самый чревоугодник, немыт. То есть лицо, шея и кисти рук белые, а торс чёрный как у негра. При виде немытого Мишки мы посмеиваемся, дескать, что тут особенного? Немытый, и только. Но в глазах немца это равносильно светопреставлению. Его вот-вот хватит удар. Раскрасневшись, как варёный рак, брызгая слюной и размахивая руками, он неистово кричит: Er ist schrautzig! Ihn muss noch einmal waschen! (Он грязный! Его должны снова мыть!)
Вволю накричавшись, приказывает двоим под наблюдением фельдшера бельгийца Виктора - вести Мишку в баню и там оттирать его песком и мыть щётками. И лишь к обеду красного, но чистого Мишку приводят в столовую и торжественно предъявляют коменданту.
20 июля 1944 года. Обычный рабочий день, ничем не отличающийся от вереницы таких же. Вдруг в ритм нашей работы вплетается слабый гул голосов. Из-за необычности этого мы прислушиваемся. До конца смены ещё далеко. Но вот голоса стали громче и замелькали лампы. Как видно, что-то случилось. Пробегает низенький француз, радостно и звонко крича на трёхъязычном франко-немецко-польском диалекте:
- La Patria! Gitler ist tot! Praze nоn! (Патриоты! Гитлер мертв! Не работайте!)
Никакого переводчика не нужно, всё понятно и так. Языковый барьер сейчас исчез.
Всё останавливается сразу. Из рук у меня выскальзывает и падает длинный узкий молоток, которым я так хорошо наловчился забивать в шпалы костыли. Отчаянно матюкаясь, Сашка хватает своё кайло с тупым концом для подбивки балласта и зашвыривает его в чёрную пасть штрека. Мимо нас к выходу проходят толпы русских и французов, с ними уходим и мы. А оба наши немца молча собирают весь брошенный нами инструмент и продолжают работать. Ведь им всё равно, жив или умер фюрер; работать здесь придётся по-прежнему.
Сейчас всем распоряжаются французы; они же и поднимают нас "на гора". На шахтном дворе во весь развал орёт французский радиоприёмник, передавая сообщения из Лондона. Все 35 французов толпятся вокруг. Один из них высоко держит небольшой бело-сине-красный флаг. Мы тоже толпимся на дворе, но такой организованности, как у французов, у нас, конечно, нет. Так проходит около получаса. Что нам делать дальше, никто не знает, к тому же никто не верит, что всё кончилось и теперь мы свободны. Наконец в лихо заломленной фуражке появляется фельдфебель - наш комендант в сопровождении нескольких солдат. Дойдя до середины двора, он останавливается, не спеша оглядывает нас и французов и, приняв достойную позу, громко кричит:
- Furer lebendig! Alles arbeiten!
Французы, уже уловившие эту невесёлую новость из своей радиопередачи, убирают свой флаг и приёмник и понуро бредут в свой барак. Солдаты, появившиеся в большом количестве, загоняют нас в подвал, подталкивая прикладами. Освобождение не состоялось.
Гитлеру судьба подарила ещё девять месяцев жизни. Вероятно, сейчас в его смерти не был заинтересован никто из его противников. Перед их взорами уже маячила победа. Наоборот, ему бы сейчас самое время уйти со сцены. Уйти, ещё не окончательно развенчанному. Умереть на посту, как солдату, как главнокомандующему, склонившемуся над картой, как Цезарю, гордо завернувшемуся в тогу, под кинжалами заговорщиков. Но судьба не дала ему этого. Может быть, потому, что не сочла его жизнь достойной красивого конца?
Август 1944 года. Немцы откатываются везде. Сжимаются все фронты: и на востоке, и на западе, и на юге.
К нам после изгнания немцев из Франции прибывает из тамошних лагерей человек 50 пополнения. Так появляются Алёша Томилин, Бухгалтер и Иван Фёдорович. Все они интересные люди, и мне жаль, что я впоследствии их потерял. Алексей Томилин, или попросту Алёшка, высокий красивый брюнет 32 лет, с Кубани, хотя и не казак. Во время войны вплоть до 1943 года он был старшиной в одном из запасных сибирских полков. Трудно придумать более благодатную службу во время войны. В запасных полках комплектуют маршевые роты, их обучают и непрерывно отправляют на фронт. Сами же служащие этих запасных полков остаются на месте. Волны как бы перекатываются через них, а они стоят, как гранитные скалы. Конечно, в запасных полках голодновато, так как мизерность тамошних пайков, согласно замыслам военного ведомства, должна стимулировать стремление поскорее вступить в бой. Но, как известно, старшинам муки голода незнакомы. Так бы и отслужил Алёша всю войну у сытного куска да у тёплой печки, но чёрт попутал. Была у Алёши маленькая слабость: уж очень он любил женщин. А раз так, то и они отвечали ему взаимностью, так уж устроен мир. Ему бы промышлять на стороне, ведь в военное время в тылу свободных женщин достаточно. Так нет же. Влюбилась в него жена майора того же полка. Да, видно, и Алёша не терялся. Красивая, как он говорил, была женщина, а майор был не первой молодости и большого успеха на этом фронте не имел. Вот по этой причине и пришлось Алёше в составе маршевого батальона прямо с колёс форсировать Днепр во время Киевской операции. До того берега он добрался благополучно, а потом то ли место, где он высадился, оказалось неперспективным, то ли ещё какая причина, но только о них забыли. Зато быстро о себе напомнили немцы. А потому через пару дней в числе немногих уцелевших Алёша очутился у них в плену и поехал укреплять берега Ла-Манша.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
