Обострялись отношения между Гитлером и Риббентропом также по поводу полномочий министерства иностранных дел. Риббентроп вспоминал: «После начала войны против России министерство иностранных дел от всех вопросов, касающихся Советского Союза, было отстранено. Весь Советский Союз рассматривался Гитлером как более не существующий». Сначала это проявилось в сравнительно мелком вопросе о судьбе здания бывшего советского посольства в Берлине. Риббентроп писал: «Когда я захотел передать здание советского посольства в Берлине под охрану, мне было отказано, и по указанию фюрера оно было предоставлено в распоряжение министерства по делам восточных территорий… В конечном счете, Гитлер желал своего рода разделения нашей внешней политики на восточную и западную, чтобы такие страны, как Финляндия, Турция, а также страны Ближнего Востока и некоторые другие больше министерством иностранных дел не курировались».
Несмотря на протесты Риббентропа, он признал, что «из всей сферы Советского Союза мы были исключены». Рейхсминистр не исключал того, что против него действовали какие-то лица из ближайшего окружения Гитлера: «Не знаю, что и кто тогда постоянно настраивал Гитлера против меня лично и против министерства иностранных дел. Но фактом остается, что после начала войны против России он говорил начальнику имперской канцелярии имперскому министру Ламмерсу: на Востоке сейчас идет война, а во время вой ны у министерства иностранных дел, собственно, никакой функции нет, она появляется вновь только при заключении мира. Это высказывание показывает отношение Гитлера к министерству иностранных дел как правительственному органу: он отвергал его, он даже, пожалуй, ненавидел его, и я, к сожалению, не сумел тут что-либо изменить».
В результате, как утверждал Риббентроп, «в Восточном пространстве имелась политика министерства по делам восточных областей, которая, однако, не являлась единой: существовала и политика вермахта, и гиммлеровская политика, а также политика министерства пропаганды и т. п., и т. д.».
В то же время Риббентроп признавал, что «министерство иностранных дел в ходе развития военных событий в Европе политически все больше и больше» отстранялось не только от дел в «захваченных областях, но и в отношении к союзническим государствам».
В значительной степени ограничение полномочий Риббентропа объяснялось не недоверием к нему лично, а параллелизмом в работе государственных учреждений, характерном для управленческой организации Третьего рейха. Министерство иностранных дел не контролировало деятельность так называемой «Заграничной организации национал-социалистической партии», или АО, объединявшей в 1941 г. 28 тысяч членов. АО возглавлял Э. В. Боле, ставший еще при Нейрате статс-секретарем рейхсминистерства иностранных дел. После назначения рейхсминистром Риббентропа последний стал конфликтовать с Боле и его организацией.
Плохо разграничены были сферы деятельности между рейхсминистерством иностранных дел и внешнеполитической службой Национал-социалистической партии (АПА), возглавлявшейся Розенбергом. В результате, как вспоминал Риббентроп в Нюрнбергской тюрьме: «Постоянные разногласия существовали с внешнеполитическим ведомством рейхслейтера Розенберга».
Описал Риббентроп также интригу, устроенную против возглавляемого им министерства Герингом: «Когда Геринг из-за гнусной шпионской истории с «Красной капеллой», в которой были замешаны несколько военнослужащих люфтваффе, попытался замять дело, он сделал это очень просто: взял и переложил вину на совершенно непричастного к этому сотрудника министерства иностранных дел. Фюрер при своей обычной неприязни к моему министерству сразу же согласился с Герингом, и мне пришлось долго и энергично протестовать, пока все не выяснилось».
Изменялись и отношения с Гиммлером, хотя после прихода нацистов к власти Риббентроп числился одним из высших эсэсовцев. Уже в мае 1933 г. Риббентроп вступил в СС, получив ранг штандартенфюрера. 20 апреля 1935 г. он стал бригаденфюрером, 13 сентября 1936 г. – группефюрером, 20 апреля 1940 г. – обергруппенфюрером. Поэтому в своих воспоминаниях он признавал, что «сначала отношения с Гиммлером у меня были хорошие, поскольку я поддерживал его идею создания элиты руководителей-фюреров».
Однако деятельность Риббентропа наталкивалась на стремление руководства СС сохранять независимость в своих зарубежных делах от рейхсминистерства иностранных дел. В 1937 г. ведомство Гиммлера взяло под свой контроль службу связи с немецкими национальными меньшинствами. Зарубежная деятельность гестапо игнорировала действия немецких дипломатов и все чаще вторгалась в их компетенцию. Риббентроп жаловался: «Вследствие все более сильного вторжения его органов в область внешней политики, между мною и Гиммлером возникла очень серьезная скрытая вражда. Я неоднократно пытался преодолевать противоречия, поскольку сотрудничество с ним было необходимо в интересах рейха. Его становившееся все более могущественным положение вело к тому, что он пытался добиться исключительного влияния на внешнюю политику. Примирение с Гиммлером так и не удалось; напротив, его поведение по отношению ко мне становилось лишь враждебнее».
В ноябре 1942 г. произошло новое столкновение между Гитлером и Риббентропом. Обсуждая вопрос о высадке англо-американского десанта в Северной Африке, Риббентроп предложил Гитлеру принять меры для предотвращения войны на два фронта. С этой целью Риббентроп советовал начать мирные переговоры с Советским Союзом. Он попросил у Гитлера «немедленно предоставить» ему «полномочия для установления через советского посла в Стокгольме мадам Коллонтай контакта со Сталиным с целью заключения мира – причем, раз того уже не миновать, со сдачей большей части завоеванных на Востоке областей».
Однако Гитлер и слышать не желал об этом. Риббентроп вспоминал: «Едва я заговорил о сдаче захваченных областей, как фюрер тут же отреагировал на это самым бурным образом. Лицо его налилось кровью, он вскочил, перебил меня и с неслыханной резкостью заявил, что желает разговаривать со мной исключительно об Африке, и ни о чем ином! Форма, в какой все это было сказано, не позволила мне в тот момент повторить свое предложение».
После разгрома немецко-фашистских войск под Сталинградом Риббентроп написал памятную записку Гитлеру, в которой «снова предложил немедленно провести мирный зондаж в отношении Москвы. Участь этой памятной записки, которую я передал через посла Хавеля, оказалась бесславной. Хавель сказал мне: фюрер и слышать не желает об этом и отбросил ее прочь». В другом месте своих мемуаров Риббентроп, ссылаясь на Хавеля, который постоянно поддерживал связь между ставкой Гитлера и рейхсминистерством, процитировал слова Гитлера, которые тот просил передать Риббентропу: «В борьбе против большевизма никакому компромиссу места нет. Торгашескую политику Риббентропа я одобрить не могу. Исход этой войны дипломатическими средствами решен быть не может!»
«В дальнейшем, – писал Риббентроп, – я еще несколько раз заговаривал об этом с Гитлером. Он отвечал мне: сначала он должен снова добиться решающего военного успеха, а уж тогда посмотрим, что нам делать дальше. Его точка зрения и тогда, и позже была такова: наш зондаж в поисках мира является признаком слабости».
После капитуляции Италии Риббентроп вновь обратился к Гитлеру с аналогичным предложением. По словам Риббентропа, «на этот раз Гитлер занял позицию уже не столь отрицательную. Он вместе со мной подошел к карте и сам показал на ней демаркационную линию, на которой можно было договориться с русскими. Когда же я попросил полномочий, он решил отложить этот вопрос до утра и еще поразмыслить. Однако на следующий день опять ничего не произошло. Фюрер сказал мне, он должен это дело еще раз поглубже продумать. Я испытал большое разочарование. Я чувствовал, что здесь действуют те силы, которые постоянно укрепляют Гитлера в его несгибаемой позиции противодействия договоренности со Сталиным».
И все же поздней осенью 1943 г. во время встречи с Муссолини, освобожденным диверсионной группой Скорцени, Гитлер, по словам Риббентропа, «совершенно неожиданно для меня заявил: он хочет договориться с Россией. На мою высказанную затем просьбу дать мне соответствующее указание, я, однако, снова никакого определенного ответа не получил. А на следующий день Гитлер опять запретил мне установление любого контакта с Россией. Он явно заметил, насколько сильно я удручен этим, ибо вскоре посетил меня в моей ставке и как бы мимоходом вдруг сказал: «Знаете ли, Риббентроп, если я сегодня договорюсь с Россией, то завтра снова схвачусь с ней, иначе я не могу!» Я в полной растерянности ответил: «Так никакой внешней политики вести нельзя, ведь тогда всякое доверие к вам будет потеряно».
Наконец, как писал Риббентроп, «в январе 1945 г. я решил предпринять последний натиск. Я сказал фюреру: я готов вместе со своей семьей полететь в Москву, чтобы априори убедить Сталина в честности наших намерений; таким образом, я и моя семья послужим своего рода залогом в его руках. На это Гитлер ответил: «Риббентроп, не устраивайте мне никаких историй вроде Гесса».
