В благородном деле собирательства опять же не обошлось без масонских лож и тайн. Так, Николаю Борисовичу очень хотелось иметь у себя оригинальную картину «живописца императора и императора живописи» Жака Луи Давида. Заказчиков у первого художника Франции имелось предостаточно. Вельможи и познатнее Юсупова покорно ждали своей очереди по несколько лет, но масонская дисциплина и тут сыграла свою роль — Давид никак не чуждался общества «вольных каменщиков». Великий художник неожиданно быстро согласился написать для Николая Борисовича картину на античный сюжет. Правда, для этого князь, в свою очередь, обязывался выполнить небольшое предварительное условие — купить картину «бедного» художника, точнее — художницы.
Анжелика Монже. «Тезей и Пейрифой». ГМУА.
У Давида имелась ученица — Анжелика Монже. Как-то раз «бедная» мадам Анжелика сочинила обширное полотно «Тезей и Пейрифой», которое выставила в «Салоне» и которое во Франции никто не хотел покупать. Типичная дамская живопись и тогда не сильно ценилась. Картина была большая и парадная, но не более того, зато художница считалась просто красавицей. Вот Давид и составил своей милой ученице протекцию. Николаю Борисовичу пришлось не только приобрести этот холст, но и выплатить за него громадную сумму, в несколько раз превышавшую реальную стоимость сего шедевра «дамского искусства».
Дабы великий Давид не обманул, порешили следующим образом — Юсупов для начала заплатит госпоже Анжелике две тысячи ливров аванса, а остальные четыре отдаст лишь после того, как Давид, в свою очередь, напишет для него шедевр.
Автограф Анжелики Монже.
В отместку князь Юсупов порядком поизмывался над первым живописцем Наполеона. Давид принужден был не только оговаривать с Николаем Борисовичем сюжет и позы героев картины, но даже переписывать непонравившиеся князю куски. Впрочем, разошлись все довольные — Юсупов — картиной «Сафо и Фаон», Давид — громадным гонораром в двенадцать тысяч ливров. Благо, русские и украинские крепостные крестьяне князя усиленно трудились для пополнения Юсуповской казны и коллекций. Более того, Юсупов и Давид расстались, можно сказать, друзьями. Приобретенные во время путешествия многочисленные картины для Юсуповского собрания готовились к отправке в Россию в мастерской главного живописца Наполеона.
«Я знаю, как они прекрасны, — писал Давид в письме к Николаю Борисовичу в Москву 1 октября 1811 года о картинах, — и поэтому я не осмеливаюсь принять полностью на свой счет все похвальные слова, которые Вы изволите мне говорить, … припишите их, князь, той радости, которую я и другие, работающие для Вашего Превосходительства, испытывают при мысли, что их труды будут оценены столь просвещенным князем, страстнымпочитателем и знатоком искусства, который умеет входить во все противоречия и сложности, которые переживает художник, желая наилучшим образом выполнить свою работу»[176].
Ж. Л. Давид. «Сафо и Фаон». Из собрания князя Н. Б. Юсупова. ГЭ.
Эти слова свидетельствуют о том, что под маской внешней учтивости между князем и художником скрывались вполне человеческие отношения и симпатии.
Во время последнего заграничного путешествия Николай Борисович покупал произведения преимущественно французских художников, как старых, так и современных. До этого в княжеской коллекции преобладали работы итальянских и голландских мастеров.
В Юсуповском архиве находится немало писем художников, преимущественно французских, обращенных к Николаю Борисовичу, периода его второго заграничного путешествия. Князь был дружен со знаменитым Жаном Батистом Грезом; сохранилась и частью опубликована их переписка[177]. Юсупову удалось собрать крупнейшую в России коллекцию картин выдающегося художника. Развешенные вместе, они производили впечатление выдающегося художественного ансамбля. Теперь значительная их часть канула в небытие. В музее-усадьбе «Архангельское» хранится только одна работа мастера.
Ж. Б. Грез. «Письмо». ГМУА.
Напротив, только официальные отношения связывали Николая Борисовича с любимым учеником Давида Антуаном Жаном Гро. Ему князь заказал громадный конный портрет своего сына Бориса Николаевича. В портрете, по мысли Николая Борисовича, причудливо соединилось несоединимое — символика Мальтийского Ордена и татарский костюм мальчика. Гро никогда не видел портретируемого. Лицо писалось по живописной миниатюре. В былые времена портрет этот непременно украшал парадную столовую в Архангельском. После переходов в советское время из одного музейного собрания в другое теперь он украшает экспозицию московского Музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина, а в родовом имении осталась старая ремесленная копия.
Порой в княжескую коллекцию попадали не оригинальные произведения, а старые копии, зачастую исполненные хорошими мастерами. Юсупов отнюдь не пренебрегал ими, более того, старался, чтобы произведения больших мастеров хотя бы в копиях оказывались в России, рассматривая их в качестве самостоятельных произведений искусства. Не случайно, еще живя в Риме, князь мечтал перевезти на Родину «все достойное, что есть в Вечном городе из художеств», дабы исполнить тем самым как собственные художественные замыслы, так и будущего императора Павла Петровича, столь характерные для людей эпохи Просвещения.
А. Гро. «Конный портрет кн. Б. Н. Юсупова». ГМИИ.
И еще один маленький штрих к портрету Николая Борисовича времен его последнего путешествия по Европе. Юсупов, кажется, не был бы самим собой, если бы не привез из-за границы в дополнение к коллекциям еще «кое-что» прекрасное — новую пассию. «Мамзель Софья Степановна», как именовали ее в России, приехала не одна, а с сыном Алексеем, разумеется, Николаевичем.
Первоначально чувство к ней, надо полагать, оказалось очень сильным. «Мамзель» пользовалась моментом, сколько могла. Она получала ежемесячно 300 рублей только на карманные расходы. Ей оплачивался и стол, и богатые туалеты. Всевозможным подношениям не было конца. Более того, «мамзель» нашла нужным продать князю даже привезенные с собой серебряные вещи и кухонную медную посуду. Сын «мамзели» обучался за счет Юсупова танцам и рисованию.
Архангельское. Парадный двор Главного усадебного дома. Фотогр. 1910-х гг.
Через год московской жизни Софья Степановна обнаглела до того, что стала претендовать на молочную ферму в только что приобретенном Архангельском. Тогда ей без особых церемоний указали на место. Сохранились сведения, что вскоре она приняла предложение выйти замуж за некоего кухмейстера, после чего в официальных документах стала именоваться уже «Мадам Денос». Вместе с князем «мадама» спасалась от своих соотечественников-французов в Астрахани. В Астраханских же степях след ее теряется[178].
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
