Внезапно руки его замерли на месте. Симон тут же позабыл про мазь, схватил оба амулета на цепочке и уставился на имена.
Святой Прим, святой Фелициан…
Амулеты, словно ледышки, холодили руки. И как они сразу не догадались?
Симон повернулся к Шреефоглю.
– Можем мы заглянуть ненадолго в вашу библиотеку? – спросил он охрипшим голосом.
Советник высоко поднял брови:
– Думаете, вы найдете там способ излечить болезнь? Вынужден вас разочаровать. Книг по медицине у меня, к сожалению, маловато.
Симон помотал головой:
– Мне нужен молитвенник.
– Молитвенник? – Шреефогль изумленно взглянул на лекаря. – Думаю, у жены что-нибудь и найдется. Но зачем…
– Идемте в библиотеку, – сказал Симон. – Здесь мы все равно ничего пока сделать не сможем. Если мои предположения окажутся верны, то совсем скоро я куплю для Клары лучшее лекарство во всем Пфаффенвинкеле. А для вас – Парацельса в позолоченной обложке. Даю слово.
Куизлю предстояло нелегкое дело. Он самому себе казался чуть ли не преступником, шагающим к эшафоту. Вчерашний кофе хоть и избавил палача от мучительного похмелья, все же голова у него до сих пор гудела, как колокол. Но угнетала его сейчас вовсе не головная боль. Покоя не давала нарушенная клятва.
Когда стражник Йоханнес увидел, в каком настроении пребывал палач, он добровольно отступил в сторону и пропустил его в тюрьму.
– Куча работы, да? – прокричал он ему вслед. – В субботу все ждут кровавого зрелища. Надеюсь, людям будет на что поглядеть! Поломаешь ему все кости, палач? Я на два геллера поспорил, что Шеллер и на второй день орать будет!
Куизль не обратил на него внимания и шагнул прямиком к камерам, где сидел со своими людьми Шеллер. Беглого взгляда хватило, чтобы отметить, что в отличие от прошлого раза у заключенных были одеяла, свежий хлеб и вода. И больной мальчик выглядел сегодня лучше – значит, лекарство помогло.
За решеткой, скрестив руки, стоял Ганс Шеллер. Когда палач подошел ближе, главарь банды плюнул ему в лицо.
– Виселица, значит? – прорычал он. – Быстро и без крови, ха! Жди! Убьют без всякой спешки, удар за ударом. И тебе-то я доверился, палачу поганому!
Куизль медленно вытер плевок с лица.
– Веришь ты мне или нет, но мне жаль, – сказал он спокойно. – Я попытался, но высоким господам хочется посмотреть, как ты покричишь и повоешь. Пусть так…
Он подошел к Шеллеру почти вплотную.
– Но мы еще можем этих торгашей обвести вокруг пальца, – прошептал он так тихо, чтобы никто из присутствующих его не услышал.
Шеллер взглянул на него недоверчиво.
– Что ты задумал?
Куизль убедился, что их никто не подслушивал. Разбойники были слишком заняты собственными заботами, а стражник Йоханнес предпочел подождать снаружи. В конце концов, палач вынул из-под плаща небольшой мешочек. Когда он открыл его, на покрытую трещинами ладонь выкатился всего один коричневый шарик. Пилюля, размером не больше камушка для игры.
– Прикусишь, и мигом предстанешь перед Господом милостивым, – сказал Куизль. Он поднял пилюлю, словно драгоценную жемчужину. – Я приготовил ее специально для тебя. Ты не почувствуешь никакой боли. Спрячь во рту, а когда я ударю, просто разгрызи.
Шеллер взял пилюлю кончиками пальцев и рассмотрел подробнее.
– Никакой боли, говоришь?
Куизль помотал головой.
– Никакой. Доверься мне, я знаю толк в боли.
– А как же представление? – прошептал Шеллер. – Люди будут недовольны. Я слыхал, палача, бывает, и самого вешают, если что-то идет не так, как полагается. Народ решит, что ты схалтурил.
– Это моя забота, Шеллер. Только не глотай яд прямо сейчас. Иначе советники захотят отыграться на остальных. Тогда мне еще и мальчишек придется колесовать.
Главарь банды надолго замолчал, пока наконец снова не обратился к палачу.
– Значит, о тебе говорят правду, Куизль.
– А что говорят?
– Что ты хороший палач.
– Я палач, но не убийца. Увидимся в субботу.
Куизль развернулся и вышел из тюрьмы. Ганс Шеллер долго еще перебирал пилюлю пальцами. Затем закрыл глаза и стал готовиться к путешествию в небытие.
Они отыскали молитвенник на самой дальней полке между работой Платона и крестьянским календарем. Как последний попал к нему домой, Шреефогль не имел ни малейшего понятия. Скорее всего, жена раздобыла его у заезжего торговца церковной утварью. Наряду с литургическим песенником, восьмифунтовой Библией и тем самым молитвенником.
Взяв в руки книгу, Симон вкратце рассказал Шреефоглю о том, что они с палачом обнаружили в крипте. Рассказал обо всех загадках, о своих подозрениях, что за ним постоянно следят, и о последней подсказке, которую они нашли вместе с Бенедиктой на липе в Вессобрунне.
– Мы твердо убеждены, что все эти загадки приведут нас к сокровищам тамплиеров! – закончил Симон, пока расставлял по полкам остальные книги. – Сокровища, которые немецкий магистр ордена Фридрих Вильдграф намеренно спрятал вдали от крупных городов. Не в Париже или в Риме. Он, видимо, решил, что только здесь, в баварской провинции, французский король никогда не найдет сокровища. Загадки подобраны таким образом, что решить их, по сути, сможет лишь кто-то из местных!
Якоб Шреефогль сел тем временем на краешек стола и с возрастающим вниманием следил за рассуждениями лекаря.
– Вполне возможно, что Фридрих Вильдграф передал это знание своим сыновьям или внукам, – продолжал Симон. – Когда-то их линия, вероятно, оборвалась, и знание о сокровищах и загадках оказалось утраченным.
– И как же звучит следующая загадка? – спросил Шреефогль.
Симон быстро выглянул из окна, чтобы проверить, не наблюдают ли за ним, и только затем тихо продолжил.
– In gremio Mariae eris primus et felicianus, – прошептал он. – Можно перевести как «И быть тебе первым в лоне Марии, и познаешь ты счастье». Я долгое время считал, что это какой-то текст из Библии.
– А что это на самом деле?
– Это я вам скажу, когда отыщу нужное место в книге.
Симон принялся листать молитвенник. На нужной странице он остановился и стал читать.
– Я был прав! – воскликнул он, затем голос его снова перешел в шепот. – Никакой это не библейский стих, а фраза с двумя зашифрованными именами. Прим и Фелициан. В переводе они действительно означают первый и счастливый. Но это также и два святых из Древнего Рима. Вот!
Он указал на раскрытую страницу с изображенными на ней двумя обнаженными и связанными мужчинами. Несколько палачей пытали их на дыбе, и все равно эти двое улыбались, словно взирали на самого Иисуса.
– Прим и Фелициан были римскими христианами, которых по приказу императора Диоклетиана замучили, а затем обезглавили, – продолжил Симон. – Если верить книге, до этого они своей стойкостью обратили в свою веру тысячи римлян.
– Но это было в Риме! – вставил Шреефогль. – Разве вы сами только что не говорили, что этот тамплиер вместо больших городов избрал наше захолустье? Значит, это не может быть решением загадки.
Лекарь ухмыльнулся и помахал книжкой.
– Не спешите так, ваша честь. Прима и Фелициана пусть и похоронили в Риме, но потом их останки развезли по разным местам, где их почитают и по сей день.
Якоб Шреефогль между тем встал со стола.
– И где же они? – спросил он. – Ну же, не тяните!
Симон захлопнул книгу и поставил ее обратно на полку.
– В бенедиктинском монастыре Роттенбуха, всего в нескольких милях отсюда.
Советник недоверчиво на него посмотрел.
– Роттенбух?
Симон кивнул.
– Монастырь, посвященный пресвятой Деве Марии. Прим и Фелициан в лоне Марии. Вот разгадка! – Он хлопнул себя по лбу. – Ну и глупец же я! В детстве я даже участвовал в паломничестве к мощам обоих святых, но совсем об этом позабыл!
Шреефогль улыбнулся:
– Насколько я вас знаю, теперь вы совершите туда паломничество еще раз.
Симон уже подошел к двери, но вдруг остановился и задумался на мгновение.
– Я поеду только тогда, когда Кларе станет лучше, – сказал он. – Ни одно сокровище мира не стоит вашей дочери.
11
На следующий день состояние Клары не изменилось. Ее лихорадило и мучил кашель. Симон приготовил ей отвар из листьев липы и розмарина и добавил в него весь оставшийся мед, который смог отыскать дома. Он не переставал проклинать себя за то, что не купил летом побольше иезуитского порошка. Но снадобье, которое продавал сарацинский торговец, было дорогим – слишком дорогим для простого городского лекаря, чтобы приобретать его в больших количествах.
Каждый день утром и вечером Симон навещал Клару, слушал ее дыхание и ласково разговаривал со спящим ребенком. Бенедикту он за эти дни ни разу не видел. Лекарь чувствовал, что сам втайне от себя ее избегал. С их последней встречи что-то между ними надломилось. Насторожиться его, вероятно, заставило пренебрежительное замечание торговки о Магдалене.
