— А ты не ходи. Ты свое дело сделал — и точка. А мы уж теперь его по-своему проводим.
10. На трассе
Какой мороз! Ведь это только подумать — редкий снег и тот словно бы спекся в плотную массу. Ноги ломали твердую корку, а снег под ними звенел, трещал, скрипел, мешал идти… На пятом километре весь отряд растянулся по лесу в длинную цепочку, и Курбатов с тревогой оглядывался назад: не отстает ли кто-нибудь… Первые останавливались по его сигналу, последние шли первыми, а вдоль рядов, задыхаясь, бежали члены штаба — считали, все ли на месте.
Над лесом светила луна. На снегу лежали голубые полосы света. Все остальное скрывалось в густой, иссиня-черной тени, только временами выступали оттуда причудливо засыпанные снегом, похожие на лисьи хвосты, длинные еловые ветки да серебряные, чуть заметно искрящиеся стволы сосен.
Временами Курбатов забывался. Перед ним словно бы исчезал этот лес; он переставал ощущать мороз, ему неожиданно становилось тепло, и все тело двигалось лениво, спокойно, медлительно, будто опущенное в теплую воду. Тогда он вздрагивал и убыстрял шаг, нагоняя какую-то незнакомую девушку, которая с трудом переставляла ноги в огромных, видно по всему, чужих валенках. Почему-то Курбатову захотелось увидеть лицо этой девушки, и он, догнав, взял ее под руку.
— Что, трудно? Трудно, я говорю, идти?.
При неверном, тусклом свете луны он увидел только лишь узенькую щелочку в платке, и за ней — глаза, показавшиеся ему такими печальными и усталыми, что он невольно взял девушку под руку крепче. Она ничего не ответила.
А Курбатов уже думал о Клаве. Старая боль возвращалась к нему теперь все реже и реже, но, быть может, именно поэтому всякий раз она казалась ему острее. Так и сейчас, вспомнив Печаткино, последнюю встречу с усталой, какой-то сразу постаревшей Клавой, Курбатов едва не застонал, стискивая потрескавшиеся губы.
Потом он снова стал забываться, будто проваливаясь куда-то в теплую воду. Он не заметил, что теперь уже девушка держит его под руку и, приблизив лицо к его лицу, тревожно спрашивает о чем-то. Он опять увидел глаза (не печальные и усталые — испуганные) и улыбнулся, растягивая губы.
— Чуть не заснул на ходу.
— Нельзя, — донеслось из-за платка. — Я знаю… Надо все время идти…
— А где мы?
— Не разговаривайте сейчас… Уже пришли, кажется.
Курбатов с трудом отогнал от себя эту ленивую, страшную на таком морозе дремоту и, тяжело поднимая ноги, обогнал девушку. Передние уже стояли. Высокий человек в огромном, до пят, тулупе что-то говорил, размахивая руками. Когда Курбатов подошел к нему, тот обернулся: это был начальник тяги; тот самый, который еще несколько часов назад закатывал в своем кабинете истерику.
— Вы здесь? — удивленно спросил Курбатов.
— Нет, — передразнил его начальник тяги, — тень моя. Где ваши люди?
Курбатову стало смешно, как тот передразнивает его, все еще размахивая почему-то руками, будто мельница, которая разошлась на ветру.
— Ребята подходят. Надо разжигать костры. Пусть отдохнут…
— Отдохнут? — почти выкрикнул начальник тяги. — Вы с ума сошли! Какой здесь отдых? Это же смерть… Работать, работать надо.
Он умчался куда-то в темень, путаясь в своем тулупе, потом появился снова, втыкая в снег небольшие колышки. Здесь проходил трубопровод. На бегу он крикнул Курбатову: «Организуйте же их!» — и снова куда-то исчез, будто растворился в густых лесных тенях.
Через час все переменилось в лесу. На серебряной, очищенной от снега земле горели костры — сотня костров, цепочкой растянувшихся километра на два. Трасса, еще час назад казавшаяся мертвой, теперь ожила, и хотя кто-то подшутил: «Эх, улицу топим!» — стало теплее. Куда-то назад отступили густо поросшие мохнатым инеем ветви деревьев, похожие на молодые оленьи рога.
Земля, вбирая в себя тепло, чернела, будто обугливаясь от жаркого огня, а ребята, рубившие в лесу сосны, возвращались распаренные, красные, с ухарски сдвинутыми шапками.
Открыть траншеи оказалось делом нетрудным. Курбатов и не заметил, пропустил тот момент, когда его лопата звякнула о трубу. Но, когда он увидел ее, протянувшуюся далеко в сторону, он понял одно: скоро отсюда не уйти. Труба лопнула в нескольких местах, и заменить секции было куда тяжелее, чем вырыть траншею.
Курбатов с трудом разогнул ноющую в пояснице спину. «Полтора километра, — думал он. — Нас сто пятьдесят человек… Один человек на 10 метров… Но трубу надо менять не целиком… Значит, сможем». Он лег животом на край траншеи, неловко перевалился и встал, отряхивая с полушубка снег, перемешанный с землей. И только поднявшись, он увидел, что уже светает. Над лесом поднималась, еле заметно мерцая, робкая синяя заря. Костры горели слабее, но уже видны были и две палатки, и несколько шалашей вокруг них, и какие-то люди, о чем-то оживленно разговаривающие возле траншеи. Курбатов пошел к ним.
Это были рабочие депо. Несколько человек сидели на корточках, ожесточенно раздувая паяльные лампы. Тут же стоял начальник тяги и еще несколько неизвестных Курбатову людей; он мог только догадываться, — надо полагать, инженеры, прибыли из губцентра. До него донеслись слова:
— Трубы перекладывать не будем., Можно надеть муфты.
— А лед?
— Разогреем кострами…
— Но потом снова все замерзнет… Здесь глубина — метр.
Курбатов остановился.
— Не замерзнет. — Он сказал это каким-то не своим, ему самому показавшимся далеким и неприятным, хриплым голосом. — Мы выроем другую траншею… Рядом… Из земли сделаем над трубой вал.
Инженеры молчали; Курбатов заметил, как они переглянулись. Он пошел дальше, к шалашам.
Возле первого шалаша Курбатов встретил Попова. Тот выходил, вернее, вылезал оттуда на четвереньках и, встав на ноги, качнулся. В морозном воздухе даже издалека резко запахло самогоном. Курбатов вздрогнул. Оттолкнув Попова, он нагнулся и откинул висящее на входе в шалаш одеяло. Человек восемь или десять комсомольцев сидели вокруг костра; по рукам шла бутылка, уже наполовину пустая. Один из комсомольцев, увидев Курбатова, широко улыбнулся ему и приветливо махнул рукой:
— А, секретарь! Лезь сюда! Дымно тут у нас, зато… Давай грейся. Дайте-ка сюда бутылку, ребята.
Курбатов молча смотрел на них. Сзади пытался просунуть голову в шалаш Попов, но Яков снова оттолкнул его и тихо сказал:
— Всем выйти… Ну, живо!
Когда ребята вышли из шалаша, Курбатов взял у одного из них бутылку и, размахнувшись, отбросил ее в сугроб.
— Кто у вас десятник? Попов? Ну, так вот: все десять человек — идите домой. Чтоб я здесь вас больше не видел. На бюро поговорим особо…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
