В семейной жизни ситуация более противоречива из-за национальных, этнических, культурных, региональных и религиозных различий. В целом развитие шло в направлении большего социального равенства. По данным социологических исследований, около 40% всех советских семей можно было считать в принципе эгалитарными (см. Русские, 1992.
С. 159—181). Российские женщины, особенно городские, были социально и финансово более независимы от своих мужей, чем когда бы то ни было раньше. Косвенным доказательством этого является и тот факт, что 50—60% всех разводов в СССР инициировались женщинами. Очень часто женщины несли главную ответственность за семейный бюджет и решение основных вопросов домашней жизни.
На этот счет был отличный анекдот. Три женщины разговаривают о том, кто в их доме принимает главные решения. Первая говорит: «Конечно, мой муж!» Вторая говорит: «Как можно что-то доверить такому дураку? Все решаю я сама». А третья говорит: «У нас с этим нет никаких проблем, власть в нашей семье разделена. Муж отвечает за самые важные, большие вопросы, и я в них никогда не вмешиваюсь, зато все частные, мелкие вопросы решаю я». – «А как вы разграничиваете важные и второстепенные вопросы?» – «Ну, это очень просто. Все глобальные вопросы, такие как экологический кризис, события в Чили или голод в Африке, решает муж. А частности – что купить, где отдыхать летом, в какую школу послать детей – решаю я, мужу это не интересно. И никаких конфликтов по этому поводу у нас в семье не бывает».
Анекдот был недалек от истины. В конце 1970-х годов группа тележурналистов пришла в цех большой фабрики, где работали исключительно мужчины, и попросила их показать, сколько у них с собой денег. Мужчины смущенно доставали из карманов рубли, трёшки, пятерки, редко у кого было больше десятки. В женском цехе в ответ на ту же просьбу доставали десятки и сотни: после работы женщины собирались делать крупные покупки либо держали деньги на всякий случай, поскольку все всегда было в дефиците.
Казалось бы, это свидетельствует о сохранении старого российского «синдрома сильной женщины» и о женской власти в семье. Но было это привилегией или дополнительным бременем? Семейно-бытовая нагрузка советских женщин значительно превосходила мужскую. Продолжительность рабочей недели у женщин в 1980-х была такой же, как у мужчин, а на домашние дела они тратили в 2—3 раза больше времени. По данным проведенного в 1988 г. на предприятиях Москвы социологического исследования, при ответе на вопрос «Какие виды работ по дому выполняете лично вы?» выяснилось, что жены тратили на уход за детьми в 4 раза, на покупку продуктов и уборку квартиры – в 2,5 раза, на приготовление пищи – в 8 раз, на мытье посуды – вдвое, на стирку и глажение белья – в 7 раз больше времени, чем мужья. Последние существенно – в 7,5 раз – опережали женщин только по ремонту домашней техники (Груздева, Чертихина, 1990. С. 157). Об этом же свидетельствуют и данные официальной государственной статистики.
Теоретически эти проблемы рефлексировались очень слабо. Социологи обсуждали динамику гендерного разделения труда, но часто интерпретировали ее в свете представлений обыденного сознания. Степень эмансипации женщин измерялась тем, насколько они были вовлечены в традиционные мужские занятия, а мужчины оценивались по тому, как они помогают женщинам по дому. Психология же была практически бесполой.
Оборотной стороной и естественным следствием идеологической бесполости является сексизм: при отсутствии общественно-научной рефлексии о половых/гендерных категориях все эмпирически наблюдаемые различия между мужчинами и женщинами, с которыми каждый сталкивается в своей обыденной жизни, интерпретируются как извечные, биологически предопределенные. Для этого необязательно даже быть консерватором.
В одной из первых советских диссертаций по психологии половых различий делаются следующие практические выводы:
«...В семейном и дошкольном воспитании, в вузе, в проф отборе и производственном обучении, в труде и спорте необходимо учитывать природные склонности в большей степени мальчиков и юношей и не препятствовать саморазвертыванию этих склонностей. У девушек усвоение и формирование необходимых качеств будут более успешными, если перечисленные институты создадут им благоприятные условия (постоянный контроль, различные виды поощрений), с учетом более высокой степени тренируемости, обучаемости женщин» (Багрунов, 1981. С. 15).
В переводе на простой человеческий язык, это значит, что взаимоотношения мужчины и женщины всегда и везде, во всех сферах деятельности, напоминают взаимодействие всадника и лошади. Поэтому мальчикам надо предоставлять больше самостоятельности, а девочек, напротив, дрессировать и дисциплинировать.
В 1980-х годах рассеянные психологи наконец перестали забывать, что люди делятся, помимо всего прочего, на мужчин и женщин, между которыми есть какие-то, не всегда понятные, различия. Начались профессиональные психологические исследования формирования половой идентичности и полоролевых стереотипов у детей и подростков (В. Е. Каган, И. И. Лунин, Т. И. Юферева и др.). В 1990 г. в России был создан первый Центр гендерных исследований.
Но массовое сознание так долго ждать не могло. Начиная с 1970-х годов в СССР росла и ширилась оппозиция против самой идеи женского равноправия. Мужчины болезненно переживали неопределенность своего социального статуса, а женщины чувствовали себя обманутыми, потому что оказались под двойным гнетом. Отсюда – волна консервативного сознания, мечтающего вернуться к временам не только досоветским, но и доиндустриальным. Когда в 1970 г. «Литературная газета» напечатала интервью популярнейшего диктора Центрального телевидения Валентины Леонтьевой, которая сказала, что главная ценность ее жизни – работа, один разгневанный мужчина написал, что раньше он восхищался Леонтьевой, а теперь понял, что она вообще не женщина, и потому впредь, при появлении ее на экране, будет выключать телевизор...
Хотя это может показаться парадоксальным, одной их характерных черт советского общества была демаскулинизация мужчин. «После десятков вечеров, проведенных с затурканными, подбашмачными мужчинами и множеством суперженщин, я пришла к выводу, что Советский Союз возможно, нуждается не только в женском, но и в мужском освободительном движении. Я проверила эту идею на нескольких своих знакомых, и она была хорошо принята», – пишет американская журналистка (Du Plessix Gray, 1989. P. 48).
«Бесполый сексизм» не просто парадоксальная метафора или насмешка над нашим недавним прошлым, а точное описание весьма своеобразного социокультурного стереотипа. Советская власть пыталась разом изменить, сломать, переиначить всю традиционную систему гендерной стратификации, уничтожить социально-психологические корреляты и следствия половых различий и гендерного неравенства. Эта попытка оказалась утопической. Провал революционной утопии, отрицавшей все старое, способствовал возрождению консервативной утопии, отрицающей все новое, установка на бесполость обернулась махровым сексизмом.
Дети против сексуальных табу
Тридцатилетний заговор молчания имел своим естественным результатом чудовищное сексуальное невежество. Советские дети и подростки 1950—1970-х годов не знали самых элементарных, азбучных вещей. Особенно плохо было в интеллигентских семьях, где от детей старались скрывать абсолютно все; рабочие и крестьяне смотрели на «факты жизни» проще: не просвещали, но и не запугивали.
Один из респондентов Марка Поповского, режиссер из Ленинграда, сын инженера и врача, рассказывает:
«Однажды, когда мне было восемь лет и я учился в первом классе, мой одногодка, приятель по двору, принес поразительную новость: оказывается, взрослые, когда ложатся спать, “письку в письку всовывают и от этого рождаются дети”. Новость была сногсшибательная, но показалась мне все же не совсем достоверной. “Ну, хорошо, – спросил я, – а если мужчине в это самое время писать захочется, как тогда быть?” Приятель выяснил, что именно от этого и рождаются дети. Такое деланье детей показалось мне неэстетичным и даже противным. “Неужели все так делают?” – “Твой папа и твоя мама и мой папа и моя мама так не делают, а остальные точно – да”» (Поповский, 1984. С. 220– 221).
По словам Иосифа Бродского, свои «основные познания в области запретных плодов» он получил в отрочестве в дядиной библиотеке из дореволюционной книги «Мужчина и женщина» – той самой, которую спас от пожара («спасти успел я только одеяло и книгу спас любимую притом») еще Васисуалий Лоханкин (Бродский 1992. Т. 1. С. 327). Детскому сексуальному воображению и экспериментированию отсутствие научных знаний не мешало. В детском фольклоре 1980-х годов, а возможно и раньше, широко представлены самые разнообразные сексуально-эротические сюжеты. Например:
Дети в подвале играют в роддом:
