— Ты предлагаешь…
— Плыть! Нужно соорудить лодку или, на худой конец, плот… только вот из чего?.. эти ёлки тонки как папоротник… возможно, это и есть — просто гигантский папоротник.
— Или хвощ, — предположил Румбо.
— Да, хвощ.
— А в хвощах сидят тараканы.
— Сидят. Так что в гущу хвоща мы не пойдём. А возьмём только с краю несколько кустов: самых гибких и длинных. А затем при помощи этих натуральных канатов свяжем черепа, что валяются в струпьях у истока на отмели. Должно получится что-то типа понтона.
— Думаешь, черепа не потонут? — усомнился Румбо, — может, насыпать в них для верности битое стекло?
— А что… это мысль. — Григорий взгромоздился на рубиново-чёрный осколок, — я клювом буду откалывать стекло от стены и долбить. Ты в это время собирай черепа и готовь из хвоща верёвку. Вместе нагрузим черепа битым стеклом, свяжем верёвкой и поплывём.
— Весло б ещё не помешало. Или багор. Может, кость взять какую…
— Костями далеко не выгребешь, — щёлкнул клювом Григорий.
— А что если… — Румбо отделил от валявшегося в хвоще скелета руку вместе с лопаткой, отломил ключицу — перевяжу здесь и здесь, чтоб не болталось, а лопаткой грести…
— Что ж, попробуй.
— А если тебя, Григорий, привязать к черепному понтону как парус?
— Зачем привязывать? Не доверяешь? Я просто вцеплюсь когтями в передний край и буду махать крылами, пока не выдохнусь. Передохну, похлебаю из реки — и по новой…
— И то дело… за работу!
Пока Григорий долбил скалу, Румбо связывал черепа в длинные бусы и укладывал друг подле друга. Затем они набили черепа осколками и перевязали эти чётки вместе — вначале между собой по всей длине, а потом края — спереди и сзади.
Хвоща, надо сказать, ушло изрядно.
Вышло нечто по форме напоминающее пирогу или каяк.
Когда спустился рассветный туман, судно было готово к отплытию.
Насосавшись крови и выспавшись в мягкой траве, двинулись в путь.
Гриша впился когтями в нос корабля и отвязно замахал крылами.
— Стой, стой, Григорий, не гони! — засмеялся Румбо, опуская лопатку в густую кровь и манипулируя ей на манер руля.
Сокол полетел плавней.
Внезапно он снова ускорился, а затем лапы его разжались, и, далеко обгоняя пирогу, он взмыл рывком вверх с криком:
— Rege Satanas!
Обалдело щурясь, Румбо некоторое время смотрел ему вслед.
Потом свистнул и закричал:
— Гриш! Гри-и-и-и-ша!! Эу!!..
Но птица и не думала возвращаться.
Раньше Гриша тоже, бывало, улетал надолго, но это случалось, главным образом, в те времена, когда Румбо едва знал его. Когда ж меж ними завязалась дружба, Григорий не покидал поля видимости. А тут вдруг, на тебе…
Румбо ощутил укол, похожий на ревность: он ушёл от меня, бросил.
В самый решающий момент, когда нервы напряжены до предела, когда жирный чёрный поток гонит костяную пирогу своим упругим течением всё быстрее, а стеклянные стены по обоим сторонам всё теснее и выше.
Попробовал затормозить лопаткой, но где там… Прыгать в кровь не решился: всё одно, течение сильнее… так лучше уж в лодке, которую назвал он «Попадьёй».
Но как так сталось, что птица бросила? Похоже, всё было определено заранее. Вся эта честная компания: НЦ, Гаврила, Бабадятел и Кроепед. И Гриша заодно с ними. И этот, как его там… Сторож. И Дебрий, мать его подмышку. Они вели стратегическую игру, вот что. Развели, бродяги.
Сам бы не пошёл к этой реке. Надо было подтолкнуть. А подтолкнуть — значит заставить сопротивляться.
А сопротивляться Румбо умел: Гаврило хорошо помнил это.
И тогда они использовали силу его сопротивления для своих целей, заставив искать выход из паутины кровяного озера. И подослали хитрого сокола.
Ведь это Григорий привёл меня к Озеру, рассуждал Румбо. Стало быть, Григорий и выведет. Логично?
И Григорий вывел.
Ёбаную лодку уже не остановить: её несёт туда, где жирная чёрная кровь снова становится алой.
— Всё повторяется снова! — улыбнулся Румбо, — они направляют меня в ловушки, из которых я силюсь вырваться, и вырываюсь. Чтобы встретиться с 3оей. Но только что-то уж очень давно мы не виделись, милая: я уже стал забывать твой запах. Куда несёт меня кровь? Ад в голове моей — Ад в моём сердце. И нет миров, кроме единого. Нет Воли, кроме Единой. Воля Вселенной вращает планетами и зажигает звёзды. И никто не в силах противостоять ей. Дьявол и бог — лишь маски в спектакле, который играем мы друг перед другом. Но когда опустится занавес, маски придётся оставить.
Не найти в этом мире покоя.
Где я? Кто я?..
Стеклянные стены сужались в тоннель: кровь понесла каяк в скользкой, сияющей зыбкими отблесками стеклянной трубе.
Он выкинул лопатку за ненадобностью.
Успокоился.
Сел, устроился поустойчивей.
Стал напевать, пристукивая по черепам ладонями:
Ты во мне раскрыла душу:
Образ твой я не разрушу.
Буду помнить до конца.
Ламца-дрица-ца-ца!
Мы мечты свои больные
Во тиски возьмём стальные:
Пусть побьются всласть
За родную власть.
Мы коней своих развяжем,
Но, пошли! — им дружно скажем
И погоним ввысь.
Если кони — то безумны,
Если грязь, то с гноем гуммы,
Просто зашибись!
Яд любви познавши рано,
За природу встанем рьяно:
Членососам — нет!
Смерть в бою вдвойне приятна —
Эту фразу скажем внятно
Пустоте комет.
Пусть живёт в пучине чёрной
Город, властью обреченный:
Выпьем, братаны!
Этот город вспоминая,
Люд вздыхает, проклиная
Город Сатаны.
— Сатаны! — повторил припев Румбо, и казалось, черепа вторят ему.
— Откуда во мне единовременно присутствуют страшной силы стремление к смерти и не менее отчаянная любовь к жизни? — пробормотал он, лучась радиацией, — и как обуздать мне эти фатальные силы? А никак не обуздаешь. Все мы — лишь послушные винтики в едином космическом механизме. И поэтому я неотвратимо плыву по его венам. И я оказался здесь по собственной воле — вот в чём фокус! Сам трудился, делал «Попадью», весло приспосабливал. Ведь мог бы остаться у Озера? Мог. Выходит, тот, у кого воля сильнее, тот и есть мотор Вселенной: она живёт его энергией, а энергия не знает масок. Чем сильнее сопротивляешься, тем быстрее обороты двигателя — только и всего. А отчего я сопротивляюсь? Отчего ищу выход?.. Потому что хочу обрести 3ою. Потому что ради неё я вернулся сюда. Но я — водородная бомба, которая должна взорваться. Я сопротивляюсь — и ищу 3ою. Значит, им нужно, чтобы я искал 3ою. Значит, когда я найду её, взрыватель сработает. Значит, кровь несёт меня к ней — как я и хотел, как мечталось. Вот она, великая сила любви, и мне не обороть её. Стало быть?.. стало быть, 3оя — и есть моя смерть, которая так нужна им. А если я брошу «Попадью», прыгну и поплыву против течения? Хрена что выйдет… стены тоннеля ровные, скользкие, уцепиться не за что, а глубина здесь, судя по всему, порядочная: до дна не достанешь, с головой уйдёшь. Но ведь я дышу кровью. Стало быть, я могу с головой опуститься в реку и идти по дну против течения. Это кажется маловероятным, но попробовать стоит: в любом случае, терять нечего.
Пару раз глубок вдохнув, он перевернул пирогу и с головой нырнул в кровь.
Но кровь была очень густая, и выталкивала на поверхность, где подхватывало удалое течение.
Румбо подгрёб к стене, пытаясь зацепиться.
Вы пытались когда-нибудь зацепиться за жирное стекло?
Он лёг на кровь, восстанавливая дыхание.
Внезапно что-то проплыло мимо.
Инстинктивно он вытянул руку и ухватил: это был один из черепов «Попадьи». Отвалился, стало быть.
Ещё два черепа плыло навстречу.
До него вдруг стал доноситься отдалённый гул, который по мере продвижения становился всё явственней — а течение, тем временем ощутимо усилилось.
Теперь уже бурлящий кровяной поток неудержимо нёс его по стеклянной трубе, словно кусок фекалий.
Нырнул и всосал крови.
Нелепо подумать, что ждёт впереди.
Представилось вдруг, что сейчас вынесет в водопад, и низвергнет в гигантскую раковину с измельчителем в стоке. И увидит он, как десятки ему подобных, не в силах удержаться в водовороте, соскальзывают в сток, и как размалывают их стальные лопасти.
И он, Румбо, — тоже соскальзывает.
Попытался вынырнуть, но неудачно: кровь заполняло уже всю трубу сверху донизу. И чем дальше он плыл, тем сильнее сужались стеклянные стены, сильнее давил на уши нескончаемый рокот.
Этот сводящий с ума гул нарастал, нарастал — и вдруг лопнул искрящейся радугой. Потеряв ощущение пространства и времени, Румбо повис в мерцающем коконе разноцветных лучей.
Вдруг… отчётливо ощутилось чужое присутствие.
Они были здесь, его мучители.
