ГЛАВА XX
Капитан Колберн участвует в наступлении и отважно сражается
Это письмо от Колберна напомнило мне, что настала пора вернуться к нашему юному воину. В самом начале мая 1863 года, как и прежде командуя ротой, в составе того же полка и той же бригады, он стоял со своими людьми на Ред-Ривер, на окраине недавно еще процветавшего городка Александрия. Вот он лежит, укрывшись в дощатой будке высотой в десять футов и шириной — футов в пять, сооруженной для капитана по собственному почину тремя-четырьмя солдатами из его роты, растянувшись, покуривает короткую деревянную трубку и, прямо сказать, блаженствует. С той самой минуты, когда он покинул свою палатку в Брешере (а тому уже четыре недели), он впервые укрыт от дождя (не будем считать сомнительных шалашей, которые раз или два воздвигал для него буйно хохочущий Генри). Нынешний лагерь бригады, выросший за день — словно грибы под дождем, — состоит из легких укрытий самых различных видов и разбросан под сенью буков и ясеней на добрых полмили вверх по течению реки. Сотни солдат плещутся в охряно-красном потоке, ничуть не тревожась, что в чаще на том берегу могут скрываться снайперы.
Колберн уже пообедал полусырой свининой и сухарями, смыл с себя грязь от трехдневного перехода, докурил свою трубку и забылся солдатским сном, безмятежным, как в детстве, но чутким до крайности. Шума он вовсе не слышит, но отдайте команду «в ружье!» — и он вскочит как встрепанный. Поглядеть на него, он отличный образчик бойца, но если художник захотел бы его написать, то, я полагаю, слегка бы его приукрасил. Он бурый от солнца, вконец отощал, оттого что скудно питается (а порой голодает) и еще оттого, что денно и нощно в походе; притом он костлявый и жилистый, закаленный, сильный, как волк. Походный мундир на нем грязен, потому что он спит на голой земле и шагает в облаке пыли. Столько раз уже этот мундир был сначала промочен потом и обильно полит дождем, а после густо присыпан плодородной луизианской землицей, что стал вконец заскорузлым и мог бы, наверно, уже держаться совсем без владельца, стоя сам по себе. Пора бы его постирать, да второго мундира нет, а команду «в ружье!» и «марш!» можно ждать в любую минуту. Но и тело и дух Колберна в преотличнейшем состоянии. Каждодневный труд и лишения (а порой и прямая опасность для жизни) гонят прочь расслабляющую хандру, которой порой подвержены нежные души, попавшие в бурю. Постоянно находясь на свежем воздухе, он позабыл о простудах, и армейский паек не утоляет его аппетита. Форсированные марши по горячему следу за бегущим врагом от Кэмп-Бисленда до Александрии он перенес нисколько не хуже любого фермера или каменщика в своем полку. Ноги болят у него не меньше, чем у других, распухли, в кровавых мозолях, но он ни разу еще не лег у дороги, не попросился на отдых в обозный фургон. В одном письме он сообщает:
«За вчерашние тридцать пять миль я был малость утешен таким разговором:
Ирландец-солдат моей роты, смывая с ноги кровь: «Стойкий парень наш капитан, так перетак!..»
Другой: «Да мало того! Еще ободряет ребят. Все последние десять миль то шутил, то бранился. Нет, этого не уходишь, так его перетак!..»
От Александрии Бэнкс неожиданно сделал бросок к устью Ред-Ривер, погрузился на транспорты и высадился к северу от Порт-Гудзона, отрезав его таким образом от основной территории мятежников. Вейтцель тем временем принял командование бригадой Резерва и прикрывал наступление с тыла. Ночью он делал бросок, а днем, повернувшись лицом к врагу, преграждал ему путь. Кавалерия мятежников, озадаченная, сбитая с толку, плелась по пятам, но атаковать не решалась. А потом наступил незабвенный переезд по реке от Симмспорта до Байу-Сэра, и Колберн целыми днями валялся на палубе, наслаждаясь сознанием, что он уже не на марше; глаза его, и душа, и, казалось, самые мышцы упивались блаженством; его окружали, куда ни глянь, холмы, покрытые зеленью. С детства привыкший к холмам Новой Англии и вконец стосковавшийся за год в луизианских низинах, он не мог оторваться теперь от любезного сердцу пейзажа.
В обжигающую жару, в удушающих тучах пыли бригада взошла на высоты близ Байу-Сэра и продвинулась к плоскогорью, простиравшемуся до самого Порт-Гудзона. Замешанная на поте тончайшая пыль слиплась в грязную корку на рваных мундирах и превратила лица солдат в страшные маски со свисающими, как бахрома, посеревшими волосами, бородами, бровями, ресницами. Порою пыль так сгущалась, что не было видно хвоста ротной колонны. Казалось, солдаты вот-вот спятят от жажды и сведут к тому же с ума офицеров, беспрерывно требуя разрешения выйти из строя напиться (на территории противника это запрещено по уставу). Когда им однажды в пути вместо чернильно-черной или коричнево-рыжей протоки, ползущей среди болот, попался веселый, бегущий по песчаному ложу, глубиной по колено, прозрачный ручей, солдаты все разом залезли в него, как дети, с криком и хохотом. Наконец в густом облаке неоседающей пыли, омрачавшей и затмевавшей даже краски заката, они завершили свой марш и стали на отдых в широкой долине, в двух милях от Порт-Гудзона, отделенные от неприятеля густым лесом из магнолий, буков и дуба.
Еще не пробил тот час, когда всякий сумеет прочесть (или хотя бы узнать по секрету) всю правду о Порт-Гудзоне. Объективный рассказчик со скорбью должен признать, что, быть может, полная истина в этом вопросе никогда не станет известной — ни тем, кто ищет ее для себя, ни тем, кто стремится поведать ее всему свету. Факт остается фактом, это мы одержали победу и что эта победа была важным шагом на пути к окончанию войны. Но какой же ценой мы одержали эту победу, какими путями и чьими заслугами? В целом нужно одобрить идею (чья бы она ни была), что прежде чем запереть в Порт-Гудзоне гарднеровских арканзасцев, алабамцев и миссисипцев, надо было отделаться от тэйлоровских техасцев и луизианцев в долине Тэш. В Айриш-Бенд по чьей-то оплошности замысел был подпорчен, и Тэйлор сумел перестроиться, захватил Брешер-Сити, создал прямую угрозу для Нового Орлеана и чуть не сорвал весь план Бэнкса. Но как бы там ни было, мы приступили к осаде, уверенные в успехе и спокойные за свой тыл. Гарнизон Порт-Гудзона, совсем недавно насчитывавший пятнадцать — двадцать тысяч бойцов, сейчас был всего шеститысячным (всех остальных послали отстаивать Виксбург), и Джо Джонсон[108] успел приказать Гарднеру взорвать укрепления и бросить людей на среднюю Миссисипи, где ожидался решающий бой. Замешкайся Бэнкс в Симмспорте, и было бы поздно. Но теперь он ввязался в сражение, и хотя он понес больше потерь, чем противник, зато загнал Гарднера в форт и заставил принять осаду.
В пять часов поутру 27-го мая Колберн вскочил по сигналу «в ружье!». Начиналось ли наступление или противник предпринял атаку, этого он, конечно, не знал и без лишних вопросов, как фронтовому солдату положено, выстроил роту; после чего погрыз сухарей и поел холодной свинины. Недурно, конечно, было бы выпить горячего кофе, но Генри бесследно исчез, должно быть, где-нибудь дрыхнул. Прошло два часа, солдаты сидели, не выпуская ружей из рук; Колберну было видно, как в четверти мили от них головной отряд поднялся и исчез в лесу. Но вот прискакал адъютант от Вейтцеля к Картеру, и штабные ринулись по полкам. По команде своих капитанов «в ружье!» и «смирно!» солдаты Десятого выстроились по ротам, готовясь к великой и страшной реальности близкого боя. Куда ни взгляни — суровые лица, побронзовевшие от загара (а у иных болезненно-желтые от малярии), сумрачные от волнующих дум, но чуждые страху; взгляды твердые как кремень, безжалостные к врагу. От еще столь недавнего миролюбия новоанглийских рабочих и фермеров ничего не осталось; людей опалила война; они стали драчливы и в чем-то жестоки; форменные бульдоги. Колберн был и доволен и горд результатами своих физиогномических наблюдений. Для солдатской страды его люди были сейчас подготовлены много лучше, чем в день, когда он узнал их впервые. И если хотите знать — лучших солдат свет не видывал!
Наконец подполковник скомандовал: «Батальон, вправо держись!» и «марш!». Сохранять боевые порядки, пробираясь в густом лесу по овражистой местности, — задача нелегкая. Без излишнего шума, лишь под топот своих сапог, солдаты шагали сквозь чашу, перемахивая через сваленные стволы, приминая многолетний ковер палых листьев, шагали под сенью скрывающей небо листвы, дыша гнилостным ароматом сырого леса. Американцы почти всегда атакуют развернутым строем, без барабанов и труб. Сейчас, ожидая врага за каждым бугром, солдаты шли быстрым шагом, посмеиваясь над теми, кто падал или скользил на ходу. Все изрядно устали продираться сквозь чащу и бегом обходить препятствия. Офицеры сквозь зубы честили бойцов, нарушающих строй. Полковник, видя, что полк отстает от соседей, и боясь обнажить свой фланг, объезжал на коне колонну, командуя: «Вправо держись, вправо!» Вдруг, к общему изумлению полк наскочил на своих же, спокойно стоявших лагерем и едва начинавших завтрак. Незнакомый майор спросил Колберна:
