Но вот с другой…
Исчезновение целой страны и появление на ее месте каких-то других просто не укладывалось в голове. Сталина – нет, ВКП(б) – нет, Тимошенко, Василевского, Ворошилова – никого из них нет в этом мире. Люди в форме РККА оказались предоставлены самим себе, и должны будут найти какое-то новое место в жизни. Они понимали, насколько это будет непросто. Прилетевшие на вертолетах для участия в совещании генерал-майор и два полковника из «штаба Западного направления объединенных сил государств ОДКБ» были доброжелательны, вежливы и профессиональны, но они были совершенно чужими. Чужими во всем, от своей пятнистой формы со старорежимными погонами, до выражения лиц, манеры говорить и держаться. А еще семьи… Большинство командиров все же не поверили успокоительному сообщению ТАСС, и под разными предлогами спровадили семьи на восток. Теперь их жены и дети были там же, где Сталин и Ворошилов, то есть – неизвестно где, и вероятность увидеть своих близких, даже если они сами останутся живы, равна нулю. И это, как приговор трибунала, который «окончательный и обжалованию не подлежит», давило и мучило сильнее всего. Но, как бы то ни было – нужно воевать…
На совещании, в котором дистанционно участвовал командующий силами ОДКБ генерал-полковник Постников (кстати, именно то, что участники могли видеть на натянутом белом экране вполне живого человека, сидящего в командном бункере где-то под Минском, а он, в свою очередь, их тоже видел и слышал, убеждало в возможностях потомков даже сильнее, чем бомбовые удары по немцам) решался, в основном, один вопрос: наносить сразу два удара, один на Сувалки, а другой – вдоль дороги на Слоним и Барановичи, или же сначала пробить коридор, соединяющий окруженную армию с силами ОДКБ, а уже потом совместными усилиями бить на Сувалки, навстречу войскам «потомков», наступающим из Калининградской области (которую командиры РККА по привычке называли «Восточной Пруссией»). Решили действовать по второму варианту. На подготовку к операции давались сутки.
Майор Перевалов, который все совещание тихо просидел в сторонке, тоже вышел из палатки, прислонился к еще хранящему дневное тепло стволу березы, вытащил из кармана пачку «Золотой Явы» и с удовольствием затянулся. Вообще-то он курил исключительно редко, но сейчас почувствовал острое желание втянуть в себя ароматный дым. Он все сделал правильно. С того момента, как офицеры его группы один за другим канули в проем хвостового люка «Ил-76», и над ними раскрылись черные «матрацы» управляемых парашютов «Арбалет», прошло чуть меньше суток. За это время они успели просочиться мимо заслонов РККА, которые на тот момент были для спецназовцев даже более опасны, чем немцы, захватить и уговорить начальника охраны штаба 10-й армии (ну хорошо, не совсем уговорить, но сопли жевать было просто некогда), убедить Голубева разрешить включить радиостанции и делом доказать как союзнические намерения, так и силу современной техники. Теперь тысячи рядовых останутся живы, а если и погибнут, то совсем не так, как в сорок первом, и Черных не расстреляют, и мертвого Хацкилевича не будут везти на броневичке, а потом не похоронят в безымянной могиле на околице деревеньки Клепачи под Слонимом. Страны ОДКБ получили в качестве союзников целую армию, пусть уже изрядно потрепанную, но все же вполне способную компенсировать катастрофическую нехватку живой силы в войсках XXI века. В общем, Военно-Дипломатическая Академия, можно считать, уже в кармане.
И тут, словно прочитав мысли майора, к нему подошел командир с танковыми петлицами генерал-майора, с умным лицом, выразительными глазами и глубокой ямочкой на волевом подбородке.
– Хацкилевич, Михаил Георгиевич. Простите, вы куревом не богаты? Я свои в танке оставил…
– Да, конечно, пожалуйста! – Перевалов протянул раскрытую пачку и щелкнул зажигалкой.
Хацкилевич затянулся, пустил дым, хмыкнул…
– На мой вкус – все же слабоваты…
– А вы фильтр оторвите! Да, вот эту желтую штучку…
Потом, помолчав, Хацкилевич добавил
– Мне послезавтра седьмой и четвертой танковыми атаковать. Тут сказали, что атаку поддержат какие-то «боевые вертолеты». На совещании неудобно спрашивать было, не просветите, что это такое?
Перевалов улыбнулся.
– Думаю, вам понравится, а вот фашистам – не очень… В общем, это танк, только летающий. Пушки тридцать миллиметров, эрэсы….
– И что, быстро летает?
Перевалов хитро посмотрел на Хацкилевича и сказал:
– Теоретически – триста шестьдесят километров в час, но практически он такой скорости не дает…[7]
Еще раз улыбнулся и неожиданно для самого себя, нарушая вбитые с курсантских времен правила субординации, подмигнул.
Эмигрант Пётр Михайлов. Боргсдорф.
Для разнообразия, сегодняшнее утро началось для меня не стуком в дверь, а чашкой натурального кофе и бутербродами с настоящим маслом. Я наслаждался ярким солнечным светом в широкой постели, в уютном номере небольшой Боргсдорфской гостиницы.
Надо быть честным хотя бы с собой, я наслаждался тем, что остался в живых.
Вчера я стал обладателем таких тайн верхушки Рейха, что ещё два дня назад моя смерть не вызывала никаких сомнений.
Вчера вечером, заходя в кабинет Шелленберга, я не знал, выйду ли из него. Я сел, ожидая, когда он пролистает мой пятистраничный отчёт.
– Так, президентско-парламентская республика, слабый парламент и сильный премьер с феноменальной поддержкой населения, финансовые группы, развитая военная промышленность частично законсервирована – ну это и у нас кое-кто производство танков сократил, – Шелленберг внимательно просматривал каждый лист. – Возраст президента сорок пять лет.
– А это как понимать? – он поднял на меня глаза. – Вышли в космическое пространство?
– Уже полвека они обладают технической возможностью посылать устройства выше атмосферы и фотографировать поверхность планеты. По некоторым сообщениям это пилотируемые устройства.
Шелленберг задумался:
– Их экономика превышает все экономики мира, недостижимое для нас качество вооружения, миллионная армия мирного времени, которую бундесы, как вы их называете, разворачивают в боевые штаты.
– Как вы думаете, долго мы продержимся? – он внимательно смотрел на меня.
– Ну, господин оберштурмбанфюрер, я не военный эксперт, но через три месяца, когда бундесы развернут свой военный потенциал… – начал я говорить.
– Четыре недели, максимум шесть, – в голосе Шелленберга зазвучали стальные нотки. – Пока вы охотились за секретами, они времени не теряли. Начиная со вчерашнего вечера, происходит планомерное уничтожение транспортной и энергетической промышленности. Самое интересное, что они разрушают только то, что не требует восстановления с их точки зрения или устарело: заводы синтетического топлива, тепловые электростанции, паровозные депо. Их самолёты днём и ночью охотятся за паровозами. Восточнее Эльбы скорость передвижения войск не более пятидесяти километров в сутки. Единственное, что выбивается из этого ряда, это каскад плотин на Рейне.
– Это сделано для затруднения переброски войск из Франции и остановки промышленности Рура, – ответил я.
– Самые боеспособные части были в первых волнах наступления на Россию, а сейчас они перемалываются в Белоруссии и Украине, – продолжил мой собеседник. – В тылу у нас ничего нет, кроме новобранцев, строителей Тодта и обрюзгшей СА.
Наш разговор заходил в тупик. Слишком много я знал, чтобы просто выйти из кабинета.
– Господин оберштурмбанфюрер, – решил я рискнуть. – Я внимательно слушал предисловие к вашим мемуарам.
– Продолжайте, – медленно произнёс Шелленберг.
– После капитуляции генерал Гелен, руководитель отдела «Иностранные армии Востока» генерального штаба вермахта, вновь создал свою службу под покровительством американцев, еще находясь в заключении. Американская и английская разведки пренебрегли вами, ведь они получили готовый военный аппарат разведки. Сейчас у него, как и у нас, нет ничего по новой России, что может заинтересовать запад, зато есть то, что наверняка заинтересует бундесов, сеть в Европе, Азии и Латинской Америке. Да и медицина в Российской Федерации сейчас лучшая в мире, – я старался быть очень убедительным.
– Очень хорошо, господин Михайлов, – на лице Шелленберга появилась улыбка. – Я лично доложу о вашем отчёте.
– Для вас заказан номер в местной гостинице – добавил он.
То, что я проснулся и пил принесённое молодой служанкой кофе, лучше всего говорило, об успешности моего экспромта.
Я побрился, привёл себя в порядок и ровно в девять часов утра стоял у кабинета Оскара Штайна. Единственное, что удивило меня, это вытянувшийся во фронт часовой у входных дверей бывшей гимназии, когда я проходил мимо.
