— Он лежит на виду. Тебе со своей лютней нужно присоединиться к вон тем нищим, и тогда у них дела пойдут гораздо лучше, а ты заработаешь себе на ужин и на кров.
— А других вариантов получить ужин у меня не существует? — Вагант хитро прищурился, похоже, ему нравился разговор с молоденьким дворянчиком, пытавшимся изобразить из себя шибко грамотного.
Такие молодые задиристые петушки уже встречались ему, и он читал их, как раскрытую книгу, тем не менее что-то в молодом рыцаре ваганта настораживало. Не было в нем той хрустальной прозрачности, которой отличались примитивные, на взгляд ученого студиоза, натуры почитателей Марса — древнеримского бога войны. А еще он обратил внимание на глаза рыцаря; хотя тот и говорил шутливым тоном, но они оставались холодными и настороженными. С чего бы? Рыцари, что ни говори, по своей природе храбрый и даже наглый народ, а этот как будто чего-то опасается.
— Это намек или просьба? — Вышеня уже откровенно смеялся.
Вагант оказался весьма интересным собеседником, и парню не хотелось с ним расставаться. Очередной вечер в тоскливом одиночестве и длинная до бесконечности ночь уже достали непоседливого новгородца до печенок, а отправиться на поиски приключений он пока не решался. Может, вагант — как раз тот самый счастливый случай?
— Мессир, признаюсь честно — это нижайшая просьба о благодеянии. Ведь благодеяние состоит не в том, что дается, оно — в душе дающего. Ваша душа чиста и милостива, я это вижу. Если сегодня вы накормите меня, Господь и судьба будут к вам благосклонны.
— Однако ты плут, — ответил Вышеня. — Мой учитель по этому поводу говорил нечто иное: «Часть благодеяния состоит в том, чтобы сразу отказать, когда тебя попросят». А он мудрый человек.
Вышеня старался держаться уверенно, с некоторой снисходительностью к человеку, стоявшему ниже его на ступенях сословной лестницы. Так поучали его и мсье Адемар, и кормчий Ламбер. Впрочем, это не составляло для молодого боярина особого труда; примерно так он вел себя и с холопами в Новгороде.
— Ах, как горько я обманулся! — воскликнул вагант, успешно изображая отчаяние. — Придется мне довольствоваться коркой хлеба и кружкой родниковой воды, а спать где-нибудь на конюшне. Если, конечно, меня не прогонят оттуда.
— Да будет тебе плакаться… — Вышеня уже принял решение. — Я тоже изрядно проголодался, но так как в Любеке человек я новый, то не знаю, где здесь хорошо кормят. Может, подскажешь? А заодно и отобедаем вместе.
Вагант просиял.
— С преогромнейшим удовольствием, мессир! — воскликнул он.
Так Вышеня и познакомился с бродячим вагантом — студиозом Клаусом Тойнбургом. Несмотря на невзрачный вид, тот был умен, остроумен и даже слагал стихи и баллады, исполняя их под свою лютню. Ему удалось пройти несколько курсов в богословском коллеже Сорбонны, — там обучались дети из бедных семей — но он не сошелся во взглядах со своим наставником по каким-то теологическим вопросам, попахивающим судом инквизиции, и поспешил перебраться в более свободную Италию, где продолжил обучение в Болонском университете. Однако и Болонья не пришлась ему по вкусу, несмотря на свои древние традиции.
Тогда Клаус все бросил и перебрался в Испанию, где совсем недолго проучился в знаменитом университете Саламанки, откуда еле унес ноги — после того как сочинил фривольную песенку про монаха и веселую синьору. Песенку неожиданно начали распевать во всех тавернах Испании. Такая известность пришлась не по душе уже опытному в подобных вещах Клаусу, и он решил направить свои стопы на родину, в Германию, где благодаря Ганзейскому союзу появились ростки свободомыслия, а святая инквизиция не имела такой силы, как в других странах Европы.
Именно Клаус Тойнбург предложил Вышене вкусить тот запретный плод, о котором юноша часто мечтал, но никогда его не пробовал. Однажды вагант сказал:
— А не сходить ли нам на «веселую» улицу? Признаться, я немного истосковался по сладенькому.
— Ты о чем? — поинтересовался Вышеня. — И что это за улица?
— Ба! — весело воскликнул вагант. — Да мы еще не отведали «малинки»! На «веселой» улице, недалеко от порта, есть несколько приятных во всех отношениях домиков, где живут прелестные безотказные девицы. Дело обстоит за малым — нужны деньги. Берут недорого, а удовольствий — полон мех.
Вышеня покраснел. Он хотел было отказаться, но заметив, что Клаус смотрит на него испытующе и как бы поддразнивая, решительно сказал:
— Веди!
Пока они шли, вагант, чтобы немного успокоить молодого рыцаря, рассказал ему много интересных историй из жизни бурсаков Болонского коллежа.
— …Жениться нам во время обучения запрещалось, и начальство нашего богоугодного учебного заведения вело борьбу с девицами легкого поведения не на жизнь, а насмерть. Управляющий должен был следить, чтобы бурсаки не выходили из коллежа ночью без разрешения магистра, а уж про таверны и говорить нечего. Нас ловили там, как зайцев — густой сетью. Однако и мы были не промах. Если гора не идет к бедному бурсаку, то он должен пойти к горе. Мы переодевали девиц в мужские одежды и приводили в свои спальни. А утром спускали их на грешную землю, связав несколько поясов. Иное дело в Париже… — тут вагант развел руками, будто собрался обнять весь Любек, и воскликнул: — Эх, незабываемые парижские денечки! А уж ночи… «Веселых» домов в Париже больше, чем харчевен. И кого в них только ни встретишь! В Париже девиц легкого поведения можно найти, где угодно. И на разных праздниках их великое множество; они попадают туда по специальному приглашению магистрата — для увеселения публики.
— А как церковь смотрит на все это?
— Положительно, мессир, весьма положительно! В проповедях святые отцы, конечно, клеймят позором бедных заблудших овечек, но денежку от «веселых» домов принимают в церковную кассу без зазрения совести. Многие женщины, особенно вдовы и одинокие, чаще всего приезжие, занимаются этим делом не от хорошей жизни. Между прочим, они неплохо зарабатывают. Труженицам «веселых» домов полагается выплатить налог в размере пятидесяти восьми су[61] за год, тем не менее после нескольких лет им хватает денег для того, чтобы открыть собственное дело, чаще всего какой-нибудь притон или харчевню. Так что жрицы свободной любви в денежном отношении не обижены…
На этом месте своего весьма поучительного и интересного рассказа вагант остановился и любезно раскланялся с толстым бюргером, который едва не шарахнулся в сторону при виде Клауса. Когда они разминулись, вагант весело расхохотался и объяснил Вышене:
