— Мне нечем тебе возразить, — сказал я. — Ты прав. Я привел его в твой дом. Я оставил тебя с ним. Ты мой племянник, и я должен был оградить тебя от беды. Скажу одно: это самый большой грех в моей жизни. Каюсь.
— Я это знаю.
Взгляд его чуть потеплел, и я понял, что он больше не гневается, но не может напрочь забыть о пережитом и полностью меня простить. Но появилась какая-то надежда. Для нас.
— Можно вопрос? — помолчав, спросил я.
— Давай.
— Почему ты не приехал? Почему не выступил на суде?
Эйдан пожал плечами:
— Меня никто не звал.
— Но ты же читал газеты. Наверняка ты знал о процессе. Знал? Тогда почему не заявил о своем случае?
Эйдан задумался.
— Да, я знал о суде, — сказал он. — Возможно, надо было заявить. Это трудно объяснить. Я научился по-своему с этим справляться. Ходил по психологам. Правда, толку от них было чуть. А вот Марта помогла. Я нашел свой способ от этого избавиться. Думаешь, мне хотелось ехать в Ирландию и на суде заново все пережить? Нет. Наверное, это неправильно, но я не хотел. Я знал, что и без меня свидетелей хватит, чтобы отправить его за решетку, а дышать с ним одним воздухом было бы невыносимо. Окажись мы в одном зале, кто-нибудь из нас стал бы покойником. А у меня сын. И дочь. Я сделал выбор. Когда начался суд, я с детьми поехал в Лиллехаммер. Устроил себе маленький отпуск. Целые дни мы проводили втроем. Я катал их на лодке. Водил по Майхаугену, пока не взмолились — хватит, устали. Потом к нам приехала Марта и поездом мы укатили в Стокгольм, где провели четыре самых прекрасных дня. Что лучше: ехать в Дублин и погрузиться в зловонное варево или быть с теми, кого ты любишь и кто любит тебя? Ответ очевиден.
Да, тут не поспоришь.
— Теперь все закончилось, но ты не вернешься?
— В смысле, насовсем?
— Да.
Эйдан покачал головой:
— Я не буду жить в Ирландии. Эта страна прогнила. Насквозь. Извини, но это вы, церковники, ее уничтожили.
Я промолчал. Сказать, что он ошибается? А я в этом уверен?
— Джонас все знает? — спросил я.
— Да. Я давно ему рассказал.
— Той ночью с ним ничего не случилось?
— Нет.
— А матери ты говорил?
Эйдан помотал головой:
— Никогда. Но, думаю, она знала.
Я вспомнил слова Ханны по дороге в лечебницу.
— Наверное, знала. Ты пустишь меня в свою жизнь? — спросил я, страшась ответа.
Но тут в матче, который шел по телевизору, кто-то, видимо, забил гол, ибо все вокруг заорали. Эйдан глянул на экран и тоже завопил. Я переждал крики и повторил вопрос:
— Ты пустишь меня обратно?
Эйдан сглотнул и, глубоко вздохнув, прикрыл глаза. Я молча ждал. Казалось, минула вечность. Наконец он открыл глаза и тормознул пробегавшую официантку:
— Еще пиво, пожалуйста.
— А вашему другу? — спросила девушка.
— Вообще-то он мой дядя. Да, ему тоже. Заодно принесите меню. Мы вместе поужинаем.
Официантка кивнула, а я опустил взгляд и не сразу смог оторвать его от стола.
— Расскажи о своих детях, — попросил я после паузы. — Как можно подробнее.
Эйдан просветлел, и я вновь увидел прежнего мальчика, полного жизни, радости и любви. Он вовсе не сгинул, но прятался за болью. И тотчас появился, стоило упомянуть малышей, которые сейчас, наверное, клубочком свернулись на диване и под храп уснувших собак слушали мамину сказку.
Глава 16
2013
Я прослышал, что отец Муки Нгезо возвращается в Нигерию, и записался на прием к новому архиепископу, чтобы выяснить, могу ли я наконец вернуться в Теренурский колледж.
После назначения нынешнего главы епархии это был мой первый визит в Епископальный дворец, претерпевший разительные изменения: ветхозаветную роскошь сменил современный деловой стиль, буфет с напитками убрали, вместо него на столе, которому самое место в галерее современного искусства, красовался огромный компьютерный монитор. Из приемной исчез отец Ломас, верой и правдой служивший архиепископу Кордингтону, теперь здесь расположились два стола, снабженные системой связи, которой не погнушались бы и в НАСА. За одним столом сидел молодой человек в костюме, бритоголовый, но с брутальной щетиной, представившийся личным помощником архиепископа, за другим — девица, словно только что сошедшая с подиума; оказалось, она — епархиальный пресс-секретарь.
— А где отец Ломас? — поинтересовался я.
— Джеймса перевели, — ответила девица. — Мы стараемся использовать наши ресурсы продуктивнее.
— Верное решение, — сказал я.
Девица усадила меня в кресло, само на себя не похожее, и насильно угостила капучино. Пока я ждал, она приняла несколько звонков, разговаривая через телефонную гарнитуру и взмахивая руками, точно дирижер.
— Вы есть в твиттере? — спросила девица.
— Простите?
— Вы есть в твиттере? — повторила она. — Не могу вас найти. Или вы под ником?
— Меня там нет. — Я старался не засмеяться. — Да и о чем мне щебетать? Никому не интересно, что я склевал на завтрак.
— Вот всеобщее заблуждение о предназначении твиттера, — закатила глаза девица.
— Племянник советовал завести страницу на фейсбуке, да я все никак не соберусь.
— И не надо. Нынче не 2010-й.
К счастью, на столе замигал огонек, избавивший меня от продолжения допроса.
— Вас ждут, — сказала девица. — Десять минут, ладно? А то у нас еще беседа на радио.
Я промолчал. Я-то в секретари не нанимался. Буду разговаривать сколько понадобится.
— Отец Йейтс. — Архиепископ пожал мне руку и указал на кресло, развернутое так, что сидящий в нем оказывался боком к хозяину стола и приходилось выгибать шею. Подобное я уже видел, но вот где? — Благодарю, что выбрали время повидаться.
Мы обменялись парой любезностей, и я, помня, что через восемь с половиной минут девица пожелает меня вытурить, сразу перешел к делу. Хочу вернуться домой, сказал я. Хочу обратно в школу.
— По-моему, вы вполне на своем месте. — Покачивание головой архиепископ сопроводил недоуменной улыбкой. — По всем статьям, вы прекрасно справляетесь с приходской работой. Отец Пейтон отзывается о вас очень высоко. Ну зачем вам возвращаться в школу? К этим ребятам. Они вас измучат. Давеча я посетил одно мероприятие в Блэкроке, так мне чуть дурно не стало. 1 км ужасно воняет. Они не моются, что ли? В смысле, мальчишки.
— Посещаемость воскресных месс упала. — Я был готов себя охаять, лишь бы получить желаемое. — Тарелки для пожертвований возвращаются полупустые. Больше нет служек. Правда, решение об их упразднении исходило из вашего кабинета.
— Без них спокойнее, — промолвил архиепископ.
— В общем, ваше преосвященство, мое служение нельзя назвать образцовым.
— Вашей вины в том нет. Мы переживаем трудные времена, не правда ли? Весьма трудные. Последнее десятилетие для Церкви выдалось ужасным. Но таким, как мы с вами, надлежит все восстановить. — Он улыбнулся. — Двигаться дальше.
Овальный кабинет. Вот где я видел такую расстановку кресел. Президент вынуждал собеседников выгибать шею. Видимо, лишний раз напоминал, кто здесь рулевой.
— Кардинал Кордингтон, попросивший меня заняться приходом, обещал, что это лишь временно.
— Вот как, обещал? — Архиепископ недобро прищурился, словно не собирался долго терпеть мое хамство.
— Да. — Я не отвел взгляд. — Обещал.
— Что ж, иногда не получается сдержать обещание.
— А то я не знаю. Все кругом нарушают клятвы, как я посмотрю. Но дело в том, что я шесть лет прослужил в приходе и сыт по горло. Отец Нгезо уезжает в Нигерию, так я, по крайней мере, слышал, а стало быть, есть вакансия школьного священника, и я хочу ее занять. Послушайте, ваше преосвященство, — я перешел на примирительный тон, — ведь я не молодею. Мне скоро шестьдесят. Я хочу закончить свои дни в школе. Мне там хорошо, понимаете? Я много сил вложил в библиотеку. И потом, я всегда ладил с ребятами.
— Сожалею, отец Йейтс, — сказал архиепископ, не прибегая к дурацким обращениям типа «Одран» или «отец Одран». — Но у меня на примете есть весьма способный юноша, который заменит отца Нгезо. Я обещал, что осенью он приступит к работе, и молодой человек этого с нетерпением ждет. Кстати, он дружен с Колином Фарреллом, актером. Они вместе учились в школе. Я думаю, мы устроим встречу Фаррелла с ребятами.
— Что ж, как вы изволили сказать, ваше преосвященство, иногда не получается сдержать обещание.
Улыбка архиепископа застыла.
— Этого не случится. — Он покачал головой: — Уймитесь.
Смехота. Сколько ему лет — сорок, сорок пять? Уймитесь.
— Наверное, вы правы, — сказал я.
— Да, я прав.
— Ведь кардинал Кордингтон просил меня заменить Тома Кардла вовсе не потому, что хотел его спрятать от людских глаз, верно?
