Граф Ежи не задумался даже ни на секунду, делая то что он делал сейчас. Да, он был поляком — но он не хотел той Польши, которая рождалась сейчас. Тот же пан Юзеф — его что просто так посадили? По повадкам — сразу понятно, что за зверь и где ему место. Сейчас он на свободе — кому от этого лучше? А то, что выпустили и вооружили уголовников — они что, за Польшу? Большая часть пойдет грабить, разбойничать, сводить счеты, пользуясь полученным оружием. В Польше воцарится кровавый хаос.
А эти… которые булочника забили ногами — это что ли, надёжа и опора новой Польши? А завтра они еще кого-то ногами забьют? А потом что будет?
Нет… к чертям такую Польшу.
Музыка прервалась, трубка ответила уже не холодным электронным, а явно человеческим голосом.
— Ваше имя и воинское звание?
— Ежи Комаровский, поручик Его Величества лейб-гвардии Польского Гусарского полка.
Едва слышно застучали клавиши
— Принято. Слушаем вас.
— Мне нужен дежурный офицер оперативного управления Генерального штаба. Не помощник, а именно дежурный.
Тем самым граф Ежи подтвердил, что он действительно офицер гвардии и знает, кто в Генеральном штабе имеет право принимать решения.
— Минуту…
Голос снова сменился — теперь это был явно голос старшего офицера, привыкшего командовать.
— Дежурный, полковник Лодейко.
— Господин полковник, я Ежи Комаровский, поручик Его Величества…
— Это мне уже доложили, поручик. Что имеете сообщить? Запись включена.
— Нахожусь в Варшаве, в отпуске. В городе начался вооруженный мятеж, разгромлен дом предварительного заключения, все заключенные выпущены, им роздано оружие. Оружие раздают централизованно, с машин, записывают при этом в Армию Людову, призывают убивать русских и евреев. В городе погромы, перестрелки, население большей частью на улицах, с оружием. Видел сгоревшие полицейские машины, сожженные и разграбленные лавки. Организованного сопротивления не наблюдаю.
Граф Ежи подумал, не забыл ли он чего еще.
— Да… еще… у всех мятежников есть бело-красные повязки, так они опознают друг друга. Это все что имею сообщить.
— Минутку, ожидайте на линии, поручик.
На сей раз ждать почти не пришлось, к телефону подошел еще один человек.
— Подполковник Кордава, разведка. Откуда вы звоните?
— Из телефонной кабины общего пользования.
— Вы знаете, где находитесь?
— Нет. Не могу сказать точно.
— Хорошо. Теперь вы Стрелец, повторите!
Непостижимо уму. То Стрелок, то…
— Стрелец.
— Верно. Ваша задача — выжить, ни во что не ввязываться, продолжать информировать нас о происходящем. Каждое свое сообщение предваряйте словом Стрелец, тогда мы поймем от кого оно.
— Так точно.
— Вы пытались связаться со штабом Варшавского округа?
— Никак нет, только с Виленским. Командующий — мой отец.
— Результат?
— Не отвечает ни один телефон.
— Хорошо. В городе есть сопротивление?
— Организованного — не наблюдаю.
— Хорошо. Постарайтесь прогуляться по набережной, узнать, что к чему. Не ввязывайтесь ни во что, не подходите близко к зданию штаба.
— Так точно.
— Следующий сеанс связи — через четыре часа. Теперь повесьте трубку и немедленно уходите оттуда!
Граф Ежи трубку повесил. Но перед тем как уйти — набрал еще два заветных номера — сотовый отца и поместья.
Ни один не ответил.
Первым делом он раздобыл оружие. Это оказалось не таким сложным делом, все произошло как по пословице — если гора не идет к Магомету…
Повесив трубку, он влился в людской поток, уходя от того места, где только что звонил. Примерно осмотрелся по сторонам, пытаясь понять, где он. По названиям улиц понял — Старо Място, до штаба не так уж далеко. Надо идти на набережную.
На перекрестке — бронетранспортер, неизвестно откуда взявшийся, над ним — польский флаг, красно белый, без герба — явно приготовлен заранее, не намалеван за одну ночь. У бронемашины — небольшая сходка, что-то вроде митинга, большинство из собравшихся, не менее половины вооружены ружьями и автоматическими винтовками. С бронетранспортера вещает мегафон.
… законный король Польши Борис Первый во время чрезвычайного заседания Сейма во всеуслышанье объявил о разрыве унии с Россией и об образовании неподлеглой Речи Посполитой. Объявление об этом сделано несколько часов назад в присутствии владетельных панов польского государства, посланников Австро-Венгрии, Священной Римской Империи и Британии. В настоящее время ведутся переговоры о признании независимой Речи Посполитой со стороны Австро-Венгрии, после чего воля польского народа к самоопределению будет признана на международном уровне. Воля польского народа заключается в том, что Речь Посполитая и ее король Борис Первый являются единственными выразителями и законными представителями интересов польского народа. Все политические заключенные освобождаются из темниц, чтобы присоединиться к ликующим полякам. Согласно распоряжению короля Бориса Первого вся собственность, накопленная жидами и русскими оккупантами на крови и вековых страданиях польского народа национализируется в пользу поляков, а означенным жидам и русским оккупантам дается двадцать четыре часа на то чтобы навсегда покинуть Речь Посполитую…
Дальше Ежи не стал слушать — просто не мог поверить своим ушам. Бочком начал выбираться из окружившей бронетранспортер толпы.
Король Борис Первый — это вообще кто такой?
Пресвятой Иисус… это же тот самый хам, которого он приложил о перила Константиновского дворца на балу… когда познакомился с Еленой… по-нормальному.
И этот невоспитанный хам, подонок и быдло — глава Польши?!
Ноги несли его по тротуару — а на глаза попался лозунг, нанесенный черной краской на стене по трафарету через равные промежутки, черным на желтое. Самый страшный, какой только можно представить.
ПАНУЕМО!
То есть — можно.
Можно — грабить и убивать. Можно — рушить государство, рушить налаженную жизнь, скатываясь в липкую от пролитой крови трясину рокоша. Можно — убивать русских и евреев, господи… это же получается — слова короля! Когда такое еще было? А… было, в Париже, во время Варфоломеевой ночи, там король сам лично убивал… четверть населения города, столицы великой державы за одну ночь полегло. Неужели с того времени — ничего не изменилось?!
А вот эти отморозки, которых они выпустили из дома предварительного заключения вместе с ним и раздали оружие… Они ведь не будут спрашивать — кого можно. Можно — значит можно. Понеслась!
В крови захлебнемся…
— Руки в гору, пан! Пошел!
Что-то твердое, холодное уперлось в спину, слева уже стояли, блокируя рывок, справа — стена, не уйдешь.
— Сюда пошел! Тихо! Вобью!
Они свернули в какой-то проулок, потом во дворик, тихий, уютный варшавский дворик, которому не было никакого дела до шумящего на улице рокоша.
— Повернись. Часы, деньги — давай все, пан! Не то вобьем!
Граф Ежи медленно повернулся. На него смотрели два уголовника — иначе и не скажешь. По теории Ломброзо такие — никем кроме уголовников быть и не могут. Массивная челюсть, щетина, мутные, злобные глаза.
— Нету часов — граф Ежи поднял руку
— Что, пан такой бедак, что даже часов нет? — издевательски спросил один
У обоих — бело-красные повязки на рукаве, у одного — пистолет, у второго — еще похлеще, автомат. Понятно… откуда выгреблись такие… и прежде чем Польшу защищать, решили свое финансовое состояние поправить.
— Я с кичи откинулся только… — сказал граф, вспоминая словечки, бытовавшие в ходу в доме предварительного заключения. Там все только и мечтали о том чтобы откинуться, да как можно быстрее.
Блатные переглянулись. На их месте, он бы так не делал, стоя настолько близко от намеченной жертвы.
— Где чалился? — спросил один
— В ДПЗ, за мокруху. Утром, базарю, откинулся.
— Стопорила[104], что ли? — мрачно проговорил один из блатных — а ты не гонишь? Кого из людей [105] знаешь?
— С паном Юзефом на киче чалились.
По тому, как переглянулись блатные, граф понял — пана Юзефа они знают. Надо закреплять успех.
— Пошли, братва, бухнем за неподлеглость[106]! У меня лавэ есть!
С этими словами он сунул руку в карман, достал ее, сжатой в кулак и протянул ближе всех стоящему блатному, разжимая кулак в котором были деньги из разграбленной булочной. Тот опыта не имел, поэтому шагнул вперед, теряя равновесие и протянул левую руку, чтобы взять предложенные деньги.
И — раз! Правой рукой граф Ежи захватил его левую и рванул на себя, сам делая шаг вперед. Доля секунды — и он уже прикрыт от второго блатного, лихорадочно пытающегося перекинуть в руку автоматическую винтовку и от непривычки запутавшегося в ремне.
