Что мог ответить Робин? Сначала, когда Декстер начинал говорить о народе, живущем внутри картонной коробки, Робин думал, что тот шутит, но теперь у него не было прежней уверенности. Два-три раза он едва не выпалил: «Разве это люди? Обыкновенные картинки!», но осторожность заставила его сдержаться.
Вечером «вольное семейство» собралось у камина в общем зале для занятий хоровым пением. Впрочем, только женская его половина получала от этого удовольствие. После скудного, моментально проглоченного ужина каждому из воспитанников досталась порция лекарства под названием фенадон. Этот день, проведенный в мрачной и монотонной атмосфере заведения Фрицо, лишь изредка нарушаемой словесными стычками, вызвал у Робина тревожное чувство: он догадался, что другие дни будут такими же.
К вечеру питомцы так сильно устали, что еле передвигали ноги. Большинство мальчиков даже не соизволили сделать крюк, чтобы заглянуть перед сном в душевую. Как и предполагалось, Декстер отправился к итальянцу проверить содержимое картонной коробки, и на это ушло какое-то время. Сопровождавший его Робин старался не комментировать действия своего компаньона. Несколько раз он встретился взглядом с Фрицо, который явно хотел понять, разделяет Робин манию своего братца или нет.
Ночью Робин почти не спал, но все-таки был рад, что его поместили в отдельную каморку: от некоторых ребят отвратительно пахло, и он без труда мог представить обстановку в спальне.
Следующий день не преподнес никаких сюрпризов. Он протекал по знакомому сценарию и до мелочей повторял предыдущий. Пегги-Сью предложила Робину сигарету, заметив, что он напоминает ей младшего братишку. Но когда тот счел своим долгом поддержать разговор, девочка скорчила гримасу и сказала, что он странно выражается, как «ребенок богачей».
– Ты сын врача? – проворчала она. – Из верхов? Как тебя сюда занесло? К тебе приставал отчим, или что?
Почувствовав, что Пегги-Сью раздражена, Робин предпочел вернуться к тыквам. Напрасно он проявил вежливость. Ему следовало так же вульгарно выражаться, как Декстер. Простонародье не выносит, когда к нему обращаются на изысканном языке с соблюдением всех грамматических форм. Правильная речь вызывает ненависть. Почему? Этого Робин не мог объяснить.
После завтрака Фрицо отвел Робина в сторонку и прошептал:
– Слушай, малыш, я за тобой наблюдал. На Декстера ты не похож. Что тебя связывает с чокнутым такого калибра? Ты влип в скверную историю. Прочти-ка.
Он вытащил из кармана бумажный обрывок с фрагментом статьи, опубликованной на первой полосе местной газеты.
Побег из психиатрической больницы в Баунти-Прайор, – прочел Робин. – Два юных пациента вырвались на свободу из дома для умалишенных, предварительно отравив дежурную медсестру и изнасиловав психолога. Полиция сбилась с ног.
– Требуются пояснения? – спросил воспитатель. – Ночная сиделка умерла в результате остановки сердца, после того как приняла ударную дозу снотворного, растворенного в ее кофе. На психолога напали в мотеле: избита и изнасилована старшим из беглецов. Предполагаю, речь идет о Декстере. Ваши фотографии опубликованы на первой полосе. Твоя сделана совсем недавно, а вот снимок Декстера слишком старый, чтобы парня можно было опознать. Машину психолога отыскали, но куда делись беглецы, неизвестно. Это означает, что в ближайшие недели повсюду будут вывешены объявления о вашем розыске. А я-то поверил Декстеру, что побег не повлечет за собой никаких осложнений! Итак, на вас висят убийство и изнасилование. Если попадетесь, до конца дней останетесь в тюрьме для умалишенных, где вас будут пичкать лекарствами, чтобы поскорее превратить в овощи.
Фрицо бросал беспокойные взгляды через плечо, желая удостовериться, что Декстер ни о чем не подозревает.
– Здесь вы не можете чувствовать себя в безопасности, – добавил он. – Мои питомцы – не заключенные, они имеют право отлучаться. Гуляя по городу, однажды кто-нибудь из них нападет на подобное объявление. Бог знает, что они захотят предпринять!
– Вы думаете, они обратятся в полицию?
– Не знаю, – признался Фрицо. – Иногда им в голову приходят странные мысли. Ты действительно в родстве с Декстером?
– Да, – признался Робин. – Это мой старший брат.
Он чуть не добавил «и наследный принц Южной Умбрии», но слова умерли, не превратившись в звуки. Когда-то наполнявшие мальчика гордостью, они сейчас казались напыщенными и отдавали дурным вкусом. С некоторых пор, думая о Южной Умбрии, Робин мысленно представлял сложенный вчетверо лист бумаги в «волшебной коробке» Декстера, и какой-то голос ему нашептывал: «А что, если только это?..» Только это и ничего кроме?
– Будь ты повзрослее, – продолжил воспитатель, – я бы посоветовал тебе от него отделаться. Декстер – плохой человек. В больнице ему удалось всех обвести вокруг пальца: медсестер, врачей, но на самом деле он ужасен. Больные его боялись. Особенно девчонки. Не осмеливались разоблачать. Остерегайся. Я был бы рад тебе помочь, да не могу: он держит меня на крючке. Не скрою: я хочу, чтобы вы убрались как можно скорее.
После этого признания Фрицо удалился, оставив Робина в состоянии крайней растерянности.
ДЖУДИТ И ДЖЕДЕДИ
Смотрите, бодрствуйте, молитесь, ибо не знаете, когда наступит это время.
Евангелие от Марка (Мк. 13, 33)
26
Джудит Пакхей вытерла отцу губы. Мгновение назад он повелительным жестом действующей руки потребовал пить. Минуло ровно три недели с тех пор, как сельский врач, к которому Джудит все-таки решила обратиться, сказал, что у Джедеди началась агония. Однако на сегодняшний день отец не только вырвался из лап смерти, но и заставил перенести себя в гостиную, чтобы более активно участвовать в жизни семьи.
«Главное – следить за нами, – подумала Джудит, – вот чего он добивается».
Старика пришлось привязать к креслу с помощью старых подпруг, которые Джудит удалось разыскать в сарае. Теперь он так и сидел – обложенный подушками, словно разбитый старостью тиран, медленно угасающий на своем троне. Глядя на отца, Джудит думала о дряхлых, впавших в детство патриархах, которых выводят в праздники для благословения прихожан и чьи глаза уже смотрят в вечность.
«Он должен был умереть, – мысленно повторяла она. – Любой на его месте давно бы отдал концы. Только не он… Не он».
Сколько ночей провела она у его изголовья, сидя неподвижно, до ноющей боли в затылке, до судорог в плечах. Тогда, не смея оторвать взгляда от профиля старой птицы, в дрожащем пламени свечи еще более морщинистого и изнуренного, она говорила себе: «Так все и происходит… Кажется, этот час никогда не наступит, а он – уже пробил. Сейчас я его переживаю. Мой отец умирает…»
Подобно всем детям, Джудит долго верила в бессмертие родителей. Мать угасла в больнице, куда девочку не пускали, и оттого свершившееся было для нее нереальным. Никогда она не скорбела по женщине, однажды ушедшей в никуда с матерчатой сумкой в руке, в которой лежали мыло, полотенце и ночная рубашка. И когда полтора месяца спустя Джудит смотрела, как в землю опускают гроб, ей так и не удалось представить, что внутри кто-то находится. Иллюзия, что мать просто исчезла, преследовала девочку довольно долго, и в течение двух лет она не переставала слышать ее шаги на верхнем этаже или в коридоре. Теперь все будет иначе. Она сама закроет глаза отцу.
Джудит стыдилась испытываемого в такие моменты чувства облегчения, к которому примешивалось нетерпение. Она должна была страдать, но страдание почему-то не приходило.
«У меня такое состояние духа, словно я – пассажирка в зале плохонького, выстуженного вокзала, ожидающая поезда, который должен прийти с минуты на минуту», – думала она о себе с отвращением. Долгими бессонными ночами Джудит пыталась отыскать в памяти что-нибудь радостное и веселое, связанное с детством, воспоминания, к которым был бы причастен отец. Ничего не получалось.
Чем больше Джудит старалась, тем чаще в ее сознании всплывали неприятные сцены и тревожные, оставляющие горький осадок эпизоды. Она никогда не жила в мире, не была беззаботной. Всегда начеку, в постоянной готовности получить пощечину или замечание. Она знала, что в любую минуту ее могли застать на месте преступления, а значит, нужно быть настороже, тысячу раз перепроверить каждый свой шаг в течение дня, чтобы до минимума сократить число промахов, которые Джедеди замечал с первого взгляда. Звук отцовских шагов неотделим для нее от бегущих по спине мурашек. Так было всегда.
И вот этот тиран, повелитель в выцветшем комбинезоне, деспот, в чьи ладони навечно въелся кисловатый запах рычагов стрелки, лишился в одночасье сил и неограниченной власти. На стене четко вырисовывался птичий профиль. Поверженный старостью дракон. Отныне Джудит приходилось обмывать его, как ребенка, совершать интимный туалет, что должно было вызывать в нем ужас. Он сделался ничем – кучкой смешанного с костями мяса, готовым к отправке пакетом, мешком, в котором собираются утопить котят…
