Донельзя настороженный, он крался за каликой, тот начал надолго затаиваться в тени, там исчезал, Томас чувствовал его только по запаху и совсем редко — по дыханию. Однажды нырнул за ним в эту черноту, перевел дыхание, начал продвигаться в ту же сторону, куда и шли, высунул голову как из черной воды, похолодел.
Калики след простыл. Томас даже попятился, пошарил руками по стене, но ни дыхания, ни запаха отшельника, только мертвые камни, подрагивающая земля, громадные звери бродят в толщах земли...
В отчаянии, потоптавшись на месте, он вытащил меч и, взяв обеими руками, начал пробираться в ту сторону, где, как ему чудилось, должен быть этот пещерник, переоценивший его силы и прыть в железе.
Он был уверен, что уже не выберется, когда в сторонке послышался тоненький свист. Из-за скал показалась рука, поманила. Томас пригнулся, перебежал, пригибаясь за камнями.
Калика сидел сгорбившийся как церковная мышь, что выбралась из бочки с вином. Влажные космы волчьей шкуры свисали на каменный пол, словно вспотела и она. Однако обхватил себя обеими руками за плечи, вздрагивал, губы посинели. Томас и сам ощутил, что холодные мурашки бегают по телу, несмотря на горячий воздух.
— Куда ты пер? — спросил Олег шепотом. — Еще бы малость, заметили бы. Там за этим гребнем, их как муравьев в старом пне.
— Кого? — спросил Томас. Он чувствовал, что спросил глупо, но так устал, и был так счастлив, что отыскался звероватый друг.
— А кого ты надеешься встретить в аду? — ответил Олег вопросом на вопрос. — Ангелов, конечно. Ну, тех, которые с рогами и хвостами. Зато с крыльями! Правда, волосатыми...
Томас вслушался в неясные звуки. Впереди слышались голоса, глухие удары металлом по камню. Калика сделал знак Томасу, но рыцарь, искушенный в воинских уловках, уже крался как ящерица, неслышный, как клок тумана, и смертоносный, как большой Змей. Гряда понижалась, калика последние шаги проделал вприсядку, там упал и осторожно высунул голову.
Дальше голая, как ладонь, долина, прижатая непривычно низким небом. Она упиралась в эту гору, и теперь Олег понял, почему под ним предостерегающе вздрагивает гранит, в глубине камня нарастает напряжение, рвутся незримые каменные нити. Внизу как муравьев полуголых людей, изможденных, в цепях, которые рубят, откалывают, тащат массивные глыбы, и несокрушимая гора тает как затвердевшая глыба меда в горячей воде.
Томас тихонько присвистнул. Вся долина — дело рук каторжных душ, как и все изменения в царстве Тьмы, которым так дивится калика. Из долины медленно поднимается как тесто в квашне тяжелый запах пота, мочи, разлагающейся крови. За кишащей массой измученных людей видна цепочка неподвижных фигур, при виде которых у Томаса сами собой передернулись плечи. Железо зазвенело, калика яростно шикнул.
— Это же... черти! — прошептал Томас оправдываясь.
— Ну и что? Чертей не видел?
— Да вообще-то видел, — пробормотал Томас. — После пиров, что мы закатывали в Сарацинии, одному рыцарю... являлись всякие... синие, голубые, пятнистые, с рогами и без... только мелкие, не больше кошек.
— А ты откуда знаешь?
— Я сам их видел, — обиделся Томас, — и даже помогал ему ловить! Чтоб я другу не помог? Плохо же ты обо мне думаешь...
Лунный свет выхватывал их красноватые тела только на вершине гребня, потом черти снова исчезали в тени, но Томас успевал видеть блестящие, словно политые маслом тела, толстые и мускулистые, ноги короткие и кривые, руки едва ли не до земли, а на маленьких головах, что сидят прямо на плечах, тускло поблескивают кончики коротких рогов.
Почти у всех трезубцы, калика их обозвал вилами, хвостов Томас сперва не разглядел, уже хотел было спросить не родня ли лягушкам, потом все же увидел...
Олег посматривал на чертей и на Томаса. Рыцарь едва не вываливался из укрытия, страха на лице нет, скорее — дурацкий восторг, что вот наконец-то сразится с врагами своего бога, к тоже же похитившими невесту. Когда к высоким мотивам добавляются корыстные интересы, лучшего воина не отыскать.
Благородный рыцарь задрал лицо к луне и втягивал воздух подобно охотничьему псу, правда, тоже благородных кровей, дергал носом, наконец пробормотал недоумевающе:
— Что-то кровяной колбасой с чесноком пахнет. Как будто караван рахдонитов на привале.
— А почему и нет?
Томас пренебрежительно фыркнул:
— Так рахдониты ж все — иудеи! Скупают всякую дрянь, а потом перепродают где-то в глубинах Востока.
Олег посоветовал:
— А ты присмотрись, присмотрись.
Тучи сползли с мертвой бледной как смерть луны. Призрачный свет залил
мир светящейся дрянью, резче выступили скалы. Томас хмурился, стискивал зубы. Здоровенные черти, толстые и неуклюжие, с кожаными крыльями за спиной, другие черти помельче, но у всех, теперь глаза притерпелись и видят все мелочи — вислые носы, толстые губы, пейсы...
— И здесь иудеи, — сказал Томас с отвращением. — А кого ж они там в котлах, а? Уже и не орут, охрипли... Глотки посрывали.
— Крестоносцы, — невинно сказал Олег, но видя, как рыцарь вскипел и начал нащупывать рукоять меча, ухватил за локоть. — Постой! Не только, конечно. Всякий там народ, разный. А сперва только своих сажали... ты позаглядывай в котлы, которые тут с самого начала! Одни иудеи.
Томас зашипел как змей:
— Издеваешься?
— Клянусь, — ответил Олег. Томас по тону понял, что на этот раз калика не врет.
— Ну тогда ладно, — проворчал он, все еще не остыв. — Если своих, то... пусть чуточку и наших... которые преступили законы рыцарства и чести. Правда, не понимаю: у них же свой должен быть ад! Иудейский! Какого черта они и в нашем аду, христианском?
Олег невинно заметил:
— А где их нет?
— Но все-таки, это же ад, не ихняя чесночная колбаса!
Калика сказал серьезно, зеленые глаза стали узкими как щели, высматривал проход:
— А они перешли из своего ада в ваш. Хотя, по сути, это тоже их, только порядки здесь малость другие. В филиалах надо применяться к местным обычаям... но интересы блюсти свои... Вон там тень лежит всегда, даже когда луна светит вовсю. Там переждем, когда та тучка приползет...
— Думаешь, наползет?
— Если какой-нибудь дуралей не вздумает отогнать. Эх, с каким бы я удовольствием связал всех колдунов и магов спина к спине... да забросил в самое глубокое место в океане!
Томас сказал саркастически:
— А ты чтоб остался один?
— Ах, Томас... Магом нравится быть первые сто-триста лет, ну, триста-четыреста. Так же, как хочется быть непобедимым воином в первые сто лет от рождения. А потом, когда приходит мудрость, когда начинаешь жить умом...
Он вздохнул, а Томас, перед которым распахнулась бездна веков, о которых калика говорит так равнодушно, с торопливостью в голосе сказал:
