Поляки и их союзники - литовцы, немцы, шведы, решив, что теперь они имеют полное право творить в России то, для чего, собственно, и пришли владеть и повелевать, уже не скрывали этого: по приказанию военных властей Приказы выписывали им "листы на поместья", то есть на владение деревнями с крестьянами; офицеры и солдаты вели себя в России, как в завоеванной стране: заходили в любой дом, забирали все, что им приглянется, насиловали даже боярских жен и дочерей, надсмехались над православной верой, называли русских "быдлом", обязанным работать на завоевателей и угождать им.
Теперь даже у самых доверчивых наступило прозрение. Во многих деревнях, куда являлись отряды поляков, мужики вооружались и оказывали сопротивление. Поляки допускали возможность бунта и в Москве, где была сосредоточена основная часть их военных сил. Н.М.Карамзин, ссылаясь на польские источники, так описывает сложившееся положение: "Уже москвитяне переменились в обращении с ляхами: быв долго смиренны, начали оказывать неуступчивость, дух враждебный и сварливый..." Поляки предприняли некоторые предварительные меры: запретили в Москве русским держать в доме любое оружие, ходить по городу с палками и ножами, носить пояса на рубахах, чтобы нельзя было ничего спрятать за пазухой, а на торговые площади и в кабаки заслали шпионов и соглядатаев.
По донесениям агентов, в Москве на улицах "кричали", то есть, говоря современным языком, агитировали: "Мы выбрали королевича не на тот конец, чтобы всякий безмозглый поляк помыкал нами, а нам, московским людям, чтоб пропадать!", "Мы по глупости выбрали ляха в цари, однако же не с тем, чтобы идти в неволю к ляхам; время разделаться с ними", "Если эти добром отсюда не уберутся, то перебьют их, как собак; стоит только взяться дружно за дело", "Недолго вам тут сидеть..."
Патриарх Гермоген, отказавшийся сотрудничать с оккупантами и за то брошенный в тюрьму, ответил на угрозы: "Что вы мне угрожаете? единого я Бога боюсь; буде же вы пойдете, все литовские люди, из Московского государства, и я их благословляю отойти прочь; а буде вам стояти в Московском государстве, и я их (сопротивляющихся москвичей. - В.М.) благословляю всех против вас стояти". Из заключения ему удалось передать грамоту, которой он освобождал от присяги всех, присягнувших Владиславу. Гермогена в темнице замучили до смерти, но его грамоты продолжали ходить по Руси и вдохновлять народ на сопротивление.
Из Троице-Сергиевой лавры в Нижний Новгород и другие русские города и земли, куда не дошли ни поляки, ни шведы, рассылались письма с призывами идти на освобождение Москвы от врагов: "Где только завладели литовские люди, в тех городах разорение учинилось Московскому государству. Где святая церковь? Где Божие образа? Где иноки, цветущие многолетними сединами?.. Не всё ли до конца разорено и обречено злым поруганиям?.. Где бесчисленное множество христианских чад в городах и селах? Не все ли без милости пострадали и разведены в плен? Не пощадили престаревших возрастом, не устрашились седин многолетних старцев, не сжалились над сосущими млеко незлобивыми младенцами... Помяните и смилуйтесь над видимою нашею смертною погибелью, чтоб и вас не постигла такая лютая смерть. Бога ради, положите подвиг своего страдания, чтоб вам и всему общему народу, всем православным христианам быть в соединении, без всякого мешканья поспешите под Москву... Смилуйтесь и умилитесь, ратными людьми помогите... О том много и слезно всем народом христианским вам челом бьем".
В марте 1611 года в Москве стало известно, что в Рязани думный дворянин Прокопий Ляпунов собрал ополчение, к нему должны присоединиться отряды других земель, и все они идут к Москве. Несколько отрядов, в том числе отряд, руководимый воеводой князем Дмитрием Михайловичем Пожарским, проникли в город заранее, и воины растворились среди москвичей.
Поляки приняли решение, пока разрозненные отряды ополчения не собрались воедино, выйти за Москву и разгромить их поодиночке. В то же время они начали укреплять оборону городских стен, прежде всего Кремля и Китай-города, дополнительной артиллерией. План этот не остался неизвестен москвичам, они говорили, что надо помешать полякам осуществить их замысел и не пускать их из города.
19 марта 1611 года, в Страстной вторник, поляки пытались заставить московских возчиков на своих лошадях втаскивать пушки на кремлевские стены. Возчики отказались. Завязалась драка, распространившаяся по всему Китай-городу. Солдаты начали громить торговые ряды, убивая всех подряд. Современник вспоминает, что улицы Китай-города после этой расправы "были завалены выше человеческого роста трупами людей".
После побоища в Китай-городе, весть о котором быстро разнеслась по всей Москве и вызвала всеобщий гнев и возмущение, польские отряды вышли в Белый город.
Польский офицер С.Маскевич вел дневник, и в нем он описывает события этого дня: "В Белом городе [...] нам управиться было труднее: здесь посад обширнее и народ воинственнее. Русские свезли с башен полевые орудия и, расставив их по улицам, обдавали нас огнем. Мы кинемся на них с копьями, а они тотчас загородят улицу столами, лавками, дровами; мы отступим, чтобы выманить их из-за ограды, они преследуют нас, неся в руках столы и лавки, и лишь только заметят, что мы намерены обратиться к бою, немедленно заваливают улицу и под защитою своих загородок стреляют по нас из ружей; а другие, будучи в готовности, с кровель, с заборов, из окон бьют нас самопалами, камнями, дрекольем. Мы, то есть всадники, не в силах ничего сделать, отступаем..."
Князь Пожарский со своим отрядом стоял на Сретенке (Большой Лубянке) против своего двора, он отбил атаку и "втоптал", как сказано в летописи, поляков в Китай-город. Но он понимал, что неминуемо последует новое наступление, и велел ставить возле церкви Введения укрепление-острожек. К его отряду присоединились пушкари с соседнего Пушечного двора и окрестные жители.
Новое польское наступление началось на следующий день. Поляки применили новую тактику.
"Мы не могли и не умели придумать, чем пособить себе, - пишет Маскевич, - как вдруг кто-то закричал: "Огня! жги домы!" Достали смолы, прядева, смоленой лучины... Наконец затеялся пожар; ветер, дуя с нашей стороны, погнал пламя на русских и принудил их бежать из засад; а мы следовали за развивающимся пламенем..." Поджигать город было поручено двухтысячному отряду немецких рейтаров и польским гусарам.
Эта тактика была в высшей степени варварской и бесчеловечной. Москва деревянный город, огонь не щадил никого. И оккупанты убивали не только сражавшихся против них. Гетман Жолкевский, участник и свидетель этих боев, в своих воспоминаниях пишет: "В чрезвычайной тесноте людей происходило великое убийство: плач, крик женщин и детей представляли нечто, подобное дню Страшного суда; многие из них с женами и детьми сами бросались в огонь, и много было убитых и погоревших; большое число также спасалось бегством... Таким образом, столица Московская сгорела с великим кровопролитием и убытком, который и оценить нельзя. Изобилен и богат был этот город, занимавший обширное пространство: бывавшие в чужих краях говорят, что ни Рим, ни Париж, ни Лиссабон величиною окружности своей не могут равняться сему городу".
Но среди разгула пожара и убийств держался и отбивал атаки острожек Пожарского на Большой Лубянке - Введенский острожек, как называет его летопись. Когда на других улицах москвичи были оттеснены огнем и войсками к окраинам, поляки обратили объединенные силы против Пожарского. В штурмах, продолжавшихся целый день, кроме собственно польских отрядов, приняли участие немецкие рейтары под командованием капитана Маржерета и другие наемники. "Вышли из Китая, - описывает это сражение летописец, - многие люди к Устретенской улице и к Кулишкам, там же с ними бился у Введенского острожку и не пропустил их за Каменный город преждереченной князь Дмитрий Михайлович Пожарской через весь день, и многое время тое страны (то есть ту сторону города. - В.М.) не дал жечь, и изнемогша от великих ран паде на землю, и взем его повезоша из города вон к Живоначальныя Троице в Сергиев монастырь".
Первому ополчению не удалось освободить Москву от врагов. Но бои на ее улицах в марте 1611 года положили начало общенациональной освободительной борьбе, народ прозрел и преодолел страх. Восстание было подавлено, но не побеждено. Введенский острожек, об обороне которого слух по всей Руси разнесли москвичи - участники боев, стал воодушевляющей легендой, а в его защитнике - князе Дмитрии Михайловиче Пожарском народ обрел того всеми признаваемого и облеченного доверием народа вождя, вокруг которого смогли объединиться все силы и который возглавил борьбу за освобождение страны.
Пожарский вернулся в Москву полтора года спустя во главе всенародного ополчения.
После освобождения Москвы властью в столице, да и во всей России стали руководители ополчения: князь Трубецкой - начальник казачьего войска, Пожарский и Минин. "Ныне меж себя мы, - в одном из тогдашних документов объявляли они, определяя свою политику, - Дмитрий Трубецкой и Дмитрий Пожарский, по челобитью и по приговору всех чинов людей, стали во одиночестве и укрепились, что нам да выборному человеку Кузме Минину Московского государства доступать и Российскому государству во всем добра хотеть безо всякия хитрости".
