– Разве не все оперы на чужих языках? – спрашивает Петворт.
– Ладно, сегодня у вас есть переводчик. – Любиёва берет его под руку. – И это очень хороший опер, одного из наших великих музыкантов. Ноты были затеряны, а при социализме их снова нашли. Многие считают, что он предвосхитил такие великие творчества, как «Марьяж Фигаро» Моцарта и «Стригун из Севильи» Россини. Теперь он возрожден, и все хотят послушать, в том числе некоторые иностранные люди. Все наши рабочие идут слушать и важные гости. Даже безобразники, как вы, товарищ Петвурт. Все-таки интересно, что же вы делали, мой нехороший друг, с вашей писательницей?
– Правда, совершили небольшую туристическую прогулку, – отвечает Петворт.
– Ой, серьезно?! – Любиёва щиплет его за руку. – Что ж, может быть, лучше не просить, чтобы вы назвали места, где побывали. Может быть, вы смущаете их говорить.
– Да нет, – отвечает Петворт, – просто я не знаю, где мы были. Я здесь чужой.
– Уже не чужой, – говорит Любиёва. – Что тут у вас за пятно на шее, не от поцелуя?
Машина останавливается: над ними высокий, подсвеченный прожекторами купол оперы, огромные ярко освещенные окна. У входа толчея, хорошо одетые пары выходят из оранжевых такси или черных «волг» и движутся к огромному мраморному подъезду.
– Надеюсь, вы сделали настрой сопровождать меня изящно, товарищ Петвурт, – говорит Любиёва. – Здесь, в опер, мы любим, чтобы во всем был фасон. Пожалуйста, поправьте шаль у меня на плечах, думаю, вы умеете быть джентльменом. У вас есть несколько влосок, чтобы заплатить таксисту? Он очень хочет, чтобы ему заплатили.
– Да, конечно. – Петворт лезет в карман потертых брюк.
Любиёва, в шали, с цветком на платье, берет его под руку, и
они вместе идут к зданию. На афишах певцы с накладными бородами, рты у них широко открыты; надпись гласит: «Ведонтакал Вроп». Течение увлекает Петворта и его спутницу к стеклянным дверям, за которыми стоят несколько (всего несколько) вездесущих вооруженных людей. Внутри играют тысячами цветов люстры; Петворт устал, смертельно устал, тело после утомительного дня обрело какую-то болезненную хрупкость, в голове беспокойство из-за догадок Любиёвой. Однако город исчезновений и предательств странным образом остается позади, когда они вместе с толпой проходят через вестибюль и начинают подниматься по изогнутой каменной лестнице, где взору больно от электрических канделябров, а равно от диадем, колье и меховых боа на красивых дамах, ожидающих очереди в гардероб.
– Ну, вы впечатлили? – спрашивает Любиёва, вступая в огромное бархатное фойе.
– Великолепно, – отвечает Петворт. Мимо проплывают дамы в черных декольтированных платьях, стоят солидные, как пингвины, господа в смокингах.
– Да, вы удивлены, – говорит Любиёва. – Мы очень любим музыку, а при социализме наша любовь стала еще сильнее. Билеты рассылают на заводы лучшим рабочим, и они приходят с большим удовольствием, как видите. Конечно, в западных газетах этого не пишут. Вы думаете, у нас только заводы и дефицит продуктов. Теперь вы видите, что всё не так. На самом деле мы живем очень хорошо.
– Это рабочие? – спрашивает Петворт.
– Да, наши граждане любят хорошо одеваться. Только вы, Петвурт, не в лучшем виде, посмотрите на себя.
– Я не знал, что это такой торжественный случай, – бормочет Петворт, глядя на отражение своего мешковатого костюма в огромных зеркалах.
– Ну, понятно, вы – иностранец, может быть, немного чудак. Так что мы сделаем вам маленькое извинение.
Мимо проходит высокопоставленный военный в орденских планках; у его спутницы декольте ниже пупка, почти до промежности.
– Вряд ли здесь все рабочие, – говорит Петворт.
– Некоторые – партработники, – отвечает Любиёва. – Им же надо отдохнуть после тяжелых трудов, надеюсь, вы не будете возражать?
– А правда вся эта муть будет на каком-то иностранном языке? – с техасским акцентом произносит рядом пожилая дама в расшитом бриллиантам брючном костюме.
– Да, ты просто слушай музыку, – отвечает ее спутник, тоже пожилой, в ярких клетчатых штанах.
– И еще люди со всего мира, – говорит Любиёва. – Они проделали много миль, чтобы услышать наше искусство.
Людское течение несет их по бархатному фойе, огибающему огромный зрительный зал. Декольте источают запах духов, лица возникают и пропадают, от скопления тел жарко и душно.
– Думаю, вам надо подождать меня здесь, – говорит Любиёва. – Я заберу билеты и найду программу на английском. Их всегда печатают для наших иностранных гостей. Вы не исчезнете? Будете ждать? Если появится красивая дама, вы с ней не уйдете?
– Я буду ждать здесь, – обещает Петворт.
– Ладно, поверю, – говорит Любиёва. – Может быть, я сумасшедшая.
Белая шаль исчезает в толпе; Петворт закуривает, глядя на свое отражение в зеркалах. Толчея не ослабевает; нарядно одетые пары проходят в занавешенные ложи, на мгновение становится виден ярко освещенный зрительный зал. Вслед за официальным экскурсоводом семенят вьетнамки из гостиницы, сменившие синие комбинезоны на шелковые национальные костюмы. Странное ощущение, не покидавшее Петворта почти весь день, перерастает в физическое беспокойство; некая внутренняя суть вытекает из него, как вода из раковины. Свет мерцает, зеркала поблескивают.
– Никак доктор Петворт? Мой добрый старый друг? – произносит голос; в смокинге поверх белой спортивной рубашки из толпы возникает Плитплов, сверкая пронзительным птичьим взглядом. – Вы здоровы? С вами ничего не случилось?
– А, вы тоже здесь? – спрашивает Петворт.
– Разумеется, все сегодня здесь, – отвечает Плитплов. – Я весь день себя о вас беспокоил.
– Напрасно, – говорит Петворт.
– Конечно. В моей стране, когда кто-то исчезает, его друзья расстраивают и гадаются, не случилось ли плохого. Конечно, часто бывает простое объяснение. Полагаю, оно есть и у вас.
– Ничего особенно, мне всего лишь показывали город.
– Маленький совет, мой друг, – говорит Плитплов, озираясь. – Пожалуйста, не курите. Не разрешается в общественных местах. И не стоит привлекать к себе лишнее внимание. Показывали город, как мило. Вашим гидом была обворожительная госпожа Принцип?
– Да.
– Прекрасная писательница. Я ревьюировал некоторые ее Книги, она об этом говорила?
– Вообще-то нет.
– Что ж, не важно. Так вам захотелось исчезнуться? Не возражаю. Да, конечно, я предпринял много специальных усилий, чтобы посетить вашу лекцию и пойти с вами обедать. Хотя я понимаю. Вы занимаетесь литературой, а это – писательница. И у меня нет таких прелестей. Еще в Кембридже было замечено, что вы любите дам. Мужчины вас так не интересуют. Однако здесь не Кембридж, я вам уже говорил. Понимаете ли вы, что сделали риск для всех? Для вас, для вашей писательницы, для ваших друзей, для меня. Вы знаете, что я приложил руку к вашему приглашению? Может быть, вы хотели устроить мне неприятности? Может быть, затем вы и приехали?
– Нет, отнюдь, – говорит Петворт.
– А ваша гид, ваша мадемуазель Любиёва, она знает, что вы делаете? – спрашивает Плитплов.
– Думаю, примерно догадывается, – отвечает Петворт.
– И что вы делали с госпожой Принцип? У вас был маленький амур?
– Мы просто немного прогулялись… – начинает Петворт.
– Структурализм, – говорит Плитплов, – полагаю, он наделал много интеллектуальных поисков в сердцах вашей страны?
– О, вы здесь, доктор Плитплов? – К ним подходит Любиёва. – За обедом вы мне не сказали, что собираетесь в опер.
– Я обожаю оперу, – говорит Плитплов. – Может быть, я напишу что-нибудь в газету.
– За обедом вы сказали, что идете вечером в гости, – замечает Любиёва.
– Ну, это был такой грустный обед, – говорит Плитплов, – я беспокоил себя из-за моего доброго друга.
– И напрасно. Он очень интересно провел время. Вместе с писательницей смотрел замок Влама.
– Как мило, – говорит Петворт. – Однако мне казалось, замок сейчас закрыт.
– Некоторые дамы знают особенные входы в замки, – объявляет Любиёва. – Знаете, как говорят: в комнаты можно попасть не только через дверь.
– Ясно, мой друг, – произносит Плитплов. – Вы сделали для нас маленькую загадку.
– Может быть, она легко разрешается, – говорит Любиёва.
Звенит звонок.
– Не пора ли садиться? – спрашивает Плитплов.
– Ну, – отвечает Любиёва, – боюсь, получилась маленькая неразбериха.
– А в чем дело? – интересуется Петворт.
– Не беспокойтесь. Они тут очень хорошо поработали и продали наши кресла два раза. На вашем месте сидит американский турист.
– Мы не сможем послушать оперу? – спрашивает Петворт.
– Разумеется, вы – значительный гость, – говорит Любиёва. – Они примут меры.
