– Загнал-таки тебя в угол! В этих делах меня не обманешь. Не для того я тридцать лет прослужил в полиции, чтобы ты меня обдурила! Я любого выведу на чистую воду.
Жюльетта заморгала, как будто ее застали врасплох, и опустила глаза.
– Ну все, ты арестована. Пошли со мной до Мемориала. По дороге во всем сознаешься. Как его зовут?
Бертон взял Жюльетту под руку и чуть отступил в сторону, словно собирался танцевать кадриль.
– Хм, Симон…
– Где он живет?
– В… Вайоминге.
– Теперь я понимаю: в тех краях сезон посадок короток. Холода стоят долго. Поторопись отвезти ему семена.
Вдруг Берт замер на месте и строго посмотрел на Жюльетту.
– Как вспомню, что ради тебя я нарушил федеральный закон…
– Мне правда жаль. Но все эти разговоры о птичьем гриппе, коровьем бешенстве и…
– …и ящуре! Да, понимаю, они просто свихнулись на этом импорте биопродукции.
Потом он взял себя в руки.
– Но ведь это на пользу всем нам. А кроме того, закон есть закон.
Ворча, он снова пошел вперед.
– Знаешь, Этель больше не дома. Пришлось поместить ее клинику. Бываю там каждый вечер. Это всего час автобусом.
Он вздохнул.
– Но дома теперь прислуга, мадам Браун. Позвоню ей, чтобы предупредить о твоем приходе.
Жюльетта обняла его за шею:
– Спасибо, Берт. Вы просто золото.
Старый полицейский поправил свою фуражку и на этот раз не стал озираться по сторонам. Это не преступление, когда тебя целует такая красотка.
– Тебе повезло, что это хмель, – пробурчал он.
– Но не абы какой, Берт, я же объяснила. Это редкий сорт, из которого получается фландрский солод высшего качества. Из него Симон сварит лучшее пиво в Штатах, а я пришлю вам бочонок.
Бертон пожал плечами:
– Можешь поверить, на луковицы тюльпанов я бы так легко не согласился.
Часть четвертая
Глава 1
Хохфильцен. Австрия
В долинах Тироля еще лежал снег. Весне никак не удавалось его растопить. На северо-восточных склонах виднелись грязные обледенелые наросты, окруженные уже зеленеющей травой.
Керри взяла напрокат машину в Зальцбурге, что стоило ей полдня погружения в моцартовский кошмар. Вольфганг Амадей присутствовал везде: на шоколадках, в витринах магазинов и на рекламных панно. Она побыстрее сбежала из города на своем «форде-фиеста», но и на брелоке автомобильных ключей обнаружила профиль гения в детстве.
Городок, где жил профессор Фрич, лежал в горах, и от автобана нужно было ехать еще километров двадцать по горному серпантину. Керри миновала множество почти опустевших деревушек с бессмысленно просторными барочными храмами. Прошлое Австрии слишком величественно для страны в ее нынешнем состоянии.
С утра было пасмурно, но по мере того, как Керри приближалась к цели своего путешествия, горизонт светлел. Когда она поднимала глаза к вершинам гор, то ее взору представало замысловатое переплетение облаков и ледников. Наконец, небо совершенно очистилось. Вдали сверкали вершины Кайзергебирге.
Дом профессора Фрича стоял немного в стороне от деревни. Во все стороны от него открывался вид на вершины гор до самых Китцбюля и Санкт-Йохана в Тироле, вздымавшихся из затянутых туманом долин. Коричневые коровы наслаждались свежей травой между ледяными языками на склонах гор. На балконах профессора, как и по всей стране, красовались недавно высаженные неизменные герани с маленькими ярко-красными цветками.
Керри припарковала машину на площадке у дома и прошла по усыпанной гравием дорожке до выступавшего в сад крыльца. Легкий ветерок издалека доносил до нее звук колокольчиков. Могучий сосновый лес, росший на склонах гор, источал запах смолы. Керри пообещала себе, что обязательно как-нибудь повезет ребятишек на несколько дней в Скалистые горы.
Ей не пришлось нажимать на кнопку звонка. Когда Керри поднялась на последнюю ступеньку, дверь открылась. В проходе стояла грузная женщина, одетая в рабочий халат в сиреневый цветочек, и широко улыбалась. Ее пышные светлые волосы были тщательно уложены вокруг головы и так обильно спрыснуты лаком, что производили впечатление стального шлема. – Ви журналист, приходить фидеть профессор?
Английский язык женщины походил на пастбищную хижину: нагромождение едва обтесанных камней, уложенных без единой скрепы.
Керри кивнула, и женщина провела ее в дом. Внутри пахло мастикой и растворителем. Если бы каким-то пылинкам и вздумалось пристроиться на этой высоте, у них не было бы никаких шансов обосноваться здесь надолго. Керри проследовала за женщиной в гостиную, где в неверном свете все сверкало и поблескивало. Слабые лучи солнца падали сквозь маленькие окошки на полированное дерево, надраенную медь и картины, и отбрасывали желтые блики. Женщина усадила Керри на диван с многочисленными вышитыми подушками.
– Профессор быстро ходить. Я что могу потавать пить фам.
Керри недоумевала, пытаясь определить, кто эта мужеподобная дама с квадратной челюстью. Супруга профессора или его служанка? То, что она называла его «профессором», ничего не значило в германском мире, где мужья нередко величают жен «мамочкой». Керри не пришлось долго размышлять об этом. Через минуту в комнате появился сам профессор.
Фрич был то, что называется величественным старцем. С первого взгляда никто бы не догадался, что ему вот-вот стукнет девяносто. Ничего удивительного, если он провел весь свой век в этих краях. Говорят, что корсиканская колбаса пропитывается ароматом всех душистых трав, которыми питаются свиньи на острове. Точно так же нечего было и думать прожить вот так почти целый век, не вобрав в себя все самое целебное вплоть до местных пейзажей. Пышная вьющаяся шевелюра Фрича была белее снега, его нос, подбородок и надбровные дуги дыбились словно скалы. Широко открытые прямые и наивные глаза лучились тем голубоватым светом, который приобретает на глубине лед, производя парадоксальное впечатление чего-то теплого и шелковистого.
Любой, кроме Керри, нашел бы профессора весьма привлекательным. Фрич казался воплощением доброты и мудрости, этаким патриархом, которого всякий хотел бы видеть в роли своего дедушки, но Керри с молоком матери впитала инстинктивное недоверие к святошам вообще и лютеранским пасторам в частности. Оно конечно же питалось давними религиозными распрями в Центральной Европе, откуда происходила ее семья. Облик Фрича сразу заставил Керри насторожиться. – Вы приехали из Нью-Йорка, мадам. Приветствую вас в наших краях. Для меня большая честь, что вы проделали такой путь, чтобы меня повидать.
Судя по его биографии, выуженной из интернета, Фрич три года профессорствовал в университете Чарльстона. Отсюда и его тягучий акцент, когда он говорил по-английски. Немецкая дикция добавляла к его речи монотонность, которой часто отличаются протестантские пасторы, покуда не заговорят о грехе.
– Если вы не против, удобнее поговорить в моем кабинете Хильда, ты слышала? Мы идем в мой кабинет. Я еще не представил вам моего ангела-хранителя. Хильда необыкновенно преданно заботится обо мне вот уже два года. Ей хватает доброты не позволять мне делать чересчур много глупостей.
Рабочий кабинет Фрича располагался на том же этаже. Он был залит светом, струившимся из больших окон, выходящих на альпийские пастбища. После сумрака гостиной казалось, что они вышли на улицу. Все стены комнаты были уставлены книгами. На большом столе в центре лежали многочисленные папки, тщательно разобранные на стопки.
– Теперь я больше не пишу так много, но стараюсь читать и классифицировать, – сказал Фрич, словно извиняясь за неблаговидный поступок.
Керри села в обитое голубым бархатом кресло, а Фрич за свой письменный стол.
– Слушаю вас, мадам. О чем бы вы хотели поговорить со мной?
Керри избегала встречаться с ним взглядом. Этому научила ее мать: не глядеть в глаза всяких святош, чтобы не попасть под власть их лицемерной чистоты.
– О вас, профессор. Я пишу работу о крупных мыслителях в области экологии и просто не могла не встретиться с вами… Я независимая журналистка и хочу предложить свою статью «Тайм Мэгэзин».
Она протянула профессору визитную карточку. Фрич взял большую лупу с ручкой из рога серны и внимательно рассмотрел визитку.
– Дебора Карнеги. Очень приятно.
Он положил визитку на стол и прикрыл ее лупой.
– Мне казалось, что я уже мало кого интересую в Штатах. Когда-то мои работы считались новаторскими, это правда. Но теперь в этой области Америка впереди всех.
– Ваше влияние как философа чувствуется у большинства известных сегодня экологов. Кроме того, многие из них были вашими учениками.
– Это верно! – воскликнул Фрич.
У него была прелестная простодушная манера реагировать на слова собеседника. Несмотря на изрядный опыт, его отношение к миру казалось окрашенным доброжелательным удивлением, почтительным любопытством и вечным восхищением перед бесконечными поворотами судеб.
