породило новые опасения. На сайте https://ed.mos.ru этот проект провозглашается «платформой для взаимодействия жителей и управляющих организаций». Однако характер «взаимодействия с управляющими организациями» отнюдь не прозрачен, как объяснила недавно независимый муниципальный депутат Н. Л. Загордан [Загордан 2021]. Существует вероятность того, что самоорганизовавшиеся жители должны будут подчиняться «администратору», роль которого, скорее всего, будет исполнять местное бюджетное жилищное учреждение. Кроме того, «собственники никогда не смогут проверить правильность подсчета голосов». В программе реновации, о которой речь пойдет ниже, «Электронный дом» вполне может быть использован для фальсификации голосования, чтобы переселять жителей против их воли.
В этой книге я обосновал важность проведения публичных слушаний до начала реализации градопреобразующих проектов. Впоследствии стало совершенно ясно, что власти продолжают бороться с этой институцией, как заключил К. Фролих в недавней статье: «Хотя официально московское законодательство требует, чтобы решения принимались с учетом интересов общества, муниципальные власти продолжают делать все возможное, чтобы исключить горожан из этого процесса» [Frohlich 2020: 198]. Далее автор статьи, основываясь на исследовании, проведенном в 2014 году, отмечает, что «городские активисты Москвы, создающие альтернативную публичную сферу, продолжают отделять себя от сферы, контролируемой государством, давая возможность развиваться солидарности и новым коллективным идентичностям» [Frohlich 2020: 199]. Тем не менее после муниципальных выборов 2017 года Я. Гороховская [Gorokhovs-kaia 2018] исследовала «небольшую электоральную революцию в Москве», в результате которой многие местные активисты заняли посты муниципальных депутатов, войдя таким образом в «сферу, контролируемую государством». На самом деле оба подхода следует рассматривать как взаимодополняющие, а не взаимоисключающие.
Ясно также, что ни одна из форм борьбы за свои права, будь то самоорганизация вне государства или использование полномочий муниципального депутата, не приветствуется режимом. Если муниципальный депутат Загордан права, то московские власти создали «Электронный дом» для того, чтобы воспользоваться самоорганизацией жителей в своих целях. Сама Загордан может использовать свое положение для поддержки инициатив граждан, однако сталкивается с серьезными препятствиями. Например, ее не пустили на экспозицию к публичным слушаниям по готовящейся реновации в ее собственном районе [Кадашова 2019]. Мало того, в июле 2018 года неизвестные повредили машину Загордан: «разбили стекло и залили салон какой-то бесцветной жидкостью». В сентябре того же года она вернулась домой и обнаружила перед дверью в квартиру свиную голову с воткнутым в нее ножом. Еще одна свиная голова с торчащим ножом была оставлена у квартиры ее пожилой матери [Шоладеми 2018].
На уровне политической элиты до сих пор сохраняется имманентное недоверие к самоорганизации граждан – тоталитарная черта политической культуры. Ее корни уходят в глубь веков, к древнерусскому периоду с его основополагающим принципом всеобщего подчинения государственной власти. То, что эта тенденция ограничивается, во многом заслуга самих граждан. Благодаря их усилиям протесты на местах теперь также являются частью политической культуры. Но большую роль играет и главный исторический вклад Путина в российский авторитаризм, с вплетением современного популизма [Busygina 2016; Fish 2017; Robertson, Greene 2017].
Здесь не место пространным теоретическим рассуждениям о роли путинского популизма. Но эту тему хорошо иллюстрируют два недавних примера. Первый – мусорный кризис, за которым последовала мусорная реформа, — показывает, что путинская система вмешивается в проблему, когда местный протест перерастает в общероссийский. Второй – реновация — не только наглядно демонстрирует путинский популизм, но и поднимает вопрос о градостроительной стратегии России.
«Мусорный кризис» спровоцировали твердые бытовые отходы из Москвы. Санкционированные и несанкционированные свалки столичного мусора десятилетиями загрязняли Московскую область. Возмущенные граждане искали справедливости через «официальные каналы», но мусорный бизнес приносит операторам по вывозу и утилизации отходов и местным чиновникам большие прибыли. Время от времени Путин уделял внимание этой проблеме, но в конечном счете решил, что к ней необходим системный подход в национальном масштабе. В 2018 году «мусорные бунты» в Московской области заметно усилились и перекинулись на другие регионы. Протест на железнодорожной станции Шиес в Архангельской области, где планировалось создание огромного мусорного полигона для московских отходов, вызвал интерес и сочувствие во всей России. Когда волна протестов распространилась по стране, Путин лично заявил о справедливости народного возмущения и запуске общенациональной программы по решению этой проблемы 1 января 2019 года.
В настоящее время, спустя два с лишним года, результаты малозаметны. С одной стороны, власти (то есть разнообразные ведомства, в той или иной степени подконтрольные вице-премьеру В. В. Абрамченко) пытаются применить подход «расширенная ответственность производителя», используемый в ЕС уже более 20 лет, к совершенно иному российскому контексту В то же время Государственная корпорация «Ростех» под руководством личного друга Путина и бывшего офицера КГБ С. В. Чемезова пытается «решить проблему», построив 25 огромных мусоросжигательных заводов. Таким образом, «мусорная реформа» явилась одним из сражений в масштабной борьбе между «технократами» и силовиками за доминирование в правительстве. Оба потенциальных решения носят административно-командный характер. Что касается общественности, то власти просто стремятся задобрить граждан, ограничивая тарифы на вывоз мусора для домохозяйств [Argenbright 2021]. Высказывание Г. Г. Бовта по поводу реновации в равной степени справедливо и по отношению к «мусорной реформе»: подобный популистский авторитаризм – «путь “осчастливливания сверху”, подразумевающий, что “мы сами знаем, как вам лучше”» [Бовт 2017].
Полемика по поводу реновации, пожалуй, еще более наглядный пример, поскольку она касается не только протестов, связанных с городской застройкой, но и стратегии градостроительства и экономического развития. История, которую я изложил в книге, началась с лужковского градостроительства, которое в первые постсоветские годы стало для города средством не просто выживания, но и процветания. Однако торопливый, сумбурный подход Ю. М. Лужкова повредил ткань города и вызвал волны возмущения. С. С. Собянин избрал другую тактику, однако в центре ее осталось градостроительство. Для начала, действуя совместно с тогдашним президентом Д. А. Медведевым, Собянин запустил проект «Новая Москва» – огромный «чистый лист» практически безграничных возможностей для застройки. Возникли помехи: расстояния, затраты на создание инфраструктуры с нуля и вмененные потери для федерального правительства [Argenbright 2018]. «Новая Москва» до сих пор строится, но Собянин и большая часть строительного комплекса вновь сосредоточились на «старой» Москве: на конверсии промышленных предприятий, масштабном сооружении транспортной инфраструктуры и реновации.
21 февраля 2017 года состоялась встреча Собянина с В. В. Путиным, получившая широкую огласку. Собянин утверждал, что снос тысяч хрущевок и расселение жильцов необходимы из-за «некомфортности» этих зданий. Город может финансировать эту программу, но хочет получить «законодательные преференции, упрощающие комплексную реконструкцию» [Воронов 2017а]. Путин ответил в популистском ключе: «Я знаю настроение и ожидания москвичей. Ожидания связаны с тем, чтобы эти дома снести и на их месте новое жилье построить» [Чевтаева 2017]. Как выразился архитектор Е. В. Асе,
