Рядом с нами остановился автомобиль с быстроработающими дворники. Яника тут же забегала вокруг него, размахивая руками.
– Человеку плохо! Нам срочно нужен ваш автомобиль, умоляю! – распинаясь, взмолилась она к незнакомцам.
Рядом с ней появился какой – то мужчина. Яника подбежала к нашему автомобилю и стукнула по его крыше. Мы с Насса вышли под ливневый дождь. Не говоря ни слова, мы молча сели в только что остановившийся автомобиль и так же молча сорвались на нем с места.
Я опустил стекло и высунулся в окно, дабы достоверно разглядеть, едет ли Яника за нами.
Только что лишившийся автомобиля мужчина остался ждать помощи под одиноким дубом. В это же время Яника, с летящими из под колес кусками грязи, отдалялась от него всё быстрее.
– Всё получилось, – проронил я себе под нос, а Насса толи меня не услышал, толи, что, скорее всего, попросту пропустил услышанное мимо ушей.
Всё получилось. Всё получилось, как бы тяжело это не давалось. Я грею себя мечтами о том, что за недописанную до конца историю я повторю эту фразу ещё много раз. В ближайшее время мне хочется вновь выдавить её из себя. Я очень надеюсь, что у меня будет для этого повод, когда мы попадем в дом Насса, и там, с привычным для всех нас теплом и радушием, нас встретит его мама, которая пока не убивается горем по погибшему мужу. Это вдохнет чуточку жизни в каждого из нас, и в первую очередь это коснётся мертвого изнутри Насса, который сейчас не смеет обнадёживать себя, дабы после не разбиться на тысячу осколков.
Яника прижалась к нам вплотную. Мы вновь мчимся на предельных скоростях. Вскоре покажется знакомая нам с детства деревня, которую было бы видно куда лучше, если бы дождь не застилал её от нас плотной пеленой, падающей с неба в столь необыкновенно сумрачный день.
Спустя пару – тройку километров Яника повернула влево. Через несколько минут она окажется на пороге моего дома. Нам же стоить проколесить вдвое больше.
– Гони, – монотонным холодом произнес Насса.
Я покорно выполняю его просьбу, думая лишь о том, как бы нам сейчас не слететь с дороги. Дождь вновь начал переходить в снег. Машину ощутимо носит из бока в бок при каждом повороте. Надеюсь, что всякий наш риск окажется оправданным.
Я пролетаю по лужам, брызги которых долетают практически до стоящих невдалеке от обочины домов. Краем глаза я замечал медленно летящие в те же лужи крупные хлопья снега, которые исчезают в них, едва коснувшись поверхности воды. Как хорошо, что дороги здесь практически всегда пусты. В хорошую погоду здесь бывает достаточно много людей, но в такой сумрачный, непогожий день всякий хороший хозяин даже собаку из собственного дома не выставит. По большому счету теперь нам всё равно, но мне не хотелось бы, чтобы мы попали в поле зрения лишних глаз. Хоть шансов на это у нас и очень мало, надежда всё же ещё нас не покинула.
Мы подъехали к дому Насса. Первый не на шутку настороживший нас факт – входная во двор дверь распахнута настежь. На тонко усыпанном снежном ковре нет никаких следов. Вокруг дома тихо и спокойно, слишком тихо и спокойно, нежели всегда. Уличный фонарь бросает тепло – желтоватый свет на забор и он даже немного проникает во двор. В его свете вновь нежно и грациозно пляшут крупные хлопья снега. Мы вышли из машины. Насса глядит на меня горьким взглядом. Его коротковатые, черные волосы торчат короткими прядями в разные стороны. Местами они слиплись друг с другом от грязи, но по большему счету они перепачканы кровью. На его лице некуда не исчезнувшее кровавое пятно. Потрепанная и изорванная одежда оголяет его грудь. Полученная от старика куртка и штаны нелепо чисты на общем фоне.
Насса положил рюкзак на капот, с другого конца которого стоял я. В его теперь изредка подрагивающих толи от холода, толи от эмоций руках трясется винтовка. Позади него точно подобранный фон из тех же крупных снежных хлопьев в желтом свете.
На мои глаза стали наворачиваться горькие слёзы. Стоящая теперь перед ними картина настолько искренняя, что мне хочется оторвать от себя ту часть моего внутреннего мира, которая идеально подойдет для Насса и хоть как – то поможет ему найти в себе силы для прекращения внутреннего саморазрушения. Если бы только всё это было возможно…
Обычно Элия выходит навстречу каждому, едва расслышал шум подъехавшего автомобиля. Насса стоит в луже на прежнем месте. Он точно ждет, что его мама вот – вот выглянет в окно, или же входная дверь, наконец – то распахнется, и она лично выйдет к нам навстречу.
– Идем же, – сказал я.
Насса нашел в себе силы сделать первый шаг. Я пропускаю его вперед. Под его ногами легко хрустит снег. На нем же остаются отпечатки его сапог. Больше на белом ковре нет ничего. Здесь только белый лист, который принимает на себя очередные шаги всё ещё продолжающийся истории.
Насса вплотную приблизился к входной двери, почти под самым верхом которой свет, идущий от фонаря, обозначил свою границу. Насса прислонился правой щекой к двери так, что половина его лица находилась на свету, а всё остальное, по большему счету его волосы, оказалось в тени. Он вслушивается, даже боясь при этом дышать. Вырвавшийся из его рта пар сразу же улетел куда – то далеко от резкого, неоткуда взявшегося порыва ветра. Снег и ветер бьют по лицу Друга. Он закрыл глаза и, найдя на ощупь дверную ручку, потянул её на себя. Дверь легко открылась. Мы вошли внутрь.
В доме горит свет. Элия должна быть здесь. Уходя куда – либо, она всегда гасит за собой свет, а уж тем более она никогда не отставляет двери открытыми.
Насса, возможно впервые за всю свою жизнь, глядит на свой дом сквозь прицел винтовки. Я вслушиваюсь в каждый шорох, всматриваюсь в каждую мелочь и всё услышанное или увиденное говорит мне о том, что в доме никого нет, по крайней мере – никого живого.
Доверившись своим инстинктам, я оставляю Насса и сворачиваю в гостиную, а он отправился на кухню.
До меня донесся тонкий вой ветра. Такое ощущение, что на улице началась вьюга. Может так оно и есть. Войдя в гостиную, я увидел Элию, сидящую спиной ко мне в кресле. Рядом с креслом стоит журнальный столик. На нем стоят подожженные свечи, язычки пламени которых бросаются из стороны в сторону. Сквозь приоткрытое окно в комнату проникло достаточно много снега, который покрыл собой некоторую мебель, книги и даже волосы Элии.
Прямо пропорционально моим шагам в сторону хозяйки дома, ветер за окном завывал всё сильнее, и в гостиную его стало попадать значительно больше. Хлопья снега закружились по комнате. Я уже понял, что здесь случилось горе. Насса, внезапно вошедший в гостиную через соседнюю дверь доли секунды растерянно глядел только на меня. Я не стал ничего говорить, да и что я мог бы сказать в подобной ситуации.
Несчастный уронил из рук винтовку. Он рухнул на колени и только на них, со слезами на глазах, он подполз к околевшему телу своей родной матери. Его глаза заблестели от града слез, который в одночасье хлынули из его глаз.
– Мама.. – прошептал он.
Из его рта вновь вырвался пар, который коснулся ледяной ладони Элии. Чудовище, не знающее жалости, выбрало жестокую, мученическую и долгую смерть. Эта несчастная женщина совершенно не заслужила подобной участи. Гвид пожалеет о том, что он не дал ей умереть легкой и обыденной смерть, и помимо всего прочего он не оставил её в целостности даже после гибели.
Едва приняв на себя пар, кожа начала потрескивать и осыпаться. Насса запнулся от увиденной картины. Он протянул правую руку к поврежденной коже и, совсем слегка прикоснулся к тому месту кончиком указательного пальца. Ладонь тут же ответила на его прикосновение. Она начала трескаться и рассыпаться на мелкие кусочки ещё быстрее. Разрушения начали набирать оборот. Тонкие трещинки с пронизывающим звуком поползли вверх, и сразу же за ними на пол посыпались тысячи осколков. Насса начал растерянно прикрывать руками трескающуюся кожу, тщетно надеясь на то, что это хоть как – то поможет. Ничего не помогло. Не прошло и десяти секунд, как у его ног лежала небольшая горка мелких осколков. Сейчас Насса мог только рыдать, глядя на тот ужас, который остался от его родной матери.
Я вновь гляжу на ещё более убитый образ друга. Мужчины плачут. Если сейчас я вижу, как из глаз Насса потекли слезы, то я могу безостановочно утверждать, что мужчины плачут. Насса давно стал мужчиной, но последние события решили окончательно довести его до совершенства, убил в нем все нежности и слабости, а вместе с тем лишив его единственное, что помогало ему хоть иногда оставаться ребенком. Он был им в глазах своих родителей, которых уже нет.
