Меня восхищало то, с какой любовью и терпением ты занималась Людовиком в больнице, и то, что ты мужественно отпустила его. Меня восхищала сила, которую ты продемонстрировала, совершая со мной восхождения на вершины, которые по сравнению с твоим горем были всего лишь холмами. Я бы хотел во все горло кричать о твоей огромной беде, потому, наверное, что я касался ее кончиками своих пальцев.
Каждый раз в воскресенье, когда нам предстояло встретиться, я просыпался в надежде, что тебе стало хоть чуточку лучше, чем в прошлый раз, хотя понимал, что вечно так продолжаться не может. Бóльшая часть смертных полагает, что чем больше времени проходит, тем меньше болит, но на самом деле подобные чувства следуют не по прямой восходящей линии, а по синусоиде, со взлетами и падениями.
Вчера кривая достигла наивысшего пика, и я счастлив, потому что знаю, что ты будешь рядом со мной, когда она окажется в самом низу – для тебя или для меня.
Что за странная мысль говорить с тобой о геометрии… Но ведь ты же говорила со мной об астрономии?
Мне не терпится… Не терпится дожить до предстоящих недель и дней, когда я буду познавать тебя, твою близость, нежность твоей кожи. Мне не терпится продолжить наши странствия по горам, чтобы говорить и молчать с тобой. Молчать и держаться за руки. Не терпится обнять тебя, когда мы окажемся на самом верху и будем вместе смотреть на кишащую внизу жизнь.
Но не будем спешить. Будем жить настоящим моментом. Нас ничто не торопит. Кроме острой потребности быть счастливыми.
Помнишь, что я тебе сказал в кафе? Когда ты упорно помешивала кофе пластмассовой палочкой в надежде обнаружить в нем нерастворившуюся песчинку сахара? Это было так мило! Мы говорили о высоте планки… Мой рост метр восемьдесят два, и я надеюсь, что я достаточно высок для тебя…
И еще я тебе сказал, что никогда не обманываешься, если любишь. И сегодня я понимаю, Жюли, что я не обманываюсь.
Я не обманываюсь, слышишь?
Я не обманываюсь.
Целую тебя.
Ромэн».
Прошло три года
Сращение
Время летит и лечит.
Жизнь мчит и учит.
Раскаленные угли потихоньку тлеют под толстым слоем холодной серой золы. И вдруг однажды легкое дуновение, несколько сухих стебельков, и огонь разгорается.
Огонь разгорелся для Поля. Манон позволила увлечь себя, даже не оказав никакого сопротивления. Приняла все как данность. Обратное утверждение тоже было верно. Однажды она заговорила со мной о родственных душах. Они встретились в больнице, в холле отделения, где лежал Люк, и с тех пор по-настоящему ни разу не расставались. Взаимопритяжение оказалось мгновенным. Они сразу узнали друг друга, с первой минуты. Бывает, ищешь какую-нибудь частоту на радио, тебе кажется, ты узнаешь программу, но в эфире что-то потрескивает, ловится плохо. У них звук сразу был чистым, наполненным. К тому же это жестокое ощущение отсутствия, когда жизнь неминуемо разводила их. Поль тоже говорил мне о родственных душах. Он впервые в жизни ощущал силы прекратить следить за своей дорогой кометой, слишком рано улетевшей в невесомость. И в то же время он боялся. Боялся молодости Манон. Боялся обидеть ее. Боялся отвернуться от Полины. Но он ничего не смог сделать. Борьба делала его слишком несчастным. И он капитулировал, сложил оружие к ногам Манон и с тех пор стал ощущать, что стал энергичным, как в двадцать лет. Манон тоже было страшно строить с ним жизнь. Разница больше тридцати лет, наступит день, когда биология настигнет их любовь. Поэтому она перестала об этом думать. Они оба сложили оружие и украсили цветами дула своих орудий.
Просто они стали избегать ездить в лифте…
В ресторане они меняются тарелками. То же происходит во время десерта. Поль сократил свои командировки, настолько ему невыносима разлука с Манон. И все же ни один не лишает другого кислорода.
Родственные души…
Я рада за нее. И за него. Иногда я думаю, что они никогда бы не встретились, не окажись Люк в том отделении… Случайность или совпадение? Не важно. Главное – результат.
А результат прекрасен.
Если бы ты только знал, Люк…
Знал бы ты, какая я глупая!..
Огонь разгорелся и для Жерома. Лучинка звалась Каролиной. Как-то он признался мне, что при первой встрече задумался, правильно ли он сделал, взяв ее своей заместительницей, – такой неумелой и неуверенной в себе она казалась. А потом он нашел ее трогательной. У него сложилось впечатление, что он сопровождает молодую женщину на ее пути к обретению веры в себя. Жерому никогда не изменял его инстинкт спасителя. Я думаю, что ему даже трудно было бы признать, что это как раз она пришла ему на помощь. Разница с Ирэн в том, что Каролина хорошо себя чувствует. Она уравновешенная. Неуклюжая, но уравновешенная. Она смотрит жизни в лицо. Такой и следует быть. И еще смелой. Чтобы суметь сохранить крошечное существо, кончиками пальцев удержав его в чреве матери. Да еще этот способ, который она избрала, чтобы постепенно обосноваться в жизни Жерома: поначалу почесывая ему ногу под гипсом, чтобы потом стать для него необходимой. Каролина полная противоположность Ирэн: немного бестолковая, слегка неорганизованная, она не обращала внимания на то, что не представлялось ей значительным. И чистота в столовой или порядок в ее платяном шкафу казались ей жизненно менее важным, чем встречи с пациентами, друзьями, с человеком, который разделял ее жизнь. Сам Жером к этому времени настолько усомнился в важности собственной жизни, что Каролина оказалась очень действенным костылем для него. Жизнь порой такая странная штука…
Но сильнее других, наверное, разгорелся мой огонь.
Чуть больше трех лет назад мне казалось, что я погасила свет и ушла. Как из того маленького домика в Бретани – не зная, вернусь ли когда-нибудь.
Чуть больше трех лет назад мне казалось, что я окончательно сошла с корабля. А потом мне удалось вновь подняться на борт и продолжить путешествие. Ромэн протянул мне руку, просушил мою одежду на солнце, чтобы мне не было холодно, и показал мне горизонт, чтобы мне захотелось до него добраться. Своими прогулками в горы он помог мне поднять паруса. Судно, следуя его плану, набрало скорость. С момента отплытия Ромэн постоянно говорит, что он здесь ни при чем, но я-то знаю, что без него не преодолела бы этот путь. Возможно, я встретила бы кого-то другого. Но важной оказалась его любовь. И она важна для меня до сих пор.
Я поселилась в его доме. Нам там хорошо. Шарлотта приняла меня с простотой, свойственной детям ее возраста. Надо сказать, что мне отлично знакомы все игры, в которые она играла. Лего не представляло для меня секрета как в прямом, так и в переносном смысле. Я превращаюсь в девчонку, когда надо сделать домик для ее куклы, и по-прежнему так же непобедима в «Memory». Наверное, я приручила Шарлотту, встав на один уровень с ней, как старшая сестра. Мы часто, подолгу и очень крепко обнимались. Потому что ей не хватало мамы. Потому что мне не хватало ребенка. Людям свойственно наверстывать утраченную нежность, заполнять пустоты. Мы затыкаем дыры, конопатим щели, чтобы не подпустить сквозняков, создаваемых отсутствием. Мы могли целый час просидеть, тесно прижавшись друг к другу. Я чувствовала, как ее маленькая ручка гладит меня по спине, и утыкалась носом в ее шейку. Как дети, которые рождаются, уже стремясь к материнской груди.
