— Добрый день, господин Кампманн, — ответил Боденштайн. — Не буду вас больше задерживать, приятного дня.
Он поблагодарил фрау Кампманн за информацию и вышел.
Тордис как раз завершила занятия и снимала с лошади седло. В этот момент во двор, скрипя шинами, стремительно въехал автомобиль и остановился перед конюшней. Вслед за ним на той же скорости въехала вторая машина. Боденштайн и Тордис с любопытством посмотрели в открытое окно бокса.
— Кто это? — спросил Оливер, когда мужчина с разгневанным лицом прямиком зашагал в направлении дома. За ним по пятам шел второй мужчина. Боденштайн вспомнил о нервозности Кампманна. Похоже, он ожидал этого визита.
— Это доктор Хельмут Маркуардт, — объяснила Тордис. — Второй — Джон Пейден. Что это с ними?
Боденштайн смутно припоминал, что уже однажды слышал эти имена.
— Маркуардты, — пояснила Тордис с легкой иронией в голосе, — самые зависимые и самые верные клиенты великого гуру Кампманна. За последние четыре года они купили у него трех действительно дорогих лошадей для выездки, но ни одна из них не стоит и ломаного гроша.
— Так же, как было и с Барбарой Конрэди?
— Еще хуже, — ответила Тордис. — То, что Маркуардт заплатил в последние годы Кампманну только за объездку, за занятия своей дочери и сопровождение на турниры, составило сотни тысяч. Плюс сверхдорогие лошади, так что все вместе — это внушительная сумма!
— Но почему люди никогда ничего не замечали? — спросил Боденштайн.
— Никто никогда не отважился бы усомниться в честности Кампманна. — Тордис усмехнулась, но потом стала серьезной. — Если здесь кто-то открывал рот, его сразу считали склочником и начинали прессовать. Кампманны разработали беспроигрышную стратегию, как наказывать людей. Она заключалась в том, что они переставали с ними разговаривать.
— Переставали разговаривать? — удивленно переспросил Боденштайн. — Они переставали разговаривать со своими клиентами?
— Здесь как в секте. — Тордис понизила голос. — Каждый жаждет только расположения Кампманна. Наказание в виде пренебрежения равносильно изгнанию. — Она хихикнула.
— Тем не менее должен же удивлять людей тот факт, что они на своих дорогих лошадях не достигают никаких успехов.
— Я верю в Роберта Кампманна, во всемогущего единственного истинного бога… — с издевкой протянула Тордис. — Ведь все они не имеют об этом никакого представления и слепо доверяют инструктору. Даже если бы им кто-то сказал в лицо, что Кампманн в действительности делает с их лошадями, или, точнее сказать, не делает, они бы ни за что не поверили. Они просто не хотят этого видеть.
Тордис покачала головой. Во двор въехали еще два автомобиля с прицепами, а за ними — большой фургон для перевозки лошадей. Люди вошли в конюшню.
— Мы выезжаем, — проходя мимо и всхлипывая, сообщила Тордис какая-то девушка, очевидно дочь Маркуардта. — Мой отец вне себя от гнева!
— Кажется, кто-то все же уже понял, в чем дело, — сухо сказал Боденштайн.
— Я не хочу злорадствовать, — вздохнула Тордис, — но все-таки где-то рада. Как они все превозносили Кампманна, а он их при этом только хладнокровно обирал!..
— Мне кажется, он попал в довольно затруднительное положение, — заметил Оливер.
— Поделом ему! — В голосе Тордис слышались нотки презрения. — Это все и так слишком долго продолжалось.
— Я, вероятно, ошибся в Кампманне, — признался Боденштайн и задумчиво посмотрел в окно конюшни на дом, где жил Кампманн. — У меня создавалось впечатление, что он не особенно умный человек.
— Это верно, — подтвердила Тордис и повела лошадь в бокс. — Он завидует каждому, кто, на его взгляд, имеет больше, чем он сам. Его идол — деньги, и ради них он готов на все.
Появилась еще одна машина и подъехала непосредственно к дому Кампманна. Боденштайн увидел Марианну Ягода, которая выгрузила себя из своего «Кайенна» и энергичными шагами направилась к дому Кампманна, где уже бурно и громко с инструктором беседовали Маркуардт, Ноймейер и Пейден.
— Жаль, — Боденштайн бросил взгляд на часы, — мне нужно еще заехать в комиссариат. Хотелось бы узнать, чем это все закончится.
— Я здесь еще побуду и представлю вам потом отчет, — пообещала Тордис.
Пятница, 9 сентября 2005 года
— Вот протокол допроса Филиппа Дёринга. — Пия, войдя в кабинет Боденштайна, положила перед ним на письменный стол пару листов бумаги.
— Спасибо. — Оливер задумчиво посмотрел на нее. — Вы верите в историю, которую рассказал нам Дёринг-младший?
— На сто процентов. — Пия села на один из стульев для посетителей. — Он был слишком перепуган, чтобы лгать. К тому же у него нет оснований водить нас за нос.
Боденштайн полистал протокол, нашел нужное место и еще раз прочитал его.
— Он познакомился с Изабель через своего отца, — пробормотал он. — Она в него влюбилась, пока не заметила, что женщины его вообще не интересуют. Но тем не менее они строили общие планы на будущее и даже хотели пожениться. Как это понимать?
— Возможно, они просто спелись, — предположила Пия. — У Филиппа денег куры не клюют, и он мог предложить ей жизнь, о которой она всегда мечтала, и за это не требовал никаких особых встречных услуг.
— Да, это понятно, — Боденштайн потер глаза, — но какую выгоду в этом случае имел бы он? Этого я не могу понять.
— Действительно странно, — размышляла Пия вслух. — Несмотря на то что Филипп знал, что она спит с абсолютно незнакомыми мужчинами и при этом снимает порно на видео, он хотел на ней жениться.
На письменном столе Боденштайна зазвонил телефон.
— Мы сейчас поедем в Вайтерштадт. Я хочу еще раз поговорить с Ягодой, — сказал он Пие, прежде чем взять трубку.
Она кивнула и вышла из кабинета. Звонила Козима, чтобы сообщить и хорошие, и плохие новости.
— Я в больнице, — поведала она. — Вчера сломала себе лодыжку.
— Боже мой! Как это случилось? — Боденштайн предчувствовал какие-то неприятности.
Козима начала подробно описывать произошедшее:
— Мы ехали по ужасной местности. Наш гид думал, что мы сможем сократить путь, но, к сожалению, из-за сильных дождей пошли оползни. К счастью, все наше снаряжение находилось в двух других джипах, так как тот, в котором сидела я, сейчас лежит в ущелье глубиной метров двести.
Боденштайн закрыл глаза. Одна лишь мысль о том, что Козима чудом избежала смерти или увечья, вызвала у него боль в сердце. С этими экспедициями пора заканчивать.
— Но никто, к счастью, не получил никаких повреждений, кроме меня, — засмеялась она. — Я не могла выбраться из машины так быстро, как другие… Ты слушаешь, Олли?
— У меня пропал дар речи, — признался он. — Когда ты возвращаешься? Клянусь, я больше никогда не позволю тебе никуда уезжать, в крайнем случае…
— Я тебя плохо слышу, — прервала она его, и Боденштайн невольно усмехнулся.
— Когда ты возвращаешься? — повторил он. — Мне тебя ужасно не хватает! — Оливер помолчал некоторое время. — К тому же, — он понизил голос, — я больше не могу гарантировать тебе свою верность, потому что мне перебежала дорогу невероятно привлекательная юношеская любовь со своей еще более привлекательной двадцатиоднолетней дочерью.
У него никогда еще не было тайн от Козимы, и сейчас всю эту историю с Инкой он шутливо возвел в ранг чего-то серьезного.
— Хорошо, тогда я особенно потороплюсь, — сказала Козима на другом краю земного шара. — Раньше я могла отсутствовать четыре недели, и при этом ты не думал о нарушении супружеской верности.
— Одной причиной больше, чтобы в дальнейшем находиться поближе ко мне.
— Посмотрим, — засмеялась она, но потом стала серьезной. — Я тоже по тебе очень скучаю, дорогой. Нужно немного подождать, пока гипс высохнет, после этого мы полетим в Буэнос-Айрес и оттуда домой. Если все удачно сложится со стыковочными рейсами, я вернусь уже в субботу вечером и буду готова на все.
— Ты говоришь, в Буэнос-Айрес? — спросил Боденштайн. Вдруг ему в голову пришла одна идея. Может быть, Козима могла бы в Аргентине побольше разузнать о Филиппе Дёринге…
Некоторое время спустя Ягода сидел напротив Боденштайна и Пии в комнате для посетителей следственной тюрьмы. У него было спокойное, почти веселое лицо.
— Я где-то даже рад, что все уже позади, — признался он.
— Вам довольно долго придется сидеть в тюрьме, — напомнила ему Пия.
— Да уж, — пожал плечами Ягода, — но я ведь это заслужил. Я провернул пару сомнительных дел, но тем не менее это приятное чувство — осознавать, что избавился от жуткого давления и боязни сказать неверное слово. Это продолжительная ложь подорвала мне нервы.
— Ну, — откашлялся Боденштайн, — тогда не имеет значения, получите вы на пару лет больше или меньше.
