для обсуждения мировоззрения близких к ним людей, родственников, друзей, знакомых… Но вот на что я обратила внимание – в ваших словах иногда сквозит этакое презрительное отношение к либералам.
Ну что тут скажешь? Столь коварного вопроса от юной леди я никак не ожидал. Да если бы узнали, что перед ними убеждённый монархист, наверняка бы закидали гнилыми помидорами и вынесли из аудитории вперёд ногами. Впрочем, не знаю, как у них тут принято. Вот потому и отвечаю:
– Презрительное? Вовсе нет. Скорее, сочувственное. Причём сочувствую я самой идее…
– Как это так? – в словах юной особы сквозит недоумение, а по залу прокатился ропот.
Тут следует пояснить, что я всё ещё находился под впечатлением небывалого успеха. Всё ж таки первое выступление перед публикой, полный зал, аплодисменты. Да на моём месте каждый бы воспарил туда, откуда очень долго и очень больно падать… Увы, столь ценные мысли появились у меня уже потом, ближайшей ночью, когда маялся без сна. А здесь, забыв обо всём на свете, говорю так, как будто нахожусь в дружеской компании:
– Дело в том, что стремление к свободе заслуживает, безусловно, уважения. Если не восхищения. Вы, наверное, не знаете… был когда-то такой фильм «Это сладкое слово свобода». Слово-то сладкое, но беда в том, что человек ещё не достиг той степени совершенства, чтобы позволять ему делать всё, что в голову взбредёт.
Произнося эти слова, я чувствовал, что увлекаюсь. Однако желание развить успех, получить власть над аудиторией, несло меня вперёд. Откуда в моей голове возникали аргументы, где находил подходящие слова? Ведь прежде, как только мог, избегал разговоров о политике. Но оказавшись здесь, в Нью-Йорке, я был уже не в состоянии молчать. Я словно бы продолжал спор с Джоном и жаждал непременно доказать, что прав не он, а я.
– Однако одними запретами тоже не удастся ничего хорошего добиться, – слышу возражение от очень уж серьёзного юноши в очках.
– Верно. Но вот позвольте вас спросить, можно ли давать свободу преступникам?
– Конечно, нет.
– А людям психически ненормальным, скажем, буйно помешанным?
– Думаю, что нет. До тех пор, пока не вылечат.
– Ну а теперь ответьте вот на какой вопрос. Можно ли давать свободу людям, для которых не существует нравственных ограничений, которые готовы лгать, давать взятки, выискивать любые способы, чтобы обойти закон и увеличить прибыль?
– Хотелось бы для начала понять, кто будет тестировать людей. И как определить, соответствует ли человек заданным критериям?
– Да нет, никого не надо проверять. Несовершенство человеческой породы – это факт неоспоримый.
– Но есть законы… – не унимается очкарик.
– За выполнением законов следят всё те же люди. Те же в том смысле, что такие же.
– И что делать?
– Выход один: совершенствовать породу. А по мере её улучшения предоставлять всё больше свобод.
– И какие же ограничения свобод вы предлагаете?
– Да ничего я не предлагаю. Просто сомневаюсь в правильности того, что власти делают. А результат может оказаться весьма и весьма прискорбным.
– Вы скептик, каких больше не сыскать…
– Совсем наоборот. Нас слишком много.
Произнося эти слова, я обводил взглядом сидевших в этом зале, надеясь увидеть сочувствие или понимание в глазах. Не знаю, так ли это, но мне показалось, что говорил не зря.
На этом лекция закончилась. Кое-кто попросил у меня автограф. Кто-то предложил продолжить спор. Да я бы с удовольствием, но не сейчас. Дайте насладиться успехом после выступления! Однако одна студентка оказалась очень уж настойчивой. По виду я бы ей и семнадцати не дал, очень миниатюрная, но не в моём вкусе, к сожалению. Все уже разошлись, и вот Энжи, так она представилась, предлагает взять у меня интервью для их студенческой газеты. Увы, в России до этого так и не додумались. Ну что ж, хотя бы здесь…
Однако не успел я ответить на все её вопросы, как за стенами аудитории послышались чьи-то взволнованные голоса. Распахивается дверь, которую я вроде бы не закрывал, и в аудиторию входят двое полицейских… Опять?! Да сколько можно? Что я ещё тут натворил? И в чём причина этого визита?
– Сэр! Вам необходимо пройти в участок вместе с нами?
– Это ещё зачем?
Спасибо Энжи, всё дословно переводит.
– Сэр! Обвинения в сексуальных домогательствах вам предъявит прокурор. А пока вы вправе хранить молчание и…
Дальше последовала обычная процедура задержания. Ведут по коридорам – хорошо хоть без наручников. Сзади Энжи семенит, на ходу пытаясь объяснить:
– Ведь ничего же не было…
– Вас, мисс, осмотрит врач. Не исключено, что обнаружит признаки насилия.
А я даже не знаю, что сказать. Это же сколько можно? Что я им – мальчик для битья? Или, может быть, засланный казачок из погрязшей в разврате и анархии России?
В участке мне предложили ознакомиться с неким документом:
«Жители района Гринвич-Виллидж считают своим долгом выразить возмущение безобразным поведением заезжего русского писателя в стенах Нью-Йоркского университета. Его попытку склонить к развратным действиям студентку мы расцениваем как вылазку враждебного нам существа, как плевок в лицо американской демократии. Оставляя в стороне сущность его выступления перед студентами университета, выступления лживого и клеветнического, выставившего уважаемых людей в самом неприглядном виде, мы выражаем крайнее удивление позицией администрации университета, допустившей это мероприятие. Мы также уверены в том, что таким людям, как Михаил Покровский, не место в свободной демократической стране и более того – на всём американском континенте. Мы ожидаем от администрации университета заявления об отмежевании от действий писателя-клеветника, писателя-развратника. От имени тысяч жителей района мы спрашиваем: куда идёт Нью-Йоркский университет – к свободе или к пропаганде секса и насилия?»
Под этими словами было несколько десятков подписей. Когда только успели их собрать?
После допроса очутился в камере. О чём ночью передумал, лучше бы не вспоминать…
А вот наутро меня вызывает полицейский чин и говорит:
– Сэр! Вы должны покинуть территорию Соединённых Штатов и ближайшим рейсом вылететь в Европу. Если бы не вмешательство влиятельных лиц, всё могло быть много хуже. Я должен проводить вас в аэропорт.
Уже в самолёте Поль раз сорок извинился за этот инцидент. А в завершении, когда мы по глоточку выпили, сказал так:
– Надо же понимать, кому и что можно говорить. Одно дело – спорить с Джоном или же со мной. Но вот когда речь идёт о подрастающем поколении – с ними так нельзя. Надо же щадить их неокрепшее сознание.
В ответ я только глубоко вздохнул. А Поль продолжал меня воспитывать:
– Ох, и досталось мне от Джона! Знал бы ты, чего мне стоило его
