– Ну хорошо. Как вы помните, из письма, переданного мне через нотариуса, следует, что господин Жих купил у лица, выдавшего себя за курьера фирмы «Бушерон», некоторое количество брильянтов, не так ли, Ефим Андреевич?
– Да, да. Вы же мне это посланьице и передали…
– А где же, позвольте вас спросить, находятся эти драгоценности?
– Ну, возможно, у этой, как ее… у вдовы, – попытался быстро сориентироваться следователь.
– Нет, господа. Камни, принадлежащие семье Жих, спрятаны здесь. – Ардашев отвернул крышку трубки калейдоскопа и высыпал в ладонь целую горсть обработанных алмазов. – Из-за этих бездушных кристаллов убили отца и сына Делавинь, господина Жиха, артиста Абрашкина и бедолагу Савелова. Правда, злоумышленник недооценил выдумку провизора и не заметил расставленный мною капкан… Я попрошу вас сохранить этот факт в тайне до послезавтрашнего вечера, и, пожалуйста, не забудьте составить опись полученных брильянтов. Ну а после изобличения преступника потрудитесь передать драгоценности вдове – Кларе Сергеевне Жих. Надеюсь, теперь мои условия приняты?
Потрясенные холодным блеском камней, полицейские чины онемели и, точно китайские болванчики, согласно закивали головами.
– Вижу, мы договорились. Ну а я вынужден откланяться. Хотелось бы надеяться, что вчера вечером калейдоскоп сделал завершающий поворот и выбросил свой последний смертельный узор.
41
Дорога на эшафот
I
Дело по обвинению банды Расстегаева слушалось в Ставропольском окружном суде коллегией из двенадцати присяжных заседателей. У дверей дежурил усиленный наряд городовых. Избранная публика пускалась в зал только по билетам, и за неимением свободных мест многим пришлось довольствоваться ожиданием новостей в узких коридорах казенного здания. Представители самых известных дворянских и купеческих фамилий с нетерпением ожидали начала процесса.
Адвокатам надеяться на удачу не приходилось. Все подсудимые, за исключением Полины Воротынцевой, так до сих пор и не выговорившей ни единого слова, вину свою признали полностью и в содеянных преступлениях раскаялись без остатка.
В сопровождении конвоя в зал ввели подсудимых. Облик этих людей говорил сам за себя: Евсеев за время следствия отрастил усы и бороду и, облаченный в серый арестантский халат и обутый в деревянные тюремные сандалии, с православным крестиком на шее, смотрел на происходящее отрешенно-непонимающим взглядом и беззвучно молился, едва шевеля губами; Расстегаев представлял собой жалкое и трусливое существо, когда-то пребывавшее чиновником высокого полета. Небритый, в чужом грязном картузе и рваном сюртуке, бывший почтмейстер походил на бездомного опустившегося бродягу. Он все время смотрел в пол, боясь встретиться глазами с теми, кого еще несколько недель назад называл друзьями, приглашая на день рождения жены, или расписывал пулечку под дегустацию нежного бордо. Вчерашние приятели превратились в злорадно-любопытствующих наблюдателей его унижения. Они с довольным и в то же время осуждающим видом покачивали головами, припоминая подсудимому времена его счастливой и роскошной жизни. И лишь один человек заслуживал уважения и вызывал интерес у всей этой серой обывательской массы – Полина Воротынцева. Ее длинные густые волосы нежно обнимали плечи, укрытые простой белой косынкой с незатейливым узором. Легкая голубая сорочка и широкая темная юбка до пят не могли скрыть очарования стройной фигуры. Окинув зал презрительным и надменным взором, она заняла место за ограждением.
Как есть в России намоленные веками старые церкви, в коих царит ощущение легкости и светлого, парящего добра, так в противовес им существуют и залы судебных заседаний, отяжеленные сгустком наговоренной порчи, человеческого гнева и не отпущенных грехов. Стены, пол и потолок этой большой комнаты вместили в себя весь нерастворимый груз людского страдания, опутавшего невидимыми тенетами окружающее пространство.
Председательствовал на процессе судья Гриневицкий. Накрахмаленный воротник, казалось, поддерживал жилистую, уже в морщинах судейскую шею, а желтое, измученное желудочными коликами лицо спряталось за натянутой маской служебного безразличия. Глубоко посаженные глаза служителя Фемиды потерялись за серебряным пенсне. Широкий мясистый нос, сплошь покрытый тонкими красными, паутинообразными прожилками, явно свидетельствовал о пагубном пристрастии к пьянству. Судью мучило похмелье, и, налив из графина стакан воды, он сделал несколько жадных, нервных глотков, отчего кадык судорожно заходил взад и вперед. Мучения добавлял и застарелый геморрой, из-за которого Кондратий Поликарпович беспрестанно ерзал в высоком резном кресле. Но пора было открывать заседание, и, наскоро исполнив формальности, председательствующий дал слово товарищу прокурора уголовного департамента господину Трепачко.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Поучительно-наставническая речь Лавра Акимовича изобиловала статьями уголовного уложения, заученной за годы латынью и несколькими расхожими высказываниями древних мудрецов, имена которых, по старости, он частенько путал:
– Так же как молния прорезает тьму и внезапно освещает пространство, как удар грома и потоки дождя благодатной грозою очищают воздух, облегчают дыхание – так и вердикт присяжных «виновен» устраняет все тягостные недоразумения и успокаивает негодующих честных людей…
Назначенные судом «бесплатные» адвокаты Евсеева и Воротынцевой откровенно халтурили и к участи своих подзащитных относились безразлично. Приглашенный супругой почтмейстера из столицы присяжный поверенный Самуил Яковлевич Эльдерман изрядно потел, пытаясь представить Расстегаева «слабохарактерной и послушной жертвой, испугавшейся жестокого убийцы – главаря шайки Михаила Евсеева», и, надо сказать, частично это ему удалось:
– Вся вина моего подзащитного заключается лишь в том, что он вовремя не сообщил в полицию о том, что Евсеев и Воротынцева под угрозами смерти заставляли его снабжать злоумышленников информацией о маршруте, времени и дате следования почтовых карет. А значит, и судить господина Расстегаева мы можем лишь по статье 128 уложения – заведомое укрывательство преступления. Что же касается нападения на французских ювелиров, следовавших на московском поезде, то здесь вообще никакой вины подсудимого нет. Беглый каторжанин Михаил Евсеев попросту оговаривает его, стремясь таким образом уйти от ответственности за организацию налета. Но, как следует из материалов данного уголовного дела, господа Делавинь ранее уже были кем-то отравлены и выстрелы, произведенные Евсеевым и Тавлоевым, попали в уже мертвые тела. Я не адвокат Евсеева, но и он не может в этом случае нести ответственность за убийство, которое не совершал. В лучшем случае, возможно, господин прокурор смог бы попытаться доказать попытку умышленного смертоубийства, но тогда следовало бы отправить дело на дополнительное следствие. И уж совсем нелепым выглядит желание возвести обвинение на Евсеева, а через него и на господина Расстегаева в преднамеренном убийстве Соломона Моисеевича Жиха. Достаточных подтверждений этому в материалах обвинительного акта не имеется. Следствие ссылается на показания торговки сладостями Анастасии Грядкиной, которая не только якобы видела Евсеева, убегающего с места преступления, но и узнала его позднее, на так называемом опознании. Ваша честь, я прошу удалить из зала присяжных заседателей, поскольку у меня имеется ходатайство о признании одного из доказательств негодным. – Переведя дух, Самуил Яковлевич ожидал реакции суда.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– Прошу вас, господа, на некоторое время оставить зал судебного заседания и пройти в первую совещательную комнату, – поддержал адвоката председательствующий.
Двенадцать совершенно разных по возрасту, полу и роду занятий людей поднялись с мест. Мещане, купцы, врач, учитель гимназии, служащий акцизного ведомства, музыкант из оркестра при местном театре и отставной полковник Самурского пехотного полка один за другим покинули залу.
