— Хуже! Значительно хуже! Я потом это тебе объясню, когда — не знаю, но обязательно объясню!
Я вижу: Мама расстроена, но не так, как когда мы что-то не так делаем, а совсем по-другому. Она рассеянно кивает мне головой, я говорю:
— Хорошо, Мамочка! Я побежала! — И бегу на кухню к окну — на нём очень красивые узоры из снега, инея и льда.
— Любуешься? — спрашивает Бабушка.
— Да, Бабусь! Красиво!
А сама не могу ничем любоваться — очень расстроилась из-за того, что это «значительно хуже, чем „диван“»! И Папа сказал: «Бывали времена и похуже!» Это он в декабре сказал, когда «наше правительство ограбило свой народ».
У нас дома, в нашей семье, всё, как всегда, очень хорошо!
Но вот там, где-то вокруг нас, что там происходит? Что там происходит, я не понимаю. Мне не по себе. Я не хочу об этом думать, но думается!
Что там такое происходит — хуже, чем «диван»?!
«Москва 1937»
У нас потрясающее событие и потрясающая новость: Папке дали новую квартиру! Мамочка сказала, что это не квартира, а хоромы! Сейчас конец февраля, а переезжать мы будем туда в начале апреля.
Вчера Мамочка собрала нас троих за столом и сказала сначала, что мы будем готовиться к переезду уже сейчас, без спешки. Мне очень стыдно быть такой эгоисткой, но я не могу ждать, когда Мамочка всё про квартиру будет рассказывать, и спрашиваю:
— А у меня там будет своя кровать?
— У тебя там будет не только своя кровать! — говорит Мамочка радостно и гордо. — У тебя там будет тумбочка напополам с Анночкой и твой личный большой письменный стол. И у Эллочки будет письменный стол, и у Анночки.
Мы чуть с ума не сошли от радости — стали кричать «ура!» и хлопать в ладоши.
— Теперь, девочки, о деле!
И Мамочка распределила обязанности: Анночка сортирует игрушки в коробки, которые даст Мама, я занимаюсь книгами — связываю их верёвкой штук по семь-восемь, в зависимости от толщины, в пачки, а пачки кладу одна на другую около стенки и часть — в шкаф. А Мамочка с Ёлкой упаковывают бьющиеся вещи.
И вот сегодня после обеда музыкалки у меня нет, и я думаю, пора начинать делать пачки — хоть полчаса, а поработаю. Открыла письменный шкаф — ух ты, как книжек много! Сразу решила: начну сверху — это самое трудное, а я люблю начинать с трудного, чтобы потом было легче. Всё у меня есть — и верёвка и ножницы. Стала делать пачки — первые две пачки долго делала. Потом поняла: надо, когда первый раз верёвкой обвязала и затянула, натяг не ослаблять — а я делаю это на Папкином столе, — до низа верёвку натянуть, пальцы подсунуть вместе с верёвкой, а потом раз! — и быстро её перевернуть. И пачки стали нормальные, и работаю быстрее!
Книжки все взрослые и стоят ко мне корешками. Вдруг на середине полки у самой стенки стоит спиной ко мне какая-то, как мне кажется, странная детская книжка — может, она кажется мне странной, потому что «странно» стоит!
Я тянусь, достаю её — она тоненькая, я переворачиваю — на ней написано: «Лион Фейхтвангер» — это автор, я его не знаю, и название книжки — «Москва 1937». Почему 1937-й? — такая у меня непонятная мысль. И сразу вспоминаю случай с Чинаром, как он меня тогда выручил и как Мамочка потом говорила Бабушке: «Но тогда думала — тридцать седьмой год, страх…»
Я иду к Мамочке — она за буфетом на их кровати что-то упаковывает — и показываю ей книжку.
— Она как-то странно стояла. Почему?
Мамочка берёт книжку, кладёт её к стенке на кровать лицом вниз, прислоняется к кровати, смотрит сквозь меня и говорит:
— Нинуша, ты уже большая, ты знаешь, что такое «враг народа» и «запрещённая книга»?
— Знаю! — говорю, но почему-то мне становится немножко холодно.
— Это запрещённая книга — её не так давно запретили, изъяли из всех библиотек, — у Мамочки такой уставший голос, как во время эвакуации, — и если кто-нибудь из посторонних узнает, что она у нас есть, наша семья может разрушиться.
— Как… разрушиться? — У меня мурашки по спине побежали.
— Папу и меня посадят в тюрьму, Эллочку — ей уже четырнадцать лет — тоже посадят, тебя, Анночку и Мишеньку отдадут в специальный детдом для детей «врагов народа». Бабушку в лучшем случае просто выгонят из квартиры!
— А эту книжку написал что, «враг народа»? — Но я по Мамочке вижу и понимаю: мы подходим к чему-то ужасному, очень тяжёлому, что почти невозможно вынести — я боюсь это слушать, но знаю, что это трусость и я должна всё узнать!
— Нет! Её написал известный немецкий писатель, он написал там очень много хорошего о нашей ужасной и несчастной стране!
Я вздрагиваю при слове «ужасной», а Мамочка такая бледная, такая уставшая, что мне страшно!
— А почему её запретили? — И я беру Мамочку за руки — они очень холодные.
— Её у нас в стране печатали и читали лет десять. Но там есть две маленькие главы — одна называется «Культ Сталина», вторая — «Сто тысяч портретов человека с усами». В прошлом году её запретили.
Я обнимаю Маму — мне очень страшно, и я говорю тихо, шёпотом ей на ухо:
— Мамочка! Давай я пойду и очень незаметно выкину её на помойку!
— Нинуша, не волнуйся, родная, и ничего не бойся! — У Мамочки уже обычный голос и руки стали немножко теплее. — Никуда ничего выкидывать не будем — это значительно опаснее, чем то, что она будет по-прежнему лежать у нас в шкафу. Сзади! — И Мамочка вдруг улыбается. — Твой Папа сейчас очень нужен нашему государству и нашей власти, потому что он возглавляет такую важную работу для нашей страны, что мы с тобой даже представить себе этого не можем! Никто просто так у нас делать обыск не будет, если только ты случайно кому-то это не расскажешь.
— Мамочка! Я так люблю нашу семью — я же не сумасшедшая!
— Нет, ты умная, хорошая, смелая девочка! Ты никому ничего не будешь рассказывать, но ты ничего не будешь бояться! — И Мама смотрит мне в глаза. — Всё у нас тогда будет хорошо! А сейчас поди приляг на Бабушкину кроватку широкую, возьми хорошую книжку и почитай — отвлекись!
— А Сталин, Мамочка… он… знает? — спрашиваю и боюсь услышать ответ.
— Всё знает! Абсолютно всё!
— Я пойду, — говорю, — поваляюсь, почитаю.
— Иди, родная, всё у нас будет хорошо!
Я беру какую-то книгу, ложусь на Бабушкину кровать, делаю вид, что читаю, чтобы со мной никто не разговаривал. И вспоминаю 800-летие Москвы, маленького мальчика, кровавые пузыри. А ведь у Квитко написано в стихотворении, что Сталин спасёт тебя, где бы ты ни был — в лесу, тундре или на море! А мы были совсем рядом с Кремлём — почему же Сталин не спас его? Значит, это всё обман! Всё обман! Какой уж там «диван»!
