— В любом случае говорить это не следует, — сказала я. — Как он ни плох, но он часть меня и поносить его, не оскорбив меня, невозможно.
— Простите меня! Ведь мне легче умереть, чем вас оскорбить. Но, если можно, не будем больше говорить о нем.
Он тотчас переменил разговор и постарался развлечь наш маленький кружок, рассуждая на различные темы даже более интересно и красноречиво, чем обычно, обращаясь то ко мне одной, то к нам троим. Аннабелла весело вносила свою лепту в беседу, но мое сердце мучительно сжималось, особенно когда мой слух поражали и отзывались пронзительной болью в висках раскатистый хохот и бессвязные обрывки песен, доносившиеся через три пары дверей: столовой, передней и малой гостиной. Милисент во многом разделяла мои чувства, а потому нам вечер казался нескончаемо долгим, несмотря на рьяные усилия мистера Харгрейва скрасить его для нас.
Наконец они появились, но уже после десяти, когда мы допивали чай, который я распорядилась подать на полчаса позже обычного. Как я ни ждала их, при их шумном приближении у меня оборвалось сердце, а Милисент побледнела и чуть было не вскочила на ноги, когда в комнату ввалился мистер Хэттерсли, изрыгая проклятия, которые Харгрейв попытался оборвать, напомнив ему о присутствии дам.
— А, ты вовремя о них заговорил, гнусный дезертир, — воскликнул его зять, помахивая у него перед носом внушительным кулаком. — Не то я бы изничтожил тебя во мгновение ока, а тело твое выбросил птицам небесным и лилиям полей!
Затем, со стуком поставив стул возле леди Лоуборо, он уселся на него и принялся изливать на нее потоки болтовни, в которой нелепости мешались с развязной наглостью, но ее все это, видимо, нисколько не возмущало, а только забавляло, хотя она делала вид, будто сердится на его нахальство, и мстила ему остроумными колкостями.
Тем временем мистер Гримсби сел рядом со мной на стул, с которого мистер Харгрейв поднялся при их появлении, и с чувством произнес, что был бы весьма мне благодарен за чашечку чая. Артур же расположился перед бедняжкой Милисент и развязно наклонился к самому ее лицу, она испуганно откинулась, но он только придвинулся еще ближе. Он не кричал, как Хэттерсли, но совсем побагровел и непрестанно смеялся. Краснея от стыда за него, я тем не менее была рада, что он хотя бы понизил голос и никто, кроме его собеседницы, не мог расслышать его слов. Ведь в лучшем случае он нес несусветную дичь; сначала на ее лице отразилась досада, и оно стало пунцовым, затем она негодующе отодвинулась и в конце концов пересела на диван в безопасный уголок у меня за спиной. Видимо, Артур только этого и добивался: он безудержно захохотал, потом придвинул свой стул к столу, оперся на него локтями и продолжал содрогаться в припадке глупого хриплого смеха. Отсмеявшись, он поднял голову, громко окликнул Хэттерсли, и они во весь голос заспорили, я так и не поняла, на какую тему.
— Ну, и дураки же! — протянул мистер Гримсби, который все это время с большой серьезностью рассуждал о чем-то у меня под ухом, но я его не слушала, так как все мое внимание было занято прискорбным состоянием двоих — и особенно Артура.
— Вы когда-нибудь слышали подобный вздор, миссис Хантингдон? — протянул он теперь. — Право, мне стыдно за них: не успеют распить вдвоем и одной бутылки, как им обязательно втемяшивается…
— Вы льете сливки на блюдечко, мистер Гримсби.
— А, да! И правда. Но тут так темно! Харгрейв, снимите-ка нагар со свечей, будьте так добры.
— Свечи восковые, и в этом не нуждаются, — заметила я.
— «Светильник для тела есть око, — с саркастической улыбкой произнес мистер Харгрейв. — Если око твое будет чисто, то все тело твое будет светло».
Гримсби величественно отмахнулся от него, вновь повернулся ко мне и продолжал, все так же растягивая слова с какой-то странной неуверенностью и торжественной серьезностью:
— Как я уже упомянул, миссис Хантингдон, крепости у них в головах нет ни малейшей. И полбутылки не выпьют, а уже сами не знают, что творят. Тогда как я… Например, нынче я выпил втрое больше, чем они, и, как видите, трезв как стеклышко. Быть может, вас это поражает, но я вам растолкую, в чем тут суть. Видите ли, у них головы… Имен я не называю, вы и так поймете, о ком я… Так вот, головы у них пусты, а пары крепких напитков сразу их наполняют, вызывая полную легкость мыслей, головокружение и, короче говоря, опьянение. Я же, не будучи пустоголовым, способен противостоять винным парам, и они не могут возыметь надо мной никакого чувствительного действия.
— Боюсь, как бы чувствительного действия не возымело то количество сахара, который вы положили в чай! — прервал его мистер Харгрейв. — Обычно вы обходитесь одним кусочком, но сейчас бросили в чашку шестой.
— Да неужели? — возразил философ, пошарил ложечкой по дну чашки и извлек несколько нерастворившихся кусочков сахара. — Хм, и правда. Вы зрите, сударыня, плоды рассеянности, опасность глубоких размышлений, отвлекающих от простых дневных забот. Если бы, подобно заурядным людям, я смотрел по сторонам, а не внутрь себя как философ, то не пересластил бы этот чай и не был бы вынужден побеспокоить вас просьбой налить мне свежего. С вашего разрешения я вылью его в полоскательницу.
— Это сахарница, мистер Гримсби. И вы испортили весь сахар. Будьте добры, позвоните, чтобы принесли другую сахарницу. Я вижу, лорд Лоуборо вернулся, и надеюсь, его милость соблаговолит разделить наше общество, какое уж оно ни есть, и разрешит мне предложить ему чаю.
Его милость поклонился в ответ на мои слова, но ничего не сказал. Тем временем Харгрейв позвонил, чтобы подали сахар, а Гримсби продолжал извиняться за свою ошибку и доказывать, что свечи еле горят и в такой тьме отличить сахарницу от полоскательницы очень трудно.
Лорд Лоуборо вошел несколько раньше, но заметила его только я, и он минуты две стоял у двери, мрачно оглядывая комнату. Теперь он направился к Аннабелле, которая сидела спиной к нему все так же рядом с Хэттерсли, но тот, забыв про нее, уже всячески высмеивал и поносил хозяина дома.
— Скажи, Аннабелла, — спросил ее муж, облокачиваясь о спинку ее кресла, — у кого из этих троих мне, по-твоему, следует позаимствовать «смелый, мужественный дух»?
— У нас всех, клянусь небом и землей! — возопил Хэттерсли, вскакивая и грубо вцепляясь ему в локоть. — Эй, Хантингдон! Я его держу. Да помоги же мне! И пусть ч-т меня поберет со всеми потрохами, если я не напою его в стельку! Уж он искупит все свои прошлые увертки, можешь на меня положиться!
Последовала очаровательная сцена. Лорд Лоуборо, бледный от гнева, молча пытался высвободиться из сильных рук одурманенного вином пьяницы, который вознамерился вытащить его из комнаты. Я сказала Артуру, что он должен прийти на помощь своему оскорбленному гостю, но он только хохотал.
— Хантингдон, дурень! Иди же помоги мне! — позвал Хэттерсли, уже сильно устав.
— Желаю тебе всяческого успеха, Хэттерсли, — крикнул в ответ Артур. — И молю о нем Бога. Но встать я не в силах, даже для спасения собственной жизни. У меня никаких сил не осталось… Хо-хо-хо! — Он откинулся на спинку стула и застонал, держась за бока.
— Аннабелла, дай мне свечу! — сказал Лоуборо, чей противник ухватил его теперь поперек живота и старался оторвать от дверного косяка, за который он держался.
— Избавь меня от участия в ваших грубых забавах! — ответила она холодно, отходя в сторону. — Не понимаю, как ты можешь просить об этом!
Но я схватила свечу и подала ему. Он поднес язычок пламени к рукам Хэттерсли и не отнимал, пока тот, не взревев, точно дикий зверь, не разжал их. Лорд Лоуборо тут же исчез, — видимо, он поднялся к себе в спальню, потому что я увидела его только на следующее утро. А Хэттерсли, сыпя проклятиями, как безумец, бросился на оттоманку у окна. Милисент, не в силах долее терпеть омерзительного поведения мужа, хотела было воспользоваться тем, что никто больше не загораживал дверь, и ускользнуть из гостиной, но он ее окликнул и потребовал, чтобы она подошла к нему.
— Что тебе, Ральф? — тихо спросила она, с неохотой ему подчинившись.
— Я хочу знать, что с тобой, — объявил он, сажая ее к себе на колени, точно ребенка. — Почему ты плачешь, Милисент? Ну-ка, ответь?
— Я не плачу.
— Нет, плачешь! — крикнул он, грубо отгибая руки, которыми она старалась закрыть лицо. — Как ты смеешь лгать?
— Но я больше не плачу! — возразила она.
— Не плачешь, так плакала! И всего секунду назад! Так я желаю знать, почему. Ответишь ты или нет?
— Отпусти меня, Ральф. Вспомни, мы ведь не у себя дома.
— Что за важность! Отвечай! — крикнул ее мучитель, принимаясь ее трясти и безжалостно сжимая ее хрупкие плечи сильными пальцами.
— Как вы можете позволить ему так обходиться с вашей сестрой! — сказала я мистеру Харгрейву.
