Тогда-то Ивона уверовала в биотоки. Мария приехала с визитом к собаке и привезла с собой биотерапевта пани Ванду.
– Яповерю, что пани Ванда обладает биотоками, когда увижу, как Kapo ее встретит, – скептически заявила моя невестка.
Мария вошла в гостиную. Я держала Kapo за загривок и в отчаянии вопила:
– Оставь ты эти чертовы ботинки, иди к собаке, она вырывается!!!
Мария подошла, присела на корточки, Kapo повизгивала от счастья. Пани Ванда приблизилась с другой стороны, постояла и тоже присела. Взглянув на нее, Kapo задумалась, затем подползла поближе и лизнула ей руку.
– Ну и ну, – удивилась Ивона. – Такого еще не бывало.
И собака повела себя так не только потому, что хворала, поврежденные задние лапы ничуть не повлияли на ее характер. На второй день после того, как ее сбили, Kapo повредила лубок, наложенный на сломанную лапу. По нашей вине. Нельзя было позволять ей самой подниматься на ступеньки террасы. Снова пришлось везти ее в лечебницу. Богдан приехал на такси, Каруню на одеяльце понесли в багажник. Помогал и шофер, так что на каждого пришлось всего по десять килограммов. Ясное дело, она тут же попыталась атаковать незнакомца. И речи не могло быть, чтобы шофер держал одеяльце со стороны морды.
А багажник, следует упомянуть, у «форда-сьерры» весь застекленный, и Kapo считала его своей личной собственностью. Если он был открыт, собака вскакивала туда добровольно, укладывалась и стерегла машину, никому не давая приблизиться.
И вот самое последнее известие: мои дети взяли шестинедельного щенка – бельгийскую овчарку. Главная проблема в том, чтобы Каруня его не растерзала. Собственных детей у нее никогда не было – не может ощениться, – а материнских чувств примерно столько же, сколько у меня. На третий день она начала со щенком играть, что уже хорошо – появилась надежда на благополучный исход.
* * *
В смену государственного строя я взаправду поверила только при виде игральных автоматов в казино «Гранд-отеля».
Я не говорю уже о личном удовольствии. Наконец-то я могла поиграть в своей стране за польские злотые. Игральные автоматы – это один источник, инспирировавший книгу «Тайна». А вторым источником стал сон.
Мне приснился страшный детектив, но увы, черт его дери, без конца. Я еще и глаз толком не продрала, как вскочила с постели и босиком, в ночной рубашке бросилась к машинке. Записала сон очень подробно, хотя и в спешке, ну и сейчас подставлюсь окончательно: нетрудно убедиться, насколько я испаскудила великолепный замысел. Дословно приведу текст, хранившийся в течение нескольких лет.
"Началось с крика моей матери.
– Ядя живет вон там, – показала она на строение чуть справа, почти напротив. – Она нас услышит. Ядя!!!
Крикнула она изо всех сил, и ее крик эхом пронесся между домами, зазвучав предостережением. Место действия выглядело так: вокруг высотные дома – омерзительные, обшарпанные коробки с множеством маленьких окон. Внизу как бы небольшой участок с бараком по левую сторону, участок огорожен сеткой – этакая вольера; замусорен, весь в рытвинах, истоптан. В углу какие-то развалины, засыпанные землей, небольшой холмик, заросший бурьяном. Видны норы, как бы полузаваленные входы в подвалы. В этих развалинах находилось нечто, чему не придавали значения. Но что-то важное. Таинственное. Опасное. Убежище? Переход?..
Барак и вытоптанная вольера – место для прогулок детей. Детский дом? А может, исправительный дом? В бараке администрация или санитарная часть. В конце участка, за сеткой, росли хилые деревца.
Крик моей матери вызвал ужасное замешательство. Отовсюду повылезали люди – подонки какие-то, и целые группы людей, понявшие крик как сигнал о появлении полиции, о начале облавы, или как приказание покинуть территорию... Черт его разберет... Все бежали в спешке, часть людей карабкалась по разрушенной стене здания вверх – то ли по пожарной лестнице, то ли еще как-то. Под деревцем напротив сидели хиппи – парень и девушка, он голый и в меховой горжетке, она в нижней юбке и в золотистом, некогда красивом пончо, рваном и грязном. Они тоже вскочили и побежали. Но не туда, куда все остальные, а ближе к нам, по эту сторону барака. Затем остановились около сетки.
Дети повылезали наружу. Вообще-то была ночь или поздний вечер. Серый сумрак и тусклый свет фонарей образовывали глубокие темные тени. Непонятно, почему дети вышли в такое позднее время. Очевидно, тоже из-за крика моей мамуси. Они шли по четыре человека в ряду, равнодушные, апатичные, вялые.
Одного мальчика звали Сушко. Дети привыкли смеяться над ним, как бы вышаркивая ногами его фамилию. Шли, ритмично шлепая в тучах пыли, и бормотали, получалось этакое шелестящее «Суш-ко, Суш-ко», как дети ногами обычно изображают поезд. Хиппи попросил их изобразить ему «Суш-ко», и дети тотчас же принялись ритмично шаркать. Две группы: в одной по четыре ребенка в ряду, в другой парами. Хиппи стоял возле сетки в жуткой тучи пыли, с выражением полнейшего блаженства на физиономии и слушал. Девица стояла рядом – с закрытыми глазами, глубоко равнодушная ко всему происходящему.
Мальчик этот, Сушко, куда-то пропал. Еще раньше пропал, но об этом боялись говорить. Пожалуй, он исчез накануне. Дети перестали шлепать ногами в пыли, появилась мать мальчика. Все разошлись, осталась одна девочка. Хиппи со своей подружкой отодвинулись чуть дальше в тень, так что их почти не было видно.
Мать Сушко, по всей вероятности, помешанная, говорила с девочкой, показывая на развалины. Она явно знала о чем-то тщательно скрываемом, связанном с исчезновением мальчика, и была испугана, говорила шепотом. Неожиданно она ушла, а девочка осталась возле сетки.
Все понимают: теперь девочка осведомлена о чем-то очень важном, чего не знает никто, но не отдает себе отчета в важности полученных ею сведений. Она стояла у барака, погруженного в глубокую тень.
Мы хотели к ней подойти, спросить, о чем ей сообщила мать мальчика, только так удалось бы узнать и про мальчика, и про развалины, и про все ужасное, что хранилось в тайне. Мы тоже стояли в тени у входа в барак.
Вдруг появился какой-то тип. Выскочив из тени, он огромными прыжками мчался к девочке. Он был свидетелем ее разговора с матерью Сушко. На нем были серая шляпа и пальто. Среднего возраста, довольно плотный, мордатый с широким носом и жаждой убийства в глазах. Субъект бежал неслышно, готовый задушить девочку, чтобы та не успела ничего рассказать.
Мы показались ему, вышли из теня. Застопорив с разгону, он подошел к девочке, ласково с ней заговорил и показал ей палец, якобы пораненный. На пальце краснело пятно. Я подумала: когда же он успел вымазать палец фломастером – заранее или сейчас, ведь на ранку вовсе не похоже. Где-то здесь у вас аптечка, сказал он девочке. Может, она проводит его и перевяжет ему палец?
Девочка не оживилась, но вроде бы и отказать ему не решилась. Показала на вход в барак со стороны вольеры. Тип сделал несколько шагов в ту сторону, но девочка все еще стояла на свету. Мы решили ее подождать; отошли в сторонку и на миг отвернулись. А когда взглянули снова, девочка лежала на том же месте возле сетки, мертвая или умирающая. Убил ее не тот тип, а кто-то другой. Во что бы то ни стало необходимо было узнать – кто. Марек вбежал в барак, я осталась у сетки, оба хиппи исчезли. Они видели, кто убил девочку, и сбежали, чтобы не быть свидетелями".
Это все, что я успела записать, добавив некоторые напрашивавшиеся выводы. Мальчик, Сушко, явно заглянул в развалины и рассказал матери о том, что увидел. Мать, психически больная, сбежала из больницы, и потому ее болтовню никто не принимал всерьез. Все вместе создавало атмосферу ужаса.
Сон не соотносился с действительностью: моя мать никогда не закричала бы на всю улицу. Весь этот ужас я носила в себе несколько лет, пока не написала «Тайну». Понятно, атмосфера книги далеко не так кошмарна, как во сне. Не описывать же убийство невинных детей, это было бы уж слишком.
А третьим источником книги была тайна сама по себе. В морализаторство я вдаваться не стану, но если что-либо старательно скрывается, то как правило, дело нечисто. Жизнь подтвердила это соображение, которое я наконец-то могла высказать публично.
* * *
В этой автобиографической книге уйма ошибок, неточностей, пробелов. Я чувствую себя обязанной сделать приложение, в котором скорректирую все оптом. Одно только сообщу сразу же.
Доктор Казёр жив. Я получила от него письмо, которому обрадовалась несказанно. Прощения у доктора буду просить лично, а того олуха, который заверил меня в его смерти, с удовольствием придушила бы голыми руками. Только вот кто он? Никак не могу вспомнить, а сам виновник наверняка не признается. Утешает меня лишь одно: как правило, лица, при жизни объявленные умершими, живут еще долгие годы.
На этой оптимистической ноте позвольте закончить.
