той же стороне иконы был изображён Святитель Николай. И на этом же месте, где явились крест и икона, услышал батюшка звон. От иконы был виден свет, а ещё вдали — дивный всадник на белом коне... — Дионисий замолчал, задумался, хотя поглядывал на царя: «Вдохновил ли? Зачаровал ли?»
Фёдор сидел, полураскрыв рот, глаза светились детским любопытством. В этот миг он помышлял только о небесном, о Божьем проявлении, похожий на монастырского послушника. Царь уже совсем усох, стал вовсе мал ростом да худющ, с тихим, даже подобострастным голосом и простодушным ликом. Дионисий дерзил царю в помыслах, сравнивал с ним себя. Сам он, по собственному мнению, был похож на породистого скакуна. Что ж, Бог дал ему всё: рост, осанку, боголепие, речивость, ум. Пока не было токмо власти. Но чаровная перелёт-трава даст и её. Дионисий давно заметил, что у Фёдора ум скуден, или нет никакого. Он видел прежде, как царь, сидя на престоле во время посольского приёма, не переставал улыбаться, любуясь на свой скипетр. Но знал бывший митрополит, что иногда Фёдор проявлял характер, особенно когда разгадывал хитрость других. Вот и теперь попрекнул рассказчика:
— Что же ты замолчал, отче Дионисий? Не сочиняешь ли небылицы о чудесах, грамматик?
— Прости, государь, тебя ублажити думаю правдой о твоём батюшке. А всё было дале так: как вышел мой родимый из Пыршенского урочища, начались новые чудеса. И пока он проехал Ржевский уезд, случилось в нём от чудотворной иконы двадцать семь исцелений. И тогда мой родимый нанял монастырского инока Стефана, повелел ему описать чудеса и немедленно отправить государю Иоанну Васильевичу. Но митрополит Тверской Макарий задержал инока Стефана, не пускал в Москву, испытывал, не еретик ли, не несёт ли наговор на государя-батюшку. Ложными показались ему чудеса.
Обаче вслед Стефану вышел священник Григорий, — продолжал Дионисий, — и прибыл ранее его в Москву и принёс описание ещё ста исцелений. Твой батюшка принял Григория и Стефана. Вместе с боярами и архереями долго расспрашивал их. Да потом круто поговорил с владыкой Макарием. И послал государь во Ржев Фёдора Палицына — строителя, заложить и возвести в Пыршенском урочище новый монастырь...
Рассказ убаюкал царя Фёдора, он задремал, и виделся ему новый Пыршенский монастырь весь в сиянии огней, а сам он выступал игуменом монастыря и нёс исцеляющую от недугов чудотворную икону Оковецкой Божьей Матери.
Дионисий заметил, что царь уснул, прочитал ему молитву на сон грядущий и затаился, не покидая царского покоя. Он знал, что царь Фёдор боялся быть один в своих покоях. Дионисий же чувствовал себя вблизи царя хорошо, знал, что, пока сидит возле царя, никто не посмеет войти в его спальню. Даже Иову не дано нарушить покой царя в этот час.
* * *
...Но улетела мроя. Дионисий пришёл в себя и снова с жалостью подумал о том, что никогда ему не овладеть перелет-травой, не вознести себя на прежнюю высоту. И всё-таки он зацепился за промашку Иова. Он попытался возвести деяния патриарха в ранг «государева дела». Дионисий считал, что своими деяниями Иов нарушил законы церкви, повелевающие быть беспощадными к противникам веры, ко всем проявляющим беззаконие. Патриарх Иов не смел единоправно миловать злоумышленников веры Сильвестра и Катерину. Сказано у Отца Всевышнего: «Разве не знаете, что святые будут судить мир». Сам Господь сказал своим апостолам: «Истинно говорю вам, что вы, последовавшие за мною в паки бытии, когда сядет сын человеческий на престоле славы своей, сядьте и вы на 12-ти престолах судить двенадцать колен Израилевых».
«А как повёл себя Иов? — размышлял Дионисий. — Он пьёт чашу Господню и чашу бесовскую, он участвует в трапезе Господней и в трапезе бесовской. Если признать, что в Святом писании сказано: «Не нарушай и малых истин», — то Иов нарушил одну из них. И тогда же слово Божие осудит Иова: неверен в малом, неверен и в большом».
Бог Отец завещал нам именем Иисуса Христа удаляться от всякого брата, поступившего бесчинно, а не по преданию, которое приняли от него. И Дионисий крепко уверовал в то, что если царь Фёдор узнает о происках Иова, то обязательно повелит собрать Поместный Собор и отлучит Иова от патриаршества. Он скажет: «Куда идёт наша православная церковь, если её пастырь сам стал заблудшей овцой, сам даёт волю и почёт чернокнижникам-чародеям».
Тайные мысли Дионисия текли медленно. Он сравнивал их с полуночными водами Иордани. Ему было приятно от этих мыслей, от того, что хотя бы в душе он мог казнить Иова.
Но Иов не одинок. За ним каменной стеной возвышается Борис Годунов, которого сегодня вся Русь чтит и считает мудрым правителем. Дионисий и сам признает, что так оно и есть. И Борис при царе Фёдоре непоколебим. Даже боярская Дума его побаивается. А уж дяди боярина Семёна Годунова и пуще того, потому как у дяди в руках вся тайная полиция. Кто может поднять голову против Бориса, не убоявшись его кустодия? Романовы, Мстиславский, Бельский? То-то и оно, что не поднимут! Но есть ещё Шуйские, есть их племянник князь Скопин, есть князья Рубец-Мосальские, окольничий Крюк-Колычев, да митрополит Пафнутий, да бояре Глинские. За Москвой ещё нужно поискать: Владимир, Смоленск, Псков, Новгород пошевелить. Жаль, что псковский-то воевода, а им был князь Фёдор Романов, оставил Псков. Кого теперь туда пошлют?
...Покидая торжище на Варварке, Дионисий не ушёл к себе домой на Мясницкую, что в Белом городе. Он отправился на Швивую горку в Земляной город. Приехал туда к сродственникам келарь Троице-Сергиевой лавры Авраамий Палицын. Знал сей келарь многих ведунов и книжников. И через него да его знакомцев Дионисий надеялся узнать, куда скрылись Сильвестр и Катерина.
Уже смеркалось, когда Дионисий и его верный услужитель дьячок Симон добрались до подворья, где остановился келарь Палицын. Возы стояли под навесами. Келарь Авраамий и два инока увязывали товары, купленные у московских купцов для лавры.
Увидев Дионисия, келарь поспешил к нему, назвал, как и в прежние времена, склонив голову:
— Отче владыко, благослови мя, грешного.
— Еммануил, — тихо сказал Дионисий и осенил Авраамия крестом.
Иноки продолжили заниматься своим делом. От коновязи слышалось, как лошади хрустят сеном, из открытых дверей хлева доносилось мычание коров. Дионисий посмотрел в хлев, увидел сидящую возле коровы девку с подойником меж колен, в который цвинькало молоко.
— Ты сегодня гулял по торговым рядам и в толпе? Не слышал ли каких новостей про патриаршие грехи? — спросил Дионисий.
— Многажды слышал.
