— Можно, я этого пацана себе возьму?
— Бери… — сказал Юрка, не пряча мокрых глаз. Мы с Янкой кивнули.
Глеб убрал снимок в свою обшарпанную сумку. Я сказал ему:
— Ты можешь к нам перебраться, в мою комнату. Я с мамой договорюсь.
— Там видно будет, — откликнулся он. — До утра время есть… — И открыл Ерёмин сундук.
Мы подошли.
В сундуке лежали разные железки, мотки проводов, жёлтые пластины с блоками памяти от вычислительных машин, лампы, трубки… Детали будущего Васьки. Глеб вздохнул и хотел опустить крышку. Янка осторожно придержал её.
— Смотрите-ка… Это зачем?
В отдельной картонной коробка лежали блестящие линзы. Разные — величиной от пятака до блюдца.
— Наверно, для Васькиной оптической системы. Для зрения… — неуверенно сказал Глеб.
Янка помолчал и виноватым шёпотом проговорил:
— Я подумал, что… давайте возьмем по стёклышку на память о Ерёме…
Они ведь сейчас всё равно ничьи.
— Давайте, — сказал Глеб.
Мы, не толкаясь, не споря, выбрали по линзе. Я взял очень выпуклую, очень чистую и очень тяжёлую. Размером с донышко большого стакана. Отошёл с ней, сел в дверях «Курятника», опустил наружу ноги, прислонился к тёплому косяку.
Посмотрел через линзу на белый свет.
Белый свет в стекле был маленький и перевёрнутый. Бетонный блок, под которым зарыли Ерёму, выглядел серой точкой.
Я навел стекло на ноготь. Он стал громадный, как розовая лопата. Засохшая царапинка на большом пальце сделалась похожей на модель горного хребта. Я поводил глазами: что бы ещё увеличить? По доске рядом со мной шла чёрная букашка величиной с точку. А под стеклом оказалось такое рогатое страшилище! Я прямо вдавился в косяк…
Хорошая линза. Я покачал её на ладони. Солнце отразилось в выпуклом стекле крошечной искоркой…
Искорка!
Я торопливо достал ампулу. Отошёл с ней в самый затенённый угол «Курятника». Огненная точка неподвижно сияла. Мне стало жаль её, осиротевшую: не будет для неё веселого роботёнка Васьки. Я погладил ампулку, будто крошечного беспризорного котёнка. Потом поднёс к ней стекло.
Под линзой вспыхнуло огненное пятно. Я двинул стекло туда-сюда, чтобы поймать резкость. И наконец увидел…
Это был светящийся диск чуть больше копейки. Но не ровный, не гладкий. У него оказались размытые края, а пламя и свет разбегались от центра лохматыми завитками. Я смотрел и не верил. Но это было. Мне вдруг показалось, что я не в вагоне, а в чёрной бесконечной пустоте, лечу куда-то…
Потому что я не раз листал дедушкины атласы и видел на чёрных листах снимки ярких спиральных галактик.
ГАЛАКТИКА
Мы выпустили искорку из ампулы, и она повисла в метре от пола. Никуда не улетала и не двигалась. Мы рассматривали её через линзу со всех сторон: и прямо, чтобы разглядеть спиральные вихри света; и с ребра, когда она делалась похожей на крошечное веретено.
Мы тихо дышали и молчали. Наконец Янка отдал линзу Юрке и прошептал:
— Значит, она галактика…
— Да ну… — с сомнением отозвался Юрка.
Мне стало обидно за искорку.
— Почему «да ну»?
— Такая маленькая…
Янка выпрямился. Сказал негромко, но звонко:
— Почему же маленькая?.. Ребята!.. Для космоса что значит маленький или большой? Космос-то всё равно бесконечный. Верно, Гелька?
Он впервые так обратился ко мне: за поддержкой. Не к Юрке, а ко мне. Я глянул на Юрку мельком, но с победой.
— Да, — сказал я. — Если в космосе бесконечная бесконечность, как с ней что-то сравнивать? Это просто глупо.
— Ну, конечно! — тут же взъелся Юрка.- Ты один у нас умный, в дедушку профессора.
— Юр… — сказал Янка.
— А чего… Я не сравнивал ничего с вашей дурацкой бесконечностью. Я сказал, что эта искорка крошечная, а галактики… сами знаете, какие.
— Мы же не все их знаем, — возразил я. — Знаем только громадные, которые в телескопы видны. А может, они всякие бывают. Может, вот таких ещё больше на свете.
— Это выходит, мы, как Господь Бог, создали целую галактику ? — насмешливо спросил Юрка. Он забрался на верхнюю полку и теперь сидел, качая ободранной ногой.
Глеб взял стекло, опять посмотрел на искорку.
— Едва ли мы её создали. Наверно, просто открыли для себя. Приблизили к себе. Из пространства…
— Как это? — спросил я.
— Вот уж не знаю, «как это», — улыбнулся Глеб. — Тут сплошное космическое колдовство.
— Мало нам нашей Галактики, — сумрачно сказал сверху Юрка. — Начали другие выуживать из космоса…
— Ребята… — Янка всех обвёл обеспокоенными глазами. — Я сейчас подумал… А может, она и есть н а ш а…
— Как это? — опять спросил я.
А Глеб возразил:
— Едва ли… Ты хочешь сказать, что получилась маленькая модель, образец?
«Нам нужен образец», — вдруг вспомнил я Клоуна и обжёгся резкой, болезненной тревогой.
— Ребята! Я хочу рассказать…
— Подожди, — поморщился Юрка. — Пусть Янка объяснит. Как это «наша»?
— Не модель, — сказал Янка. — Просто наша Галактика. Та самая, в которой живём. Она вот, вокруг… — он оглядел вагон, словно был среди космоса. — И она вот. Одна и та же…
Юрка сердито качал ногой. Глеб нерешительно улыбался. Я… я начал догадываться, про что говорит Янка. Потому что про это куча всякой фантастики написана. «Легенда о синем шарике», «Солнышко в ладонях», «Звёзды под микроскопом»… Но не только фантастику я читал.
— В «Технике юных» тоже про это писали, — вспомнил я. — Некоторые учёные считают, будто бесконечно большое и бесконечно маленькое — это одно и то же. Что они где-то в бесконечности сливаются.
— В бесконечности ведь, а не в нашем драном «Курятнике»… — отозвался Юрка.
— Юрик, — сказал Глеб. — Ну, если нам хочется верить, что в наших руках н а ш а Галактика, разве тебе жалко?
Юрка прыгнул с нар. Прямо в лучи вечернего солнца, которое било из-за дальних тополей в раздвинутые двери вагона…
Теперь, когда я думаю про Юрку, я чаще всего вспоминаю его именно таким. Как он стоял тогда в горизонтальных оранжевых лучах. Весь какой-то натянутый, будто каждая жилка в нём звенела, как струны под Янкиным смычком. Он по-прежнему был в форме барабанщика, только без берета, конечно, и без накидки. Блестели галуны и аксельбанты. И глаза Юркины блестели, отражая оранжевое солнце.
— Если это правда о н а, — сказал Юрка незнакомым звенящим голосом, — тогда что? Вы понимаете? Значит, она вся замешана на крови!
Мне на секунду показалось, что лучи стали совсем красными. Даже вздрогнул.
— А разве нет? — тихо спросил Глеб. — Сколько было войн, восстаний и бед…
— Нет, — встревоженно откликнулся Янка. — Это же только на Земле они были, а не во всей Галактике.
— А что мы знаем про Галактику? — усмехнулся Глеб.
— Но скадермены же не нашли ни одной живой планеты. Люди — только на Земле, — сказал я.
— Скадермены… — сердито бросил Юрка. — Ты мне про скадерменов не рассказывай. Я теперь про них знаю больше всех вас. Что они успели открыть? Несколько шариков, не пригодных для людей. А в Галактике, может, миллионы планет с людьми…
Я посмотрел туда, где в стороне от лучей, в полутёмном углу теплилась наша искорка. Миллионы планет в ней? Люди? И может быть, мы сами?
Янка ласково сказал:
— А что плохого, если на крови? Это же не та кровь, которая от войны, а наша, живая.
— Вот я и думаю… Тогда, значит, вся Галактика живая, — сказал Юрка.
— Ну и что, — сказал я. — Пусть.
— Тогда изо всех сил беречь её надо, вот что!
…Её надо беречь, нашу искорку. Вдруг всё, про что мы говорили, правда?
Глеб оставил искорку у себя. Сказал, что незачем таскать её в кармане по улицам. Правильно, конечно, сказал. Сам он остался в вагонедо утра.
…Когда я брёл по вечерней улице к дому, мне казалось, что возвращаюсь я из далёкого и тяжёлого путешествия. Из такого, в какие уходил когда-то Флота Капитан Ратманов. Потому что столько всего случилось за этот день. Но капитаны, когда возвращаются и сходят на берег, вздыхают с облегчением: всё, что было горького и страшного, теперь позади. А я так вздохнуть не мог.
Потому что опять я думал о Клоуне.
Зря я всё-таки не рассказал про Клоуна Глебу и ребятам.
Я даже головой замотал от досады на себя. Но я не смог, не сумел рассказать.
Конечно, причина не в том, что хмыкал и перебивал Юрка. Ведь, если честно говорить, я даже радовался, что он перебивает. Я не решался рассказывать, потому что до конца ничего не знал. Может, всё-таки это был чей-то глупый розыгрыш, и получится, что я трус. Испугался какого-то шмеля (попробуй докажи, какой он жуткий). И ведь, по правде говоря, я чуть-чуть не отдал искорку. Хорошо, что спасли барабанщики.
А может, я всё-таки не отдал бы? Зубы сцепил бы как клещи, задохнулся бы от ужаса, но не отдал бы? Не знаю… Но если не знаю, как рассказывать?
