Кровотечение! Именно этого я боялся все полгода войны. К этому готовился, читал про сосуды в книгах. Но еще в жизни не перевязал ни одной большой артерии – рисунки с ними молниеносно мелькают в голове.
Посреди перевязочной на столе сидит раненый, его держит под мышки, как ребенка, санитар Иван Иванович Игумнов. Вся голова в уродливой повязке, виден только один глаз, бинты грязные, промокли слюной и кровью, что течет из отверстия, где раньше был рот. Из-под бинтов по щеке стекает яркая алая кровь, почти струйкой, и капает частыми каплями на пол. Вокруг столпились сестры и врачи.
– Клади его, чего держишь!
– Не может лежать, захлебывается.
«Что я буду делать? Как подступиться?»
– Срезай повязки!
Тамара разрезает ножницами слипшиеся бинты, а я думаю, что делать. Два способа: зажать кровоточащий сосуд в ране или перевязать магистральную артерию вне раны, через особый разрез. Первый лучше, но – говорят авторитеты – трудновыполним. Второй – как на рисунке.
Повязка спала. Ужасно! На месте правой щеки сплошная грязная рана – от глаза до шеи. Видны кости – верхняя челюсть, отломок нижней, глубина раны заполнена кровавыми сгустками, из которых пробивается струйка артериальной крови. Правый глаз не закрывается, нижнее веко опущено, не имеет костной опоры. Левый глаз заплыл отеком. Страшен, непереносим взгляд этого правого незакрывающегося глаза. Отчаяние, и мольба, и безнадежность уже. Стараюсь не смотреть в него. Что-то бормочу.
– Сейчас, дорогой, сейчас…
Где там найти артерию в ране, в этой каше из сгустков, костей, мышц. Нет, только на протяжении: на шее, наружную сонную артерию. Скорее! Сняли повязку, и потекло сильнее. Надо положить, иначе я не справлюсь.
Положили на левый бок, голову еще повернули влево, так чтобы кровь стекала, не заливалась в дыхательные пути.
– Йод! Перчатки! Новокаин! Белье! Будет больно, ты, парень, потерпи. Сейчас все сделаем.
Верхнее веко страшного глаза благодарно замигало. Обложился стерильной простыней, чтобы соблюсти минимальную чистоту. Темно, лампа светит тускло, дым. «За что мне такое наказание? Лучше бы воевать».
– Светите лучше! Добудьте еще лампу! Скорее, черти, течет…
Боюсь, что в любой момент может хлынуть и тут же наступит конец.
Нащупал пульс на шее – на участке шеи, оставшемся от раны. Новокаин, разрез. Зажимы. Нужно, чтобы сухо, анатомично: не спешить, только не спешить. Как темно! Вот фасция, кивательная мышца, отодвинуть кнаружи или вовнутрь? Так, кажется, на рисунке было? Да, вот сосудистый пучок. Ура! Тут рядом бьется артерия. Рассечь оболочки. Вот они лежат – артерия, вена, еще нерв позади должен быть.
Я уже почти успокоился, руки не дрожат больше. Подвел лигатуру под наружную сонную артерию. Теперь можно переждать, посмотрим, что будет. Наложил мягкий зажим.
– Тамара, убирай осторожно сгустки из раны.
Это тоже не просто, но убрали, промыли кипяченой водой. Обнажилась страшная зияющая рана. Дефект нижней челюсти, остатки зубов, пораненный язык, щеки нет совсем, верхняя челюсть разбита. Все это покрыто грязным налетом – инфекция. Но кровотечения нет. Перевязал артерию.
– Операция окончена. Не бойся, солдат, кровь больше не потечет.
Взгляд страшного глаза потеплел. Да, о глазе этом нужно подумать – наложить наводящий шов на угол раны, чтобы он закрывался, иначе высохнет роговица, потемнеет. Теперь напоить и накормить его.
Ввели через рану резиновый зонд в пищевод и через воронку налили гречневого супа с маслом, потом – почти литр чая сладкого. Накормили парня – под завязку! На завтра отложили шинирование – очень уж темно с лампами.
В одиннадцать часов вечера пришла вторая бригада, и мы продолжали работать вместе до двух ночи. Очень устали, но пришлось тащиться «домой», потому что в госпитале негде было приткнуться, во всех отапливаемых местах лежали раненые.
Так кончился наш первый день работы в Калуге. Мужик с ампутированной ногой был жив пока. Но очень слабая надежда».
Так закончился обычный рабочий день военного хирурга одного из шестнадцати калужских полевых подвижных госпиталей.
В Калугу Отяпов не попал. Полк обошел город с северо-запада. Шли маршем, без остановок и боев. Все уже было сделано. Вдоль дорог стояли уткнувшиеся в кюветы громоздкие немецкие грузовики и наши ЗиСы и полуторки с обгоревшими кабинами и выгоревшими, будто обглоданными каким-то неимоверным и жадным зверем скатами.
– Хороший город, – сказал Курносов. – Я до войны тут бывал.
– Пожгли сильно. – Отяпов смотрел на дымчатую кромку горизонта, которую обрамляли плотно наставленные дома незнакомого города, той самой Калуги, о которой столько говорили все эти дни и откуда родом был Ванников.
– Да, пожарищем пахнет.
Вскоре повернули левее и вышли к крайним домам. Домишки здесь стояли так себе, не лучше, чем у них, в Отяпах. Правда, все крашенные в голубой или в зеленый цвет. И наличники резные, в затейливых узорах. Такого художества у них в деревнях не водилось.
Отяпов шел и любовался наличниками. Каждый следующий дом был украшен узором, который совершенно отличался от предыдущего. Мудреный, видать, тут народ живет, подумал Отяпов, завистливый. Вон как свое от соседского отгораживает. Вот такой и Ванников был, царствие ему небесное. Не дошел до своего дома. Тоже, должно быть, с узорами да затейством… Дети сиротами остались.
Возле дороги лежала полуобгорелая лошадь, задрав кверху копыта. Ее уже свежевали две старухи и мальчонка. Старухи рубили топором куски мерзлого мяса, а мальчик складывал их на санки, стоявшие в черном затоптанном снегу, обметанном копотью. Топор у старух был, должно быть, туп, и у них получалось плохо. А может, труп лошади сильно застыл. Ротный сказал, что ночью давануло до тридцати пяти. Ну, ничего, в такой одежке, в какую обмундировали их перед наступлением, пережить и такой мороз можно.
Мальчик смотрел на идущую колонну и рассеянно улыбался. Должно быть, голодный, подумал Отяпов. Но его опередил пулеметчик Гридников. Он перескочил через кювет и сунул мальцу кулек. Что у него там было, неизвестно. Может, сахар да сало. Что им еще выдавали перед маршем? По банке рыбных консервов и гороховый концентрат. Гридников – человек добрый, он все отдаст.
А малец чем-то на Власика похож. Только, может, ростом поменьше.
Отяпов оглянулся. Но шедшие сзади уже закрыли обочину дороги, где старухи и малец разрубали убитую лошадь.
К вечеру вышли к деревне. Деревня целая, дома все стоят, не пожжены, не побиты снарядами. За деревней идет стрельба. Пока палят из винтовок и изредка дергает морозный звонкий воздух наш «Максим». Басовитый его грохот раскатисто стелется по вымерзшей лощине, где лежат несколько убитых. Чьи, пока непонятно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
