Нет нужды описывать, насколько Пюисегюр был озадачен непредсказуемо развивавшимися событиями. Он уже отчаялся чего-нибудь добиться, как совершенно спонтанно пришло решение. Зычным голосом военного, как принято на плацу, он приказал «скульптуре»: «Встать!» Можно только вообразить, каково было изумление маркиза, когда застывшее изваяние резко поднялось, будто все это время только и ожидало команды. Почувствовав уверенность, Пюисегюр отдал следующее распоряжение: «Марш!» Виктор пошел, послушный воле отдавшего приказ. Вид уверенно передвигавшегося пастуха был таков, будто он вовсе и не спит, а, прищурив глаза, просто валяет дурака.
Неожиданно для себя Пюисегюр с ним заговорил, и — о, чудо! — парень ответил, да так внятно и складно, как никогда доселе не говорил. Да, тут было чему удивиться… В обычной жизни Виктор был скован, заикался и говорил на местном диалекте, а тут непринужденно заговорил длинными фразами с правильно согласованными падежами на хорошем французском языке. Вот оно революционное открытие Пюисегюра: подчиняемость и словесная связь с загипнотизированным лицом, так называемый раппорт. Как мы далее покажем, эта связь и эта подчиняемость приведут к исключительным последствиям в медицине, а именно к воздействию на больного словами в целях регуляции его нервной, иммунной и эндокринной систем.
Дальнейшее преображение пастуха произошло стремительно и было неслыханным. Когда маркиз приказал Виктору сесть, тот вальяжно развалился в кресле. Пюисегюр говорил, что «меланхолического вида простолюдин с холодным выражением лица и застывшим взглядом держался с большим достоинством». Бывший «раб», вдруг ставший господином, церемонно положил ногу на ногу, как делает важный джентльмен, и заговорил нравоучительным тоном. Мало того, он явно не по чину то и дело подчеркивал свое превосходство. При этом манеры его были изысканными, а лицо стало таким оживленным, что глаза не казались закрытыми. Происходящее настолько потрясло маркиза, что в первый момент он потерял дар речи. Спустя время, вспоминая этот эпизод, Пюисегюр запишет в своем дневнике: «Разница между состояниями провоцированного сомнамбулизма и бодрствования столь разительна, что приходится думать о двух способах существования. Это походит на то, как если бы в сомнамбулизме и бодрствовании находились два совершенно разных человека» (Puysegur, 1813).
Дальнейшие эксперименты показали, что наблюдения Пюисегюра точны: в искусственно вызванном сомнамбулизме возникают внутренняя и внешняя раскованность, беспечность и невозмутимость; умственные и физические возможности в сравнении с нормой заметно повышаются. Кроме того, подавляются голод и боль, увеличивается способность переносить физические и эмоциональные нагрузки, порог утомляемости повышается далеко за мыслимые пределы (Шойфет, 2003, с. 311) и т. д. Пока отметим эти особенности искусственно вызванного сомнамбулизма, впереди их еще будет немало.
Неизвестно, то ли от немалого удивления, то ли от безысходности (ничем другим причину последовавшей команды объяснить нельзя) Пюисегюр вдруг приказывает Виктору открыть глаза. Ждать пришлось едва ли больше минуты. Как только глаза открылись, «сон» тут же испарился, и пастух предстал на редкость умиротворенным. Маркиз с плохо скрываемым страхом заглядывал в глаза Виктора, боясь там увидеть бездну, свободную от разума. Однако волнения Пюисегюра были излишними, разум у находящегося в искусственно вызванном сомнамбулизме всегда сохранен, внушение лишь меняет восприятие. Иначе говоря, характерной чертой искусственного сомнамбулизма является уверенность погруженного в это состояние человека, что он воспринимает некие образы, хотя на органы его чувств не действуют объективные раздражители, которые могли бы служить причиной возникновения этих образов.
Некоторое время глаза Виктора были пусты, в глазницах словно застыли серые камни.
Зрачки были расширены, лоб и ладони густо покрылись испариной. Он смотрел далеко, но это «далеко» находилось внутри. Прошло одно мгновение, другое, и вот он встрепенулся и, сбрасывая остатки оцепенения, с удивлением огляделся, как будто видел все в первый раз. Окончательно придя в себя, он как-то по-детски съежился. Куда только подевались респектабельность и уверенность недавнего господина.
Предвкушая любопытные откровения, Пюисегюр попросил Виктора рассказать, что с ним происходило в течение последнего часа. Прежде всего пастух подумал: «Почему меня спрашивают о таком большом интервале времени? С тех пор как я закрыл глаза, прошло не более одной минуты. (В действительности прошло больше часа. — Автор М. Ш.) Не мог же я за минуту что-то сотворить, не пьян же я в самом деле?» Не успел он до конца додумать эту мысль, как где-то глубоко внутри у него зашевелилось смутное подозрение: «Нет, все же со мной что-то происходило неладное. Но что?» Он ничего не мог припомнить, и это настораживало. «Разве можно что-либо не вспомнить, если это произошло с тобой?» — размышлял пастух. Как он ни терзал себя мудреными вопросами, ответа не находил. Оцепенение пациента и в особенности его беспамятство произвели на маркиза впечатление, дав обильную пишу для раздумий. «По обычному сценарию, который мне хорошо известен из описаний Месмера и собственной практики, от пассов должен был последовать „очищающий криз“, а тут какое-то „бодрствование во сне“, закончившееся потерей памяти». Стараясь умозрительно проникнуть в происшедшее, Пюисегюр невольно обрекал себя на блуждание в лабиринте, в котором он не знал, куда в следующий миг двинуться. Как ни старался Пюисегюр понять, но в этот исторический день он оказался впотьмах и не сумел пройти в познании даже незначительную часть пути.
В этом месте напрашивается многозначительная глава, полная намеков и лирических отступлений о внутренних голосах, которые вещали Пюисегюру. Но в том-то и дело, что никаких голосов не было. Все было просто. Совсем измучившись от непрестанной умственной жвачки, он отправился верхом на прогулку, во время которой его осенило: «Раз у Виктора начисто отшибло память о том, что он делал и говорил, когда „бодрствовал во сне“, значит, именно это состояние и спровоцировало последующее беспамятство». Мог ли он в то время понять, что его пациент находился в «бессознательном» состоянии. Точнее говоря, у него отсутствовало не сознание в его медицинском значении, а установка на осознание.
Есть повод сказать, что гипнотическая амнезия была известна еще до опытов Пюисегюра. О ней сообщили 31 июля 1784 году историк медицины и судебно-медицинский эксперт Р. А. Махон (1752–1801) и через три-четыре года A. Л. Жюссьё, автор второго доклада о месмеровском магнетическом флюиде.
В дальнейшем постараемся выяснить, подлинна или мнима гипнотическая амнезия[91]. Пока же возьмем себе на заметку, что кроме уже известных феноменов: амнезии, аналгезии, раскованности, повышении физических и интеллектуальных потенций — открытие Пюисегюра обнаружило тесную связь между памятью и сознанием.
Открытие искусственно вызванного сомнамбулизма не дает Пюисегюру покоя, любопытство грызет его днем и ночью. Хочется поскорей выяснить, насколько широкое практическое применение оно имеет. Он вновь приглашает своего пастуха, «подарок судьбы», и продолжает экспериментировать. Надо сказать, что Виктор был безмерно благодарен Пюисегюру за избавление от болезней и привязался к нему всей душой, как ребенок.
Очень скоро Пюисепор обнаружил новые особенности у «бодрствующего во сне» Виктора. Это были непроизвольные реакции: анестезия, обострение отдельных органов чувств (обоняния, зрения, слуха и в особенности памяти). Если Пюисегюр производил едва различимый звук, проводя ногтем по столу или стеклу, пастух точно определял принадлежность и характер звука, даже находясь на значительном удалении. Он по запаху определял, кому из многочисленных присутствующих, собиравшихся на эксперименты, принадлежат собранные вещи.
Память «грезящего наяву» пастуха поражала самое раскованное воображение. В настоящее время установлено, что утраченные события, которые не удается восстановить в состоянии бодрствования, легко вызываются из памяти в провоцированном сомнамбулизме. Используя обостренную способность к припоминанию, обнаруженную в сомнамбулизме, можно восполнить пробелы памяти, обусловленные не только обычным забыванием или вытеснением, но также прежними нарушениями в сфере сознания, особенно истерического характера (так называемая кататимическая амнезия). У всех ли это удается? Ответ на этот вопрос надо искать в каждом конкретном случае.
Пока история открытия искусственно вызванного сомнамбулизма переводит дыхание, у нас есть возможность порассуждать, почему именно Пюисегюру судьба сдала счастливую карту. Очевидно, что успех стал наградой за его бескорыстие. При серьезном рассмотрении можно увидеть, что фортуна предоставила его проницательному и аналитическому уму возможность разглядеть необычное в обычной картине лечения животным магнетизмом: провоцированный сомнамбулизм, который высветил скрытые формы взаимодействия души и тела. Именно его величество случай привел к тому, что Виктор обратился к нему за помощью и в его открытии сыграл не меньшую роль, чем он сам. Эта история напоминает открытие пенициллина. Однажды в окно бактериолога Флеминга влетела спора и осела на культуру, приготовленную для плановых опытов. Случайность привела к рождению лекарства, которому суждено было спасти миллионы жизней.
