Я кивнул головой, и он немедленно удалился на бак. Я спустился в каюту, где на моем столе лежали разложенные карты, лоции, секстант, компас и циркуль с линейкой. Высек огонь и, засветив лампу, несколько раз в задумчивости повернул стоящий у стола большой глобус, остановившись на Арктике.
«18 марта 1762 года. Второй день стоим в Кантоне. Происшествий на борту не замечено. Проведен мелкий ремонт фор-брам-стеньги. Погода солнечная. Ветра нет…»
ОКТАВИУС. ЧАСТЬ ПЯТАЯ
Уллис Треймонд
«19 марта 1762 года. Стоим в Кантоне. Матрос Дейли Саймон явился на борт в нетрезвом состоянии и устроил драку в кубрике, за что на три дня посажен на гауптвахту…»
На следующее утро в дверь моей каюты постучался вахтенный.
– Вставайте, сэр, – проговорил он спокойным голосом. – Вы просили разбудить вас в десять часов…
Я с трудом приподнялся на койке – после вчерашнего обеда у Син Бен У я чувствовал в себе тяжести на лишний пуд и совершенно не имел аппетита. Не одеваясь, я подошел к календарю. Согласно графику Берроу, мы должны были выходить уже завтра, если направлялись к Арктике, и могли бы стоять тут еще неделю, если отправились бы обратно. Черт подери, мне нужно было сегодня уже принимать решение. Сам я был готов идти, и Ситтон с Берроу вполне могли поддержать меня. Но как отнесется к этому команда, большинство из которых несомненно приняло бы сторону Метью – многим из матросов хотелось бы возвращаться назад под ласковым южным солнцем, нежели продираться сквозь лед и стужу полярных морей.
Можно было бы прийти сюда и в следующий раз, но вот будет ли тогда стечение обстоятельств таким же благоприятным, как сейчас? По словам Берроу, проход имел свойство замерзать на несколько лет сразу, и, придя сюда на следующий год, мы могли бы уже упереться в глухой ледяной затор даже в разгар лета. Сейчас же, по всем его расчетам, проход должен был оказаться свободен, а мы должны были без опоздания прибыть туда в самом начале лета, дабы успеть пройти до того момента, когда проход замерзнет вновь. Именно этот-то момент его замерзания и был просчитан условно, но не был исследован как точный факт. Мы рисковали очень многим, и риск в самом деле должен был быть оправдан чем-то гораздо большим, нежели простая жажда пионерского исследования. Впрочем, я давно уже знал, что не только Британское Адмиралтейство, но и многие купеческие конторы готовы будут выложить огромные суммы тому, кто докажет возможность судоходства по данному проходу…
Из всего завтрака я влил в себя только чашку кофе – больше в меня ничего не лезло – и с отвращением посмотрел на пудинг, лежащий на тарелке. Элизабет также без всякого аппетита мешала ложкой в тарелке с овсянкой. Один Ситтон ел с достойным упоминания аппетитом – за минуту он смолотил целых три порции, казалось, его не кормили дня два.
– Сегодня мы поедем сначала на базар, а потом посмотрим местные достопримечательности, – сказал я Элизабет. – Так что готовьтесь – Гуанчжоу ждет нас!
– Какие будут приказания, сэр? – спросил Ситтон, и я сразу понял его намек – капитан так же внимательно следил за графиком Берроу.
– На сегодня – никаких, – ответил я. – У нас есть еще день в запасе.
– Мы можем сильно отстать в пути, так как, судя по всему, ожидаются шторма. В это время здесь всегда неспокойно, – ответил Ситтон. – Если мы опоздаем, тогда придется возвращаться назад от самой России… Если мы не зайдем, конечно, еще дальше, а это будут немалые расходы.
– Понимаю, – ответил я. – Соберемся сегодня и поставим все точки над i. В крайнем случае, даю слово, что при отрицательном решении по возвращении в Англию я буду добиваться создания соответственно экипированной экспедиции – и вы будете участвовать в ней!
– Спасибо, сэр, – скромно ответил Ситтон. – Значит, во сколько быть на борту?
– В восемь сбор, – ответил я. – Как всегда, у меня в каюте…
На пристани, поймав первого попавшегося извозчика, я крикнул одно слово: «Цинпин!»
Через минуту мы уже пробирались по многолюдным улицам Кантона к одному из самых больших рынков Азии, и уже через полчаса были на месте…
Горы овощей, фруктов и даров моря, среди которых попадались настоящие диковины, возвышались на прилавках, а то и просто лежали на земле или плетеных циновках. Числа не было фарфоровым изделиям, на высоту двухэтажного дома поднимавшихся со ступенчатых прилавков. Бескрайними полями тянулись тюки, занимавшие собой пространства размером с небольшую площадь. Одежды висела целыми лесами, в которых без труда можно было заблудиться. Редкие в Европе сорта чая и пряностей, которые вышколенные приказчики в магазинах щепетильно взвешивали граммами, здесь едва не сыпались через края корзин. А разные безделушки продавались целыми охапками и мешками.
От красок, цветов и прочей пестроты рябило в глазах, в воздухе стояла неимоверная какофония: сотни тысяч голосов, рев животных, разноголосые крики, споры, ругань на всех языках мира. Это все щедро разбавлялось миллионами стуков, грохотом, звоном и свистом – казалось, что здесь только что рухнула Вавилонская башня и началось знаменитое столпотворение, сопровождаемое извержением вулкана. Толпы народа, подобно магме, текли бесконечным потоком между горами товаров, как между грудами развалин, – весь бескрайний, протянувшийся на несколько миль рынок был переполнен и находился в постоянном движении. Но при всем этом великолепии, чуть ли не с ног сбивающем попавшего сюда впервые европейца, здесь явно чувствовалось незримое око императорского правопорядка. О свободной торговле с иностранцами и речи не могло идти даже здесь: наоборот, тут особо внимательно следили за общением с ними, и любая неосмотрительность могла дорого обойтись обеим сторонам. Однако кроме традиционных монет Гао Цзиня, которые местные торговцы и менялы носили на своих поясах, продев их через отверстия в центре монет, как сквозь бусины в четках, в широком ходу здесь были и деньги известных европейских держав: гинеи, пиастры, дублоны…
Я крепко держал Элизабет за руку, но все равно нас чуть не затолкали до полусмерти (ибо мы никогда еще не имели дела с таким местом, по сравнению с которым овощная площадь Кейптауна была сонным царством). С удивлением и даже некоторой завистью смотрел я на то, как слуга вез в тележке-двуколке сидящего в кресле под огромным зонтом какого-то важного не то чиновника, не то богача, а окружившая их стена охранников расчищала перед ним путь, грубо отгоняя особо предприимчивых торговцев пинками и кулаками…
Скоро я весь взмок от жары и покупок, сделанных Элизабет, несмотря на то что пара носильщиков уже вдоволь была навьючена ими. Я не отказывал ей ни в чем, и она беспрепятственно пользовалась этим, накупив неимоверное множество всяких безделушек и красивых платьев, самое ценное из которых нес лично я.
