class="p1">А я Вас помню очень хорошо. Когда бы я ни вспоминала о своих страданиях в Освенциме, Ваше имя всегда со мной. Я Вас вспоминаю как свою спасительницу.
Ольга Никитична, вспомните двух сестричек: Нину и Лиду Псаревых. Нина первая заболела тифом и попала на ревир, а меня каждое утро гнали на работу мимо ревира, и я искала Нину глазами среди валявшихся тут же мертвецов.
И никогда не могла подумать, что снова смогу быть с нею вместе.
Потом заболела я. В каком бараке лежала, не помню. Трудно было помнить в то время, когда я пролежала шесть месяцев и переходила из барака в барак.
Помню только, что в одном из бараков проходила селекция, которая не миновала и меня. Собрав все силы, а Вы можете представить, какими силами я обладала в то время, я подошла к столу и подала свою левую руку для записи номера на отбор.
Но в эту минуту с противоположной стороны барака вошел комендант лагеря и почему-то скомандовал: „Отставить!“ Меня швырнули в сторону. Помню, что это была зима. Перед моими глазами и сейчас все вырисовывается, как было: открытые настежь двери. Грузовик перед бараком, а на грузовике неистово кричащие обнаженные женщины, среди них должна была находиться и я.
После всего этого меня разбило параличом. Я выглядела очень страшно. Вся дергалась. Дергались голова, руки. Ходить не могла и разговаривать тоже. Произносила что-то невнятное. Обо всем случившемся со мною Вам сообщила моя сестра Нина. Вы разыскали меня и стали навещать утром и вечером. Вы лечили меня и убеждали, что я обязательно вернусь домой, на Родину, и буду здоровой. Но я в то время не верила. То есть я верила, что обязательно должна вернуться на Родину, но в каком состоянии — сомневалась.
Плачу, Ольга Никитична, плачу! Не могу вспомнить пережитое без слез…
…Вот таким образом я осталась жива, имею семью, воспитываю дочь.
…Я надеюсь, что мы с Вами еще встретимся, и я смогу Вас лично поблагодарить за все то, что Вы сделали для меня в тех тяжелых условиях, где нужно было лечение, но еще больше моральная поддержка.
Пусть наши дети и внуки никогда не познают этих нечеловеческих страданий…»
Пометка Ольги Никитичны: «Это была очень истощенная девочка. Болела после тифа хореей в тяжелой форме. На ней я учила молодых врачей: Манци и Тину, как можно лечить таких больных в тех ужасных условиях — без питания и медикаментов и хотя бы индивидуальной постели».
Письмо четвертое. Привожу его, как написано. Переводом боюсь нарушить эмоциональное его звучание.
«29 — 63 г.
Милая моя Ольга Никитична!
Сердечное спасибо за Твое письмо, мой родной друг. Ты даже не знаешь, как я ему обрадовалась.
Я не знаю, милая Ольга Никитична, если ты слышала что-нибудь обо мне. Из Освенцима я прошла марш смерти до Равенсбрюка, а потом к Эльбе, до концлагеря Нойштадт-Глеве. После войны я нашла своих близких живыми: маму и двух братьев.
Потом я окончила медицину в Праге. И от 1947 года до сих пор я работаю на педиатрической клинике в Братиславе.
Ольга Никитична! Я могу откровенно сказать, что к моему решению работать в педиатрии ты имела очень большое влияние.
Ты даже не знаешь, с каким обдивом я глядела на твое глубоко гуманистическое отношение к детям, в этой страшной среде Освенцима.
Я помню, что там первый раз видела тяжелую хорею и, как ты мне объяснила, ее патогенез. Помнишь Ты детский отдел в ревире? Это было самое грустное, что я видела. Но и там, сколько любви и света ты вносила в него!
…И это Твое письмо докладом для меня того, что ты постоянно красивый и молодой человек. Твои слова, что „деревья умирают стоя“… я прочитала всем своим сотрудникам. Я всегда теперь вспоминаю их, когда буду грустная и усталая.
…Позволь, чтобы я тебя поблагодарила за все, что ты мне дала в течение нашего житья в концлагере, главным образом за то, что я от тебя поняла: любовь к людям может принести им свет и тепло даже во время очень темное…»
И приписка Ольги Никитичны: «Теперь Манци уже защитила докторскую диссертацию».
Кстати, это письмо от той самой Манци, которая делала Ольге Никитичне перевязку, когда та впервые пришла в ревир.
Вот и все, что с помощью писем мне хотелось рассказать об Ольге Никитичне.
Впрочем, нет, не все. Если вернуться к тому, с чего начинался этот рассказ, ко дню, когда детей вывозили из Освенцима, нужно вот что еще добавить: видимо, не без содействия надзирательниц, потерявших надежду обычными, освенцимскими, способами управиться с матерями, Ольге Никитичне удалось добиться задуманного — лагер-комендант приказал отправить ее с детьми.
Детей действительно вывезли в особый детский концлагерь. Размещался этот концлагерь на территории Польши — название местности Ольге Никитичне не запомнилось. Условия в этом концлагере мало чем отличались от освенцимских: трехэтажные нары в помещениях; стеки в руках надзирателей; колючая проволока; охрана…
С тем же конвоем, что сопровождал детей, Ольгу Никитичну вернули в Освенцим, где матери с трепетом ожидали возвращения конвоя. Вернется Ольга Никитична, значит, их дети остались жить…
Но Ольге Никитичне удалось привезти матерям еще и другие тому доказательства. На крохотных обрывках каким-то образом раздобытой ею бумаги — обращенное к каждой матери слово, написанное рукою ее ребенка, если только он умел писать. И написанное другими детьми за тех, кто по малости лет сам написать не мог.
Матери и по сей день вспоминают эти «письма»…
ИЩУ СЛЕД…
Куда и зачем вывезли из Освенцима, из Майданека наших детей? И что это был за лагерь: особый детский?
Для того чтобы написать об этом, я должна была ощутить вещественно, зримо пусть давний, пусть затертый годами след. След этот ищу в Польше.
В архивах, в материалах Главной комиссии по расследованию гитлеровских преступлений, сведений о советских детях немного. Строки в различных документах: сообщения о транспортах узников, прибывающих на территорию Польши из Советского Союза, в том числе и детей; сведения о пребывании детей, в том числе и наших, советских, в Майданеке, Освенциме, в других концентрационных лагерях. Но упоминаний о лагере, куда отправили вместе с другими Алика Безлюдова, Булахова Володю, Людмилу Королеву, сведений о лагере, организованном гитлеровскими властями именно для советских детей, найти мне
