Звенящий, переливчатый голос заставил Генри забыть об опасности.
- Почему же? - не удержался он.
- Да потому, что пока у тебя есть только моя любовь. Это твой единственный дар. А ты хочешь большего?
- Но ведь и у тебя он есть...
- Ты еще не дал мне его, - улыбнулась Нэнси. -Только не торопись с этим. Любовь - вообще дело нелегкое, и твоя любовь - не исключение. Милый, по-моему, тетя Джоанна очень сердится. Давай поговорим с ней вместе.
На лестнице стояло полуобнаженное существо, искры и огоньки пламени срывались с лихорадочно метавшихся рук. Карты между пальцами Джоанны жили собственной жизнью - так же, как прошлым вечером они жили в руках Нэнси. Но старуха не смотрела на них. Ослепленная ненавистью, она озиралась по сторонам и проклинала весь тварный мир, отнявший у нее жертву, вместилище скрытого бога. Теперь у нее осталось единственное оружие - магический огонь. Двое влюбленных и Сибил видели, как отчаяние и страсть все полнее овладевают Джоанной. Она причитала о потерянном ребенке, призывала его вернуться, проклинала врагов, скрывавших его. Влюбленные крепко держались друг за друга, Сибил все еще не опускала руку, смиряя силы, которые могли обернуться снежными зарядами или вынырнуть из центра вихря в человеческом облике. В треугольнике этих звучавших в унисон душ метался и молил голос Джоанны. Нэнси хотела заговорить, успокоить, утешить ее, но не посмела. Она боялась услышать ответ. Джоанна кричала так, как кричали ведьмы на кострах, когда пламя уже охватывало их. Наверное, они так же призывали невесть кого, и неведомые имена поражали воображение слушателей.
Однако Нэнси представлялись не ведьмы и не вопли из пламени; она слышала человеческий зов. Сквозь шквал проклятий она различала плач, идущий из самых глубин мироздания. Она стиснула руку Генри; звучание этого всемирного горя подавляло, и она искала поддержки. На краю спуска замерло древнее страдание, человеческое сердце жаловалось и причитало, жаловалось людям, которые не могли помочь, богам, которые не подавали знака, потому что они-то как раз и были потеряны. "А-а-а", - длился стон-вопль, и что-то исчезло бесповоротно; "а-а-а" - и младенец умер. Сами боги подняли вечный плач о нем, потому что они вечносущи. Джоанна рыдала от ненависти и муки утраты. В ее плаче соединились все человеческие упования, оказавшиеся напрасными. Литания тоски и боли поднималась вверх, словно сама земля взывала к вселенной, и навеки бесприютный земной шар катился и катился по кругу, вращаясь вокруг собственной оси и плача о себе; и космос был лишь эхом этого плача, а время - мерой рыданий.
Нэнси с благоговением внимала безмерному, страстному горю; но вот в ней зародилось и новое чувство: в глубине сердца холодом толкнулся страх. Он возник сейчас и здесь, но в нем жило будущее.
Одна рука Нэнси лежала в руке Генри, но на другой еще горели царапины, оставленные Джоанной. И впереди, на пути, ведущем к Сибил, стояла Джоанна. Нэнси видела тетю, она была далеко, у подножия лестницы. Но путь туда преграждала Джоанна, ее тело, ее голос. Нэнси хотела пройти к Сибил, но голос мешал ей. (Вот в чем заключается глупость трусости - даже голос может преградить путь тому, кто боится!) Почему Сибил сама не подойдет к Нэнси? Правда, там, вокруг Сибил, перед ней, в переменчивом красноватом свете от вечно снующих рук мелькают могучие золотые образы. Некогда они вышли из облака, а теперь сами творили его.
Нэнси с трудом различала фигуры, которые успела запомнить - двадцать Старших Арканов и еще один. Взлетало и гасло алое сияние, но глаза Нэнси моментально схватывали и удерживали увиденное. Она узнавала корону Императора, часть Колесницы, запряженной сфинксами, серп Смерти, сандалии детей, играющих под жарким солнцем; они и сами излучали яркий полуденный свет. Обрывки видений в непрестанном чередовании сменяли друг друга.
А потом сияние поблекло, подернулось рябью, и все скрылось за сплошной пеленой тумана. Но, едва прикрыв глаза, Нэнси услышала голос Сибил и ощутила рядом с собой какое-то движение. Она торопливо открыла глаза - как раз вовремя, чтобы увидеть среди прочего безумия, как кот, недавно сидевший на золотом столе, теперь мчится вниз по лестнице прямо к Сибил. Это дикое нездешнее создание отыскало Сибил в чародейской метели, привело Джоанну в комнату танцоров, едва не впустило снег в дом, сновало из снега в туман и обратно так, словно и было душой стихии. Эта тварь будто случайно оказалась как раз там, где обезумевшая страсть пыталась совершить жертвоприношение, теперь это существо скользнуло вниз по ступеням и, вопреки всем ожиданиям, внезапно остановилось, а потом с извечной кошачьей грацией медленно пересекло коридор и оказалось у ног Сибил.
Сибил что-то сказала коту и почесала его за ухом. Зверь потерся о ее ноги и подпрыгнул, играя. Стоило коту замереть, как смолк и вопль Джоанны. Неожиданная тишина оказалась более тягостной, чем звучавший до того плач. Это была тишина не облегчения, а бессилия и безнадежности. Крик мира оборвался; мяч, вылетев из руки Жонглера, мучительно поворачивался в пространстве. Сумасшедшая старуха умолкла, точно ее ударили по губам; черные глаза теперь не отрывались от лица Сибил. В гнетущей тишине Сибил громко произнесла:
- Дитя нашлось, Джоанна; младенец жив и здоров. Все хорошо; дитя нашлось.
Джоанна попыталась заговорить, но не смогла. Громко шаркая, она двинулась вниз по лестнице. Ладони с огненным оружием были развернуты. Джоанна словно несла меч владыки огня, нацелив его острие на ту, которая посмела помешать ей. Сибил сделала шаг вперед, кот рядом с ней поднялся на задние лапы.
- Он здесь. Иди и поклонись ему, - снова произнесла Сибил.
Хрипло, с усилием, словно вопреки собственной воле, Джоанна выговорила:
- Это опять ты, снова и всегда - ты. Я увижу его, когда ты умрешь. Когда ты умрешь, и мир погибнет, я увижу моего желанного.
Анабель, притаившаяся возле двери в гостиную, видела странную даму, левая рука которой то поднималась, то опускалась, словно в такт подпрыгивающему коту, а правая была вытянута вперед призывающим жестом. На открытой ладони, на изящных пальцах переливалось облако. Анабель показалось, что мисс Кенинсби протягивает золотую руку в сторону лестницы, по которой медленно сползала Джоанна. Рука, способная спасти Лотэйра, успокоить Нэнси, вылечить Аарона, подобрать котенка в снегу, закрыть дверь и усмирить буран, готова была принять и это последнее безумие рода человеческого. Вот она, очень спокойная - центр всех вещей, сила и слава, - рука, страдающая вместе со всеми мучениками; приветствующая всех влюбленных; повелевающая всеми правителями. Золотое облако, словно отвечая ее призыву, потекло к этой ладони, приобретая формы и образы. Руки всех символов тянулись к человеческой руке, ибо она была - сама жизнь, которая больше и значимее любого символа.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
