— Вот это ножища? — удивился про себя Василий, — Даже у Виктюка с Донбасса поменьше будет.
На это мужик ничего не ответил, а затопал босыми ступнями по доскам к кадушке с кипящей водой, что вынесла откуда-то женщина. Та забрала обувь и, подмигнув парню, снова зачем-то вышла.
— Долго же я спал, — промолвил Василий, испытывая почему-то странную робость в присутствии хозяев.
— Разве ж это долго? Иные и по сто, и по двести лет могут всхрапнуть. Время ничего не значит! — старец погрузил ногу в кипяток, блаженно зажмурившись.
— А понимаю, летаргический сон, называется. Фельдшер сказывал.
— А кто-то уже тысячу лет в беспамятстве, и все ничего, — пробасил ученый старик.
— Ну, тут ты, отец, загнул! — оживился Василий.
— Все может быть, — лаконично вымолвил тот в ответ и хлопнул в ладоши.
То ли парню почудилось, но скорее всего, так оно и было. Деревянная кадушка приподнялась на полом и зашагала из комнаты вон.
— Елки-палки? — Василий протер глаза.
— Пойдем, умоемся с дороги! — предложил дед, также, как и его гость, оставшись в одной рубахе — А баб стыдиться нечего, видали и еще голее.
Неожиданно для парня они вышли во двор.
— Видать, лесничество какое-то… — объяснил себе сержант.
Впрочем, ни на какое лесничество дом не походил, это был красивый двухэтажный терем, срубленный на старинный лад. Неподалеку Василий приметил синюю гладь льда, сковавшего небольшой пруд. А между ним и самим теремом были вкопаны толстые столбы с физиономиями бородатых мужиков, вроде того, что дядька Олег установил у себя перед окном. На крыше дома, сложив крылья, громоздилась пернатое создание с женской головой и голой грудью.
Тут Хозяин вообще скинул исподнее и болтая здоровым мужским естеством принялся обтираться снегом. Василий замер, глядя на его мощный, достойный античных скульпторов, торс.
— Что, тезка, не любо такое мытье? — усмехнулся Влас, так звали старца. Да, не та нынче молодежь. Не та!
— Батюшки! — всплеснула руками хозяйка, выбегая на крыльцо, — Эко чего удумал! Гостя простудишь!
— В здоровом теле, Виевна, здоровый дух! — обернулся к ней дед, даже не прикрывшись, и Василий отметил, что шея у Власа со спины почему-то синяя.
— У него дырка в плече…
— Была… ты хочешь сказать. А на шею мою, добрый молодец, не удивляйся. Это она из-за чужой жадности такая. Выпил, понимаешь, когда-то одну гадость. Вспоминать тошно. Но есть такое слово — надо.
Василий рванул с себя рубаху и уставился на едва заметную звездочку чуть выше подмышки.
— Я тут подлечила тебя малость, — просто сказала Виевна.
— Спасибо, хозяйка? Но как? Каким образом?
— Пустяки.
Влас самозабвенно купался в сугробе. При виде этого Василия потянуло назад на печку. Буквально ворвавшись в дом с мороза, парень нашел на скамье выстиранную да выглаженную гимнастерку, в которую немедленно облачился. Еще раньше он приметил и свой тулупчик, все прорехи заштопала заботливая женская рука. Василий машинально ощупал подкладку, где у него были зашиты документы.
Корочки на месте. В кармане тулупа некстати обнаружилась большая еловая шишка, измазанная смолой. Он оглядел помещение в поисках мусорной корзины, но ничего подходящего не нашел. Правда на широком подоконнике стоял высокий, объемный горшок, полный чернозему.
Мусорить не хотелось. Сержант подошел к окну и попытался расковырять ямку — авось шишка-то и сгниет.
Нестерпимый жар обжег пальцы, Василий испуганно отдернул руку, едва сдержав бранные слова — на дне лунки искрился всеми цветами радуги яблочный огрызок.
— Эх, ты! Горемыка! — пожалела его Виевна, только что вернувшаяся в дом и помолодевшая на морозе лет эдак на двадцать, поскольку ранее ей можно было бы дать не больше пятидесяти.
— Ничо! Не будет персты совать куда не следует! — ехидно заметил Влас, показавшись вслед за Хозяйкой.
— Я же не нарочно!
— Ты слышал, дед, он нечаянно!
— Я, вон, шишку хотел закопать!
— Да их в лесу полно, чего же прятать? Не золотая, вроде бы? — Хозяин попробовал протянутую ему шишку на зуб и отдал в руки жене, — Выкинь ее на снег, мать.
— Я как-то сразу не подумал.
— Оно у русских всегда так… Сначала делают, потом примериваются. Ну, да, ладно. Пора к столу.
— Прах Чернобога! Откуда такое в войну? — подивился Василий, глядя на яства, расставленные поверх узорчатой скатерти: блинчики с медом, лесные орехи, невесть откуда взявшаяся свежая малина, квашенная капуста и пироги с ней. Посреди стола стоял здоровенный горшок, где пыхтела гречка.
— Нашел кого поминать! Ты хоть знаешь кто это такой? — рассердился Влас.
— Да, я так! — смутился Василий, будто сболтнул лишнего. — Дядя ругался ну и я за ним эту привычку перенял сдуру.
— А ты больше повторяй.
— Ну-ка, молодой человек, дай-ка я тебе кашки положу! — суетилась рядом Виевна.
Некоторое время Василий медлил, ему казалось несправедливым, что они там в отряде пухнут с голодухи, а здесь, совсем рядом живет некий лесник, и у него еды навалом.
— Спасибо, однако! Но мне к нашим пора, заждались поди.
— Садись, герой! Тебе без проводника отсюда не выбраться. Да и как ты пойдешь, если ноги еле двигаются? — усомнилась Хозяйка.
— Резонно. Ты, молодец, мою старуху больше слушай. Она — баба умная, хотя помогала одним дуракам.
— А сам-то хорош, дурень старый! Раз помог племянничку через реку перебраться, путь-дорогу указал, а тот возьми и Потоп нам устрой.
— Чего, вредитель оказался? — не понял сержант.
— В некотором роде.
— Так ведь, большую надо плотину взорвать, чтоб округу затопило.
— Это, Вась, она так, фигурально выражаясь.
После каши взялись и за сладкое.
— Ох, крепка у тебя медовуха, хозяин!?
— Есть такое дело! — согласился Влас.
— Ты бы, муженек, рассказал нам что.
Потешил бы гостя байкой. А после и проводишь его до отряду, предложила Виевна.
— Это можно, мать! Это я завсегда пожалуйста!
Васька заулыбался, ему было сытно, тепло, уютно. Он вдруг ощутил себя маленьким ребенком, которому добрый милый дедушка сказывает чудесные небылицы, а Васька сидит, разинув рот, и слушает их одну за другой, проглотив язык.
— То случилось в стародавние времена, каких никто и не помнит. И не у нас это было, а в далекой стране, имя которой ныне Норвегия, близ свейской границы… — начал Хозяин свою сказочку.
* * *
«Близ свейской границы, в местечке Несьяр жил кузнец Торвильд. Жена его умерла молодой, а своих детей у них не появилось. Жениться вторично Торвильд не захотел, предпочитая жизнь вдовца, хоть и был вовсе не стар. Так и жил он пять лет одинодинешенек.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
