— А то мы… мы со всей душой! — ухватившись за крылечные перила, воинственно пообещал Дрозд, бессмысленно улыбаясь.
— Не, мужики, достаточно… — Рыков вылез наконец из сугроба, стер снег с головы. На подбородке у него ясно обозначилось красное овальное пятно, к утру грозившее превратиться в гематому, или, попросту говоря, бланш.
— Десантура… Тра-ра-ра… всех врагов… Прямо с неба… Тра-ра-ра… — заголосил от избытка чувств Дрозд неформальный гимн сводной десантной бригады, в которой служил вместе с Ильей.
Рыков скептически глянул на своего друга детства, потом на Привалова, по-прежнему сжимающего кулаки:
— Все, браток, все… Погорячился я. Пойду, промнусь, башку просвежу за забором. А ты Серегу уложи, он часок поспит — и как новый будет.
— Вот так вот! — в спину удаляющемуся Рыкову каким-то козлиным фальцетом крикнул Илья, отодрал пытающегося танцевать Дрозда от перил и потащил внутрь — спать…
* * *
Рыков, оставив за спиной дачу Киргиза, где с ним обошлись так негостеприимно, не спеша поднимался по еле заметной в ночной тьме тропинке, прихотливо извивавшейся между сугробами.
Челюсть после удара московского гостя Дрозда побаливала. Но Мать сказала: «Сынок, оставь их. Сейчас самый удобный момент, чтобы уйти. Эти люди — всего лишь прах и пыль у ног твоих. Тебя ждут. Поторопись!»
И Сергей, в другое время наказавший бы полупьяного туповатого парня за этот удар сполна, сделал вид, что искренне раскаивается.
Мать указала, куда идти — вверх по склону холма, потом налево, в неприметный распадочек, где и обнаружит он под снегом дверь, ведущую к цели. Сердце Рыкова забилось часто и тревожно, едва только она упомянула про подземелье под Буграми.
«…Ты уже бывал там. Отринь страх. Путь к вершине всегда лежит через темные глубины. Будь твердым, ничему не удивляйся и ничего не бойся — и тогда все враги наши рассеются…»
И Сергей пошел, накинув капюшон и натянув перчатки, — морозец все же давал о себе знать, пощипывая уши и холодя пальцы.
Железная тяжелая дверь, явно сработанная в трудные советские времена, долго не поддавалась. Рыков, отгребя снег, минут десять безрезультатно дергал за ржавую скобу, приваренную к двери, и уже решил, что открыть ее не удастся, но тут чуть дрогнула под ногами земля и в железный толстенный лист ударило изнутри — бам-дм!
Дверь приоткрылась, и Сергей вошел под низкие бетонные своды подземелья. Перед ним открылся длинный темный коридор, уводящий во мрак. Рыков достал из кармана «вечный» японский фонарик-ручку и двинулся вперед…
…Здесь все осталось по-прежнему, разве что пыли прибавилось. Ящики и сундуки вдоль стен, истлевшие мешки, глыба дизель-генератора. И черный зев шахты, той самой, в которой много лет назад нашел свою смерть Серый человек.
«Спускайся вниз, сынок», — прозвучал в его голове голос Матери.
«Но там же лежит этот… Он…» — Рыков на мгновение замешкался у края шахты.
«Забудь о нем. Он — ошибка. Он был недостоин ни дарованной силы, ни нашего внимания. Его воля оказалась слаба, и грязные страсти, что жили в нем, подчинили себе разум и душу его».
«Ты тоже говорила с ним?» — удивился Сергей. Все те годы, что Мать опекала Рыкова, они ни разу не обсуждали Серого человека. Теперь, видимо, пришло время нарушить это табу.
«Я выбрала его и вела по жизни, вот как тебя. Но ты — сильный, а он был — слабый…» — Мать произнесла эти слова с еле уловимой грустью и тоской.
«Он убивал детей! Почему ты не остановила его?» — Рыков все медлил, присев над темным провалом.
«Я пыталась. Но было слишком поздно. Слишком… Впрочем, в конце концов его остановили… мы! Мы с тобой, сынок…»
Сергей промолчал в ответ, зажал фонарик зубами и принялся спускаться, цепляясь за изъеденные кислотой и ржавчиной скобы. Внизу его ожидала встреча с останками существа, ставшего детским кошмаром, и Рыков совершенно забыл испугаться, что ненадежная лесенка может не выдержать.
Она выдержала. На дне шахты пыли оказалось куда меньше, чем наверху. Из черных проемов несло сыростью и теплом. Сергей, стараясь не смотреть под ноги, по краю обошел то место, куда два с лишним десятка лет назад рухнул заживо съедаемый кислотой человек.
«Иди в тоннель, отмеченный знаком сома, быка и орла», — глухо посоветовала Мать.
Пошарив лучом фонарика, Рыков вскоре обнаружил над одним из проходов грубо вырезанные в сером известняке стилизованные изображения рыбы, рогатой бычьей головы и крылатого создания, больше похожего на самолет.
«Поторопись, сынок!» — В голосе Матери слышалось затаенное нетерпение.
«Да, да…» — Сергей машинально кивнул и уже сделал шаг к нужному тоннелю, но тут что-то заставило его обернуться и направить синеватое пятно света на каменный пол возле последней скобы лестницы.
От серого плаща осталась лишь темная труха. Кислота съела одежду, волосы и большую часть плоти, убила все живое вокруг тела, разложила известняк под трупом, превратив его в желтоватый порошок. Но почему-то она пощадила то, что должна была уничтожить в первую очередь.
И из месива черных, как будто покрашенных или обугленных ноздреватых костей, из кучи праха, из этой открытой могилы смотрел на Сергея, скаля в зловещей улыбке желтые зубы, темно-коричневый голый череп…
* * *
Он долго шел по широкому, квадратному в сечении тоннелю, а перед глазами все стоял череп Серого человека, все жила его торжествующая, застывшая навечно усмешка.
И впервые задумался Рыков — а так ли хорошо то, что Мать помогает ему? Благим ли, нужным ли людям делом он занимается последние годы? Вообразив себя творцом истории — не сотворит ли он апокалипсис? Или все это вообще — всего лишь помешательство, и нет никакой Матери, нет верной помощницы и советчицы, а есть диагноз — шизофрения?
«Ты устал, сынок. Потерпи, скоро отдохнем. Взбодрись, осталось немного! Ты уже почти у цели! Будь стойким, не поддавайся сомнениям, ибо они способны привести к проигрышу любую, даже заведомо победную, партию!»
«Да, ты права…» — Рыков глубоко вдохнул сырой подземный воздух и сцепил зубы. Как бы то ни было, а прыгнув в омут, сапог не жалеют…
…В небольшой круглой пещерке царил полумрак. Сергей не сразу заметил источник тусклого зеленоватого света и, только приглядевшись, понял, что свечение исходит от большой, грубой иглы, воткнутой в кусок желтоватой кожи, лежащей на сером плоском камне.
Рядом сидел, по-детски обняв острые колени костлявыми руками, совершенно голый, безволосый человек с грубым, лошадиным лицом. Тонкие синеватые губы плотно сжаты, глаза, лишенные даже намека на ресницы, закрыты.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
