– Нужно уходить отсюда, – заявляет Уэбстер, обращаясь ко всем сразу. – Мы должны найти стойбище эсков, а они отвезут нас на китобойную факторию янки на острове Блэклид. Там мы будем в безопасности.
– Но ты же не знаешь, где эски разбили свое стойбище и сколько отсюда до него, – пытается увещевать его Отто.
– Оно расположено где-то к западу отсюда. Если мы пойдем вдоль береговой линии, то скоро наткнемся на него.
– Ты умрешь прежде, чем доберешься до него. Или замерзнешь до смерти, что одно и то же.
– Все, я сыт по горло советами других, – заявляет Уэбстер. – Мы выполняли приказы с тех самых пор, как вышли из Халла, и к чему это привело? Мы оказались в полной заднице.
Отто переводит взгляд на Самнера, и тот ненадолго задумывается.
– У вас нет палатки, – говорит он Уэбстеру, – как нет ни мехов, ни шкур, чтобы надеть или укрыться ими. Здесь вообще нет дорог или троп, никаких известных нам ориентиров, так что даже если стойбище близко, вы можете пройти мимо и не заметить его. Одну ночь на открытом воздухе вы, быть может, еще и переживете, но на вторую погибнете точно.
– Те, кто хотят остаться в этом проклятом месте, пусть остаются, – говорит Уэбстер. – Но я лично не задержусь здесь больше ни на час.
Поднявшись на ноги, он принимается собирать свои пожитки. На его бледном лице написана решимость, а движения судорожные и резкие. Остальные моряки сидят и смотрят на него, но потом Мак-Кендрик, кок и шетландец тоже поднимаются на ноги. Запавшие щеки Мак-Кендрика все еще блестят от слез. После заточения в трюме лицо и шея его покрыты язвами. Кока бьет крупная дрожь, и он похож на зверя, угодившего в капкан. Отто предлагает им задержаться, поужинать в палатке и уже потом уходить с первыми лучами рассвета, если им так хочется, но они пропускают его слова мимо ушей. Когда же его уговоры становятся настойчивее, они сжимают кулаки, и Уэбстер обещает до полусмерти избить любого, кто встанет у него на пути.
Вскоре после этого четверка мужчин уходит, не утруждая себя особыми церемониями или долгими проводами. Самнер выдает каждому из них его порцию мороженой солонины, а Отто вручает Уэбстеру ружье и пригоршню патронов. Они быстро пожимают друг другу руки, при этом и те, и другие прощаются молча, не делая попытки хоть как-то смягчить гнетущее расставание. Глядя вслед ушедшим, силуэты которых уже растаяли в темноте, Самнер оборачивается к Отто.
– Если Генри Дракс – не дьявол во плоти, то я даже не представляю, кто он такой. Если и есть слово, которым его можно назвать, то мне оно неизвестно.
– Мне тоже, – соглашается Отто, – и в человеческих книгах его точно нет. Такого типа, как он, не запрешь в клетку и не закуешь в кандалы простыми словами.
– Чем же тогда его можно запереть?
– Только верой.
Самнер лишь качает головой да горько смеется в ответ.
– Вам снилось, что мы умрем, и теперь ваш сон начинает сбываться, – говорит он. – С каждым днем становится все холоднее, запасов провианта у нас осталось, в лучшем случае, на три недели, и надежды на помощь или спасение нет. А этих четверых ублюдков, что только что ушли, можно вообще уже считать покойниками.
– Чудеса случаются время от времени. Если существует великое зло, то почему бы не существовать и великому добру?
– Знаки и гребаные чудеса, – говорит Самнер. – И это все, что вы можете мне предложить?
– Я вообще ничего вам не предлагаю, – невозмутимо отвечает Отто. – Это не в моей власти.
Самнер вновь качает головой. Трое оставшихся моряков возвращаются в палатку, чтобы хоть немного согреться. Снаружи слишком холодно, чтобы надолго задерживаться на открытом воздухе, но ему невыносима сейчас сама мысль о том, чтобы вновь оказаться в их унылой и мрачной компании, и поэтому он идет на восток, мимо свежей могилы Кэвендиша и дальше на лед залива. Штормовые ветра взломали и взъерошили морской лед, а потом вновь заморозили, превратив в нагромождение торосов, испещренных мелкими трещинами и совершенно неподвижных. Вдали заслоняют горизонт черные горы, гигантские и зловещие. Над головой низко нависает небо цвета молочного кварца. Он идет без остановки до тех пор, пока у него не сбивается дыхание, а руки и ноги не начинают терять чувствительность, после чего поворачивает обратно. Теперь ветер дует ему в лицо. Он чувствует, как тот забирается ему под одежду, ледяными прикосновениями холодя грудь, пах и бедра. Он думает о том, каково приходится сейчас Уэбстеру и его спутникам, шагающим на запад, и вдруг к горлу у него стремительно подкатывает тошнота. Он останавливается, стонет, затем наклоняется, и его начинает рвать кусками полупереваренной солонины на мерзлый снег под ногами. Острая, как нож, огненная боль пронзает ему желудок, и от неожиданности он выпускает тоненькую струйку поноса прямо в штаны. На несколько мгновений у него перехватывает дыхание. Закрыв глаза, он ждет, и вот уже дурнота проходит. На лбу у него замерз пот, а в бороде застыли слюна, желчь и кусочки пережеванного мяса. Он запрокидывает голову к небу, готовому разразиться очередной снежной бурей, и широко открывает рот, но с языка у него не идут ни слова, ни звуки, и, выждав еще немного, он закрывает его и дальше бредет уже молча.
Оставшиеся скудные съестные припасы они делят поровну, чтобы каждый готовил их и ел по своему усмотрению. За чадящей масляной лампой они присматривают по очереди. Оставшееся ружье лежит у входа в палатку, где любой желающий поохотиться может взять его, но, хотя они часто проходят мимо, чтобы облегчиться или принести снега, дабы натопить из него воды, никто так и не поднимает его. Командира у них больше нет: Отто растерял свой авторитет, а должность Самнера как судового врача теперь, когда он лишился своей аптечки, и вовсе ничего не значит. Они сидят и ждут. Они спят и играют в карты. Они говорят друг другу, что Уэбстер и остальные пришлют за ними помощь или что эски сами придут сюда в поисках двух своих пропавших соплеменников. Но никто не приходит, и ничего не меняется. Из книг у них имеется лишь Библия Отто, но Самнер отказывается читать ее. Ему невыносима ее уверенность, риторика и безграничная надежда. Вместо этого он мысленно перелистывает страницы «Илиады». По ночам в памяти у него всплывают целые главы, а утром он пересказывает их вслух. Когда его спутники видят, как врач что-то бормочет себе под нос, то решают, что он так молится, а у него нет ни малейшего желания разубеждать их в этом, поскольку сейчас он настолько приблизился к искренней молитве, насколько это вообще возможно для него.
Спустя неделю после ухода Уэбстера с остальными на залив обрушивается чудовищной силы снежный буран, и палатку срывает с креплений и распарывает по шву. Весь остаток той страшной ночи они жмутся друг к другу, промерзшие до костей, из последних сил удерживая парусину, которая так и норовит вырваться у них из рук, а утром, когда буря стихает, принимаются уныло чинить то, что поддается починке. Складным ножом Отто выстругивает из костей котика некое подобие грубых игл и раздает их своим товарищам, после чего принимается выдергивать нитки из обтрепанных краев одного из одеял. Самнер, заторможенный и окоченевший после ночи без сна, отправляется на поиски камней, с помощью которых можно было вновь придавить края палатки. Ледяной ветер налетает сильными порывами, и местами ему приходится преодолевать снежные заносы высотой ему по пояс. Проходя мимо оконечности мыса, за которым простирается неровное ледяное поле, по которому гуляют снежные вихри, он замечает, что могила Кэвендиша пребывает в ужасном беспорядке. Валуны, которыми она была завалена, раскиданы в разные стороны, а труп уже наполовину сожрали животные. Осталась лишь гротескная кровавая мешанина костей, сухожилий и внутренностей. Повсюду валяются обрывки разодранной в клочья одежды. Чуть в стороне виднеется правая нога, отгрызенная под самым коленом, но с уцелевшими пальцами. Голова куда-то подевалась. Самнер подходит ближе и медленно приседает на корточки. Вынув из кармана нож, он отделяет из застывшей массы ребро. Он вертит его в руках, осторожно пробует пальцами кончик, после чего выпрямляется и смотрит куда-то вдаль.
