Так и подошли к Марусиному общежитию, не обмолвившись ни единым словом. Только у крыльца, когда нужно было прощаться, Алексей деловито сказал:
– За Фоминым присматривай, чтоб не забывался, а то обоих выдаст. Внимание к себе не особенно привлекайте. – И, сорвавшись с тона, добавил совсем так же, как она когда-то сказала ему: – Ты там поосторожней!..
Из ближнего окна падало немного света, и Алексей видел поднятое к нему лицо Маруси.
– Знаешь, Леша, – сказала она, – когда я приеду, что-то тебе скажу.
– Что?
– Вот когда приеду… Ну, прощай, до двадцать второго!
Он задержал ее.
– Говори сейчас!
– Сейчас нет. После…
– Тогда я скажу.
– Ну?!
Он слегка потянул ее за руку, но рука не поддалась, стала твердой и выскользнула из его ладони.
– Ну, ладно, когда приедешь…
Маруся засмеялась и взбежала на крыльцо. Алексей постоял-постоял и пошел обратно. Это была последняя их встреча и первый разговор, в котором хоть что-то стало ясно…
В БЕЛОЙ КРИНИЦЕ
И началась операция, простая, заурядная, со своей героикой и со своим трагизмом, операция, каких много было в ту беспокойную пору.
Наутро оформили документы и переодели Федю в штатское – он выглядел в нем не старше пятнадцати лет. Подрядив на базаре попутную телегу, Маруся с Федей уехали. А спустя шесть дней из Херсона выступил отряд Филимонова.
В один ночной переход, объезжая деревни, он достиг мельничного хутора в десяти верстах от Белой Криницы. День прошел спокойно, бойцы отдыхали, чистили коней. Погода выдалась скверная: холодный дождь с ветром, и на мельницу никто не приезжал. Алексей устроился на сеновале, хотел уснуть, но сон не шел к нему. Чем больше он думал об опасностях, которым подвергались Маруся с Федей, тем значительней они ему казались. В центре «черного» района, фактически беззащитные (Адамчук запретил брать с собой оружие: видно, не очень доверял Фединой выдержке), лишенные возможности в течение долгой недели рассчитывать на какую-либо помощь, – каково им было там! А что, если в деревню наедут бандиты?
Работа не клеилась, все валилось из рук. Шесть дней, прошедших с Марусиного отъезда, Алексей прожил словно в каком-то мутном оцепенении. По его настоянию отряд Филимонова выступил на сутки раньше срока, и прибыл вовремя…
В десятом часу вечера Филимонов позвал Алексея пить чай к мельнику. Не успели сесть за стол, как в сенях затопали, дверь ударила в стенку, сбив стоявшее на табуретке ведро с водой, и в комнату влетел Федя. За ним всунулись чоновцы из дозора.
Федя был без пальто. На стоптанные ботинки комьями налипла грязь. Штаны и розовая в горошек рубаха были мокры насквозь. Волосы, распавшись на пробор, прилипли к искаженному лицу.
– Скорей! – крикнул он с порога. – Братцы, родненькие, скорей!
Алексей, рукавом сметая чашки на пол, бросился к нему.
– Что случилось?!
– Маруся!.. Смагины там…
– Где?
– В Белой Кринице!
– Маруся! Что Маруся?
– Замордуют ее! Смагин свадьбу затеял!
– По коням! – приказал Филимонов, хватая с лавки шинель.
Через несколько минут отряд мчался по степи. Ветер метал в лицо пригоршни дождя. Чавкала под копытами развязшая дорога. Гнулись к конским шеям бойцы. Сзади, на тачанке, кутаясь в попону, трясся Федя.
О многом сказали Алексею Федины слова.
«Свадьба!» Бандитская «свадьба»! Кто в ту пору не знал, что это означает! В селах и деревнях, затираненных бандитами, вербовали атаманы девушек на короткую забубённую любовь. Какой-нибудь расстрига-поп в несколько минут окручивал их, используя вместо аналоя уставленный бутылями стол, шумел над деревней пьяный разгул со стрельбой и матерным ревом, а потом, попировав, атаман неделю-другую таскал свою жертву за собой по степи в тачанке, а то, случалось, бросал уже наутро после «свадьбы». Много было в деревнях таких несчастных, раздавленных позором, зараженных мерзкими болезнями бандитских «жен», отмеченных на свою беду недолгим вниманием веселых атаманов.
Перед глазами Алексея стояло смазливое, с светлой бородкой и красными пятнами на переносице лицо «студента». Он вспоминал его недобрый взгляд, и страх за Марусю теснил грудь.
Скорей! Скорей! Только бы успеть! Только бы добраться вовремя!
В эти минуты он даже забыл о Маркове…
А случилось вот что.
Как и предсказывал Адамчук, приезд учительницы вызвал большое оживление среди деревенских женщин. Год назад умер старый школьный учитель, новые ехать боялись, с ребятишками не было никакого сладу. Марусю встретили хорошо, посетовали только, что больно уж молода. Спросили, когда начнет уроки. Маруся сказала, что недельку поживет, привыкнет, оглядится, а там и начнет с богом.
Была в деревне школа – большая низкая изба со слепыми оконцами, точно бельмами, затянутыми копотью и паутиной. В ней стояли колченогие лавки и длинные столы, до черного блеска затертые ребячьими локтями. Использовали эту избу для деревенских сходок, а до воцарения в районе братьев Смагиных – под сельскую раду. Тут же, за классной комнатой, имелась довольно большая и теплая кладовка, без окон, но вполне пригодная для жилья.
В первый же день то приезде Маруся повязала голову цветной косынкой, подоткнула подол и принялась за уборку. Федя тоже был «пущен в дело». Он вначале запротестовал было, но Маруся так цыкнула на него, что пришлось уступить, тем более что в положении глухонемого не особенно разговоришься. Впрочем, он скоро примирился со своей участью. Легкая, быстрая, полная упругой девичьей силы, Маруся с таким энтузиазмом взялась за наведение порядка, что было весело подчиняться ей, и тогда обнаружилось, что совсем не унизительно для мужского достоинства мыть окна, обтирать со стен пыль и паутину или, ползая на коленях, скрести найденным в кладовке обломком косы серые замытые доски иола…
Весь день к ним наведывались бабы, расспрашивали, откуда да что, пугали бандитами, жалели Марусю, что такая молодая, а уже столько натерпелась – родителей потеряла, через всю Россию пробиралась с убогим на руках, – и «убогого» жалели… Принесли яиц и молока. Бабы были общительны и разговорчивы. Уже к вечеру Маруся знала, кто в деревне со Смагиным запанибрата. Узнала она также, что на неделе раза по два бандиты заглядывают сюда. Вот не приезжали дней пять, значит, скоро будут.
И действительно, они приехали в середине следующего дня. Шел дождь, сквозь слезящееся окошко Маруся с Федей видели, как по улице протрусили съежившиеся, увешанные оружием всадники, направляясь к дому местного старосты Матуленко, солидного благообразного мужика, которому Маруся отдала свои и Федины документы. Тачанки, запряженные четверней, ехали сзади. Сидевшая в гостях у Маруси бабенка всполошилась, ахнула: «Пожаловали!» – и убралась домой.
Федя залез на чердак и оттуда сообщил, что Смагины привезли к старосте раненого. Спешились… Раненого сняли с тачанки, ведут. Пошли по хатам. Коней не распрягают. Идут сюда…
Бандиты, видимо, не знали еще, что в деревне новая учительница. Заметив промытые окна в заброшенной школе и подметенное крыльцо, удивились и заглянули. Их было трое.
– Эге! – проговорил один из них, щетинистый, с разрубленной щекой. – Это еще что за краля?
– Я здешняя учительница, вчера приехала, – сказала Маруся спокойно.
– Учительша? – изумился бандит. – Этакая-го пигалица? Врешь! Бумага есть?
– Мои документы у старосты.
– Санько, – мигнул он товарищу, – беги к Матуленко, скажи батькам, шо тут большевичка объявилась.
– С ума, что ли, сошел! – сказала Маруся. – Я не большевичка.
– Там увидим!
Молодой Санько затопал по грязи к дому старосты.
– А это кто? – спросил бандит, указывая на Федю, который с любопытством разглядывал пришедших.
– Это мой брат, он глухонемой.
– Нёмый? – недоверчиво проговорил бандит. – Поди-ка сюда, ты! – обратился он к Феде. – Иди, говорят!
Федя вопросительно посмотрел на Марусю.
– Иди, Феденька, иди, – сказала она, показывая пальцем на бандита. – Не бойся, иди…
Федя подошел.
– Так ты, сталоть, нёмый? – спросил бандит. И вдруг вытянул Федю плеткой по плечу.
Никто, кроме Маруси, не мог оценить Фединой выдержки. Он отшатнулся, присел от боли, но не издал ни звука.
– Что ты делаешь! – закричала побелевшая Маруся, закрывая Федю собой. – Больного бьешь!
Федя, опомнившись, что-то плаксиво и обиженно залопотал.
– Що робышь! – недовольно сказал второй бандит. – Це ж убогий!
– Ничего! – засмеялся первый. – Съест, не вредно. Это для проверки…
Затем они уселись на лавку и стали ждать. Первый бандит как ни в чем не бывало задавал Марусе вопросы, откуда они, кто их прислал, кого знают в деревне. Маруся отвечала односложно, отворачиваясь и гладя по голове всхлипывающего Федю.
Под окнами зачавкала грязь. Дверь хлопнула, и перед Марусей предстали Григорий Смагин (она сразу узнала его по описанию Алексея), его брат, обрюзгший, с отечными испитыми щеками, одетый в щегольской романовский полушубок, и еще четверо.
