И вдруг тревога охватила меня: что будет с Чарли? Что будет с моим бедным какаду? День, другой, третий… Не умрет ли он с голоду? Надо было оставить клетку миссис Лейн. Впрочем, он вряд ли ужился бы с сеттером. Сколько времени потребуется контрразведке, чтобы осмыслить происшедшее? Я представил, как группа в плащах врывается в мою хемстедскую квартиру и начинает грубый обыск, а Чарли дергает головой и по привычке кричит: Good morning, old man! — «Доброе утро, старик», он обращается ко мне так же, как и Челюсть. Контрразведка покидает квартиру, и бедняга Чарли остается один — кто в пылу исполнения долга вспомнит о несчастной птице? И вот он сидит на жердочке один–одинешенек, и заглушают стены его предсмертные крики…
А стол гулял и смеялся: Кэти и сестрица с умилением вспоминали свое безоблачное детство, полковник Базилио удовлетворенно поддакивал, куря дешевую сигариллу (десерт он умял одним духом, несмотря на то, что сожрал добрую половину гуся), и рассказывал Юджину об огурцах в своих парниках. Иногда мы с Юджином обменивались многозначительными репликами: «Как гусь?», «Вам поперчить?», «Прекрасный салат!» — в общем, помолвка удалась на славу, если бы не мочеподобный сладковатый сотерн, которым мне приходилось пробавляться.
— После ужина я хочу показать вам нашу яхту… это совсем рядом,— шепнул я Юджину.
— А я не опоздаю на последний поезд?
— Что вы! Он ходит до полуночи. Кэти гордится яхтой…— Я почувствовал, что уже начинаю нервничать. — Там и выпьем, как следует… без всяких любопытных родственников…
— Только на несколько минут. Я хотел бы вернуться в Лондон пораньше.— Эти слова словно ошпарили меня, и я машинально отхлебнул мерзкого сотерна.
Ничего, мы попробуем его уговорить прокатиться в Кале. Уговорим. Все знают силу убеждения Алекса. «Если ты, Алик, чего–нибудь захочешь,— говорила мама,— ты пристанешь и не отлипнешь, как банный лист». Семинаристский дядька тоже ценил Алекса за настойчивость. Уговорю, обязательно уговорю. В конце концов пообещаю довезти до Лондона на машине. Рухну на колени, разыграю сцену, взмолюсь, застучу лбом по паркету — не откажет он мне в день помолвки.
Базилио, положив глаз на бутылку «гленливета», который я, увы, не трогал, к концу банкета надрался as a lord[85] и надувал щеки, выпуская мерзкий едкий дым сигариллы.
После кофе, захватив со стола «гленливет», оставшийся после пиршества Базилио (моветон, но не пропадать же добру), и, подав руку ослепительной Кэти, я вышел из–за стола, и мы торжественно прошествовали к «газели».
Базилио и Алиса, помахав нам руками (сестрица придерживала папашу, наступавшего себе на хвост), направились домой, а наша троица покатила к причалу, где, слегка покачиваясь на темной воде, белела «Грациозная».
Я пропустил Кэти и Юджина вперед и на минуту задержался в машине, переложив из атташе–кейса в карман «беретту» и аэрозоль с газом. Черт побери, как бы брызги не попали и мне в нос, такие случаи бывали, поэтому стоит подстраховаться, прикрыть другою рукою нос и рот, лучше всего платком. Где он? Платок, как ни странно, находился на месте и ностальгически пах «шипром». Именно «шипром» пахло от Алекса, когда он повел Римму в загс,— даже подергала ноздрями тетя в очках, сидевшая за столом; Римма стеснялась, что на ней потертый котик, что ж, теперь у нее две норки! Итак, платок на месте. Впрочем, не надо спешить. Возможно, Юджин легко согласится на поездку в Кале. Стоит хорошенько его попросить. Так, как умеешь только ты, Алекс. Если откажется категорически, заманить в малый отсек (спальню), дальше уже ясно…
Мысли упрыгивали прочь от операции, скакали взад и вперед, как синицы на ветвях: как там Сережа, хорошо ли начал четверть? Что сейчас делает Чарли? (Опять!) Почему бы не отказаться навсегда от «гленливета» и не перейти на сотерн? Или завести черного бульдога? Три вещи: роща, поросль, подросток. Из леса в бревнах виселиц мосты. Из конопли веревки для захлесток… Наш паровоз, вперед лети!
Кэти и Юджин уже расположились в салоне, сладко пахло от электронной кофеварки, и Юджин даже пошевеливал своим хоботом от удовольствия.
— Выпей что–нибудь покрепче, Алекс, страшно было смотреть, как ты цедил сотерн… словно чашу с ядом! — пошутила Кэти, и мы с Юджином понимающе переглянулись.
— Я предлагаю прошвырнуться в Кале! — заявил я радостно, а сам замер, как перед прыжком с трамплина, даже ноги задрожали от напряжения.
— Чудесно! Только я стану за штурвал! — подхватила Кэти.
Скажи «да», умоляю тебя: скажи «да», умоляю тебя всеми святыми: скажи «да»! Я тебя озолочу, если ты скажешь «да». Боже, Боже, умоляю, прошу тебя, заклинаю: сделай так, чтобы он сказал «да». Я исправлюсь, Боже, я буду другим, я и так стараюсь не делать зла, умоляю тебя, пусть он скажет «да».
— Нет, нет, извините, Алекс, я только на несколько минут,— промолвил негодяй, идиот, сукин сын, чтоб твоя могила полынью заросла!
Я взял принесенную бутылку «гленливета» и увидел, что у меня дрожит рука,— Юджин это заметил, но тактично сделал вид, что рассматривает свои обкусанные ногти.
— Черт побери, пора завязывать, вчера я дико надрался — и вот результат! — Я растопырил дрожащие пальцы и показал Юджину.
— Так завяжите на полгода, а потом посмотрите, что из этого получится…
— Пожалуй, я так и сделаю… с сегодняшнего дня… спасибо за совет! — Хотелось, конечно, рвануть, но сначала дело, а потом кайф, как говорил король Ричард, прирезав братца и собираясь придушить его младенцев.
— А вы что не пьете?
— Не хочется…— ласково ответил он.
— А я думал, что вы… помните?
И вдруг скрутила меня судорога смеха, не знаю почему, но я гомерически захохотал, не в силах удержать себя в руках, и хохотал бы до полной истерики, если бы не закашлялся. Кэти всплеснула руками и стала больно колотить меня по спине.
— Я знаю, почему вы смеетесь,— сказал Юджин, дружелюбно улыбаясь.
— Почему? — продолжал давиться я, чувствуя, как позорно из курносого носа, словно с горных вершин, текут бурные ручьи.
— Вы вспомнили, как я пил с одним человеком перед своей прогулкой в Хельсинки. Правда, тогда мы пили коньяк…
Значит, мы все время думали об одном и том же, значит, он подозревал меня! Зачем же ты попер на яхту, дурак? Зачем согласился ехать в Брайтон, дубина ты стоеросовая?! Или тянула, словно пропасть, опасность, когда прешь на рожон и не веришь внутреннему голосу? Хотелось верить людям, да? Почему так устроена душа?
— Но мы будем пить из одной бутылки…— Я все кашлял.
— Тогда мы с ним тоже пили из одной бутылки…— Он подхохатывал.
— Но из этой бутылки уже пил папа, — не унимался я.
Во Вот он и пошел спать… Впрочем, прошу прощения за черный английский юмор![86] — Юджин улыбнулся.
А я никак не мог сдвинуть себя с мертвой точки, время, как назло, растягивалось и удлинялось, а на самом деле его уже не оставалось, и Юджин заерзал в кресле, нацеливаясь на выход.
Я ощупал аэрозоль и встал. В спальню. «В голубой далекой спаленке твой ребенок опочил»,— пел когда–то Вертинский, я его еще застал, видел на сцене, не понимая, зачем он двигает руками, как лебедь крыльями.
— Юджин, вы видели нашу спаленку? Она, конечно, невелика и чем–то напоминает шалаш для влюбленных… Прошу вас! — И я указал рукой на соседний отсек со щедростью хозяина, готового пожертвовать всем для дорогого гостя.
— Что там смотреть? — возразила Кэти.
— Мы там выпьем тайно от тебя…— молол я что придет в голову,— выпьем немного «Гленливета».— Я не слышал, что говорил.
Юджин встал и двинулся к спальне, я пошел за ним, держа в кармане аэрозоль. Только не забыть вынуть платок, обязательно вынуть платок, нажать на кнопку, закрыть нос и рот, обязательно задержать дыхание хотя бы секунд на десять или сразу же выйти из комнаты…
— Добрый вечер, леди и джентльмены! Наконец–то я вас разыскал!
На лестнице, ведущей вниз с палубы, стоял полноватый джентльмен с букетом белых роз.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
о прелестях морских прогулок, крепости бутылочного стекла, брызгах крови и форс-мажорных обстоятельствах
Товарищи, кольцо сомкнулось уже!Кто верит нам, беритесь за оружие!Дом горит, дом горит!Братец, весь в огне дом,Брось горшок с обедом!До жранья ль, товарищ?Гибнет кров родимый!Эй, набат, гуди, мой!
«Известия», июнь 1919 г.— Его превосходительство губернатор штата Канзас Рэй Хилсмен! — не растерялся я, хотя казалось, что сейчас на моих твердых руках загремят наручники.
Все кончено, finita la comedia, Алик, кранты, твоя песенка спета. А что, собственно, кончено? Что, простите, произошло? Все нормально, все о'кей, просто честный стукач ЦРУ Алекс расслабляется на яхте в компании с драгоценной невестой и не менее драгоценным соотечественником. Вот и все, леди и джентльмены. И спокойной ночи, леди, спокойной ночи, милые леди, спокойной ночи, спокойной ночи. Четвертый акт «Гамлета». Во всяком случае, смертоубийственная операция с прогулкой в Кале накрылась, это ясно. И слава Богу! Значит, Он все–таки есть, Он прислушался ко мне, Он внял моим мольбам. Он существует и спасает меня.
