Не буду рассказывать о фильме, мне просто не по себе, когда я вспоминаю эти съемки. Оливье трудно со мной, мне не легче с ним, но это производственный процесс, который всегда проходит нервно, найдите режиссера, который не кричал бы, что никогда больше не станет работать с этими актерами, не будет вообще ничего снимать! Найдите актера или актрису, у которых во время очередной проблемы на площадке или после неудачного дубля не появлялась мысль бросить к чертовой матери эту профессию!
Но заканчиваются съемки, фильм выходит на экраны, следуют (или не следуют) аплодисменты, отзывы критиков, режиссеры, актеры и все остальные оживают, и все начинается сначала на такой же площадке, только в несколько ином составе. Кино вечно, и оно бесконечно.
Мучились и мы. Но если бы мучения были только на съемочной площадке!.. Для меня куда катастрофичнее все оказалось вне ее. Кем я была для Лондона? Это зрители и журналисты могли осаждать летное поле или гостиницу, где мы сначала расположились. Для сэра Лоуренса Оливье и ему подобных всего лишь безродная особа из Голливуда, не умеющая работать, как привыкли в Англии! Именно так он представил меня съемочной группе. С трудом сдержавшись, чтобы не разреветься или не броситься прочь, я лихорадочно придумывала, чем ответить знаменитому актеру, который, приезжая в Голливуд, вел себя совсем иначе – был внимателен и явно мной очарован. Понимаете, с первой минуты перед большим коллективом низвести меня до глупой американочки, ничего не умеющей и ни на что не способной, вообще-то подло. А если вспомнить, что я всегда в себе неуверенна…
Но главное потрясение я испытала не из-за высокомерия Оливье, не из-за своего несоответствия требованиям англичан или незнания некоторых сложностей этикета, а из-за обожаемого мужа. Однажды журналисты спросили, что, по моему мнению, значит любовь. Я ответила, что для меня любовь – это доверие. Артуру Миллеру я доверяла бесконечно, казалось, рядом с ним наконец смогу обрести душевный покой и устойчивость, справлюсь со всеми сложностями, сумею осилить все свои страхи, неуверенность, раскроюсь с лучшей стороны, обуздаю Блондинку и всему миру покажу Норму Джин.
Но этому не суждено сбыться. Однажды утром (Артур явно не ожидал, что я встану так рано, а потому был неосторожен) на столе в комнате увидела раскрытую записную книжку мужа, нечто вроде дневника. Док, я по сей день дословно помню прочитанное! Не буду всего произносить, слишком больно даже через годы, но суть такова. Артур обращался ко мне: «…я думал, что ты ангел, а ты… Оливье прав! Ты просто занудная сучка… Я тебе не слуга…»
В таком духе несколько страниц! Любимый, обожаемый муж соглашался с мнением драгоценного партнера, с которым только-только начались съемки, что я занудная сучка!
Хрустальный дворец мечты о счастливом браке и успешной работе с великим Оливье в одно мгновение разлетелся вдребезги. Любовь – это доверие, но я больше не верила Миллеру, совсем не верила. Последовал очередной выкидыш, природа тоже не желала нашего счастья.
Из огромной ямы депрессии меня вытащил не Артур, он ведь знает только свои проблемы и свои переживания, а Страсберги и Анна Фрейд. Конечно, Страсберги грубо льстили, убеждая меня, что я чего-то стою, но они интуитивно чувствовали, что именно нужно. Я понимала, что это лесть, что в действительности нет и десятой доли вещаемого Полой, но запись Миллера о занудной сучке требовалось чем-то выбить. Артур разрушил во мне все, если до того я просто пила таблетки, которые легко прописывают всем актерам врачи Голливуда (считается, что барбитураты стимулируют творческий подъем), то теперь принялась глотать их горстями. Пола ругала:
– Ты же можешь умереть от передозировки!
Смешно, к чему этого бояться, если я снова никому не нужна?
А фильм получился и даже понравился. Мою игру хвалили, расчувствовавшийся Оливье целовал в щечку, Артур тоже (поцелуи Иуды), все улыбались и делали вид, что жизнь прекрасна.
Я тоже улыбалась Артуру и тоже делала вид, что все прекрасно, у меня это получалось, я ведь актриса. Но больше не верила мужу, тем более когда узнала, что он за моей спиной довольно часто обсуждал меня и мое поведение и вовсе не защищал при этом. Заступаться за занудную сучку аристократ Миллер считал для себя неподходящим занятием. Артур легко усвоил высокомерный тон Оливье, и только врожденная интеллигентность мешала ему выражать мысли вслух, но теперь я хорошо знала, о чем он думает.
Что ж, сиротке за пять долларов в неделю, конечно, не место рядом с такими личностями, как Миллер или Оливье, сучка должна знать свое место.
Артур предавал меня еще не раз, и дело не в том, что он что-то говорил за моей спиной или писал в дневнике (я дала себе слово никогда не заглядывать в чужие записи!), Миллер предал даже в творчестве. За годы нашего брака он не написал ничего путного, считалось, что мешаю я. Но я же не заставляла Артура ехать со мной в Англию, в конце концов мы и были там недолго, не заставляла уродовать чужие сценарии, как он сделал для фильма с Ивом Монтаном, или переделывать собственный рассказ в скучнейшее произведение для скучнейшего фильма. За сценарий «Неприкаянных» Миллер получил неплохие деньги – 250 000 долларов, а работу выполнил из рук вон плохо.
Но меня никогда не волновали деньги, хуже всего, что у нас распадалась семья, хотя мы еще долго делали вид, что это не так и все прекрасно.
Вот так я чувствовала себя в те дни…
Стоит вспомнить Артура и нашу с ним жизнь, становится очень-очень больно не из-за разладов или предательства, а от сознания, что понимания между нами не было вовсе. Кто я для Миллера? До сих пор не знаю. Думаю, он и сам не понимает.
После Англии и Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности в Вашингтоне мы попытались удрать от всех и провести хотя бы одно лето в тишине и отсутствии репортеров. Я решила стать хорошей женой и хозяйкой, а может, и мамой. Небольшой дом (зачем больше для двоих?) в поселке Амагансет на Лонг-Айленде, где не очень интересовались знаменитой блондинкой, был вполне подходящим для этого местом. Артур тяжело переносил назойливое и постоянное внимание журналистов.
Я выбросила из головы дневник, попыталась убедить себя, что ничего не было, что Артур просто сочинял новую пьесу и это роль героини. Да, да, конечно! Конечно, Миллер пишет пьесу, и это в ней такой текст, интеллигентный автор может себе позволить неинтеллигентно выражаться устами героев. Можно спросить Артура, но тогда никакие отношения невозможны, Артур врать не умеет и не стал бы.
Миллер вел себя менторски, даже не замечая этого. Нет, он не делал указующих жестов, не распоряжался, но общался со мной как с маленькой девочкой-недотепой. Мне снова давали понять, что ни на что не способна, ни на что не годна. Все по-отечески, заботливо, но и отцовская забота бывает разной. Можно, как Кларк Гейбл: «Детка, ты плохо себя ведешь, не возбуждай меня, я старый, больной человек…», а можно, как Артур – снисходительно и свысока, когда отеческий тон только подчеркивает разницу в положении и способностях. Он сам утверждает, что опекает меня, словно малого ребенка. Меня не нужно опекать, меня достаточно просто любить и защищать, а не злословить за моей спиной или заносить в дневник все мои промахи, чтобы потом использовать в новом произведении!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
