И хотя от меня ещё ни разу не требовалось даровать быстрый исход своему сородичу, я знал, что такое случалось. И если бы я сам оказался в таком положении, как Мурри, то не колеблясь принял бы милосердный клинок.
И всё же у нас ещё оставалась надежда. Никто не отважится углубляться в этот край огня и ядовитых испарений без какого–нибудь снадобья от ожогов и тому подобного. Поэтому я надеялся, что у приведших меня сюда найдётся такое лекарство.
Мы поднялись на холм и там остановились. Я отбросил капюшон, мешавший глядеть, и только теперь рассмотрел Мурри как следует. Его глаза были всё так же плотно закрыты, а на веках, кажется, образовалась желтая короста.
— Тебе больно… брат? — спросил я.
— Не болит… сейчас, — он высоко поднял голову, словно мог видеть. Я отметил, что закрывавшие ноздри складки сейчас подобрались, и что он принюхивается.
— Они ждут… — проворчал он.
Я и сам это заметил. Люди из лагеря собирались у подножия холма. Двое держали луки с наложенными стрелами. Все они глядели на Мурри.
Я крепче сжал загривок кота и встал так, чтобы прикрыть его собой от любого, кто решит выстрелить.
— Его нельзя убивать! — мне пришлось кричать, чтобы перекрыть грохот горы, содрогавшейся у меня за спиной. — Он под моей защитой.
Значат ли для них что–нибудь мои слова? Я не знал. Однако стоявший во главе отряда стражник махнул рукой, и воины опустили оружие.
Мы спустились по склону. К счастью, здесь путь был достаточно прямой, и Мурри, даже ничего не видя, уверенно ставил лапы на землю. Наконец мы спустились на ровную землю — или то, что здесь считали ровной землёй.
Я остановился на расстоянии взмаха сабли от стражи. Запустив руку за пазаху защитного костюма, вынул рубинового кота. Канцлер даже не подумал пошевелиться, чтобы взять у меня статуэтку, и тогда я поставил её на землю.
— У вас есть снадобья от ран, — сказал я. — Дайте мне. Я выполнил задачу, и потому Сноссис не властен надо мной.
Канцлер сделал жест рукой, и один из его гвардейцев подхватил рубинового кота. Но обнажённые клинки не исчезли, и стража поглядывала на Мурри так, словно ожидала молниеносной атаки.
Я поднял руку и, закатав рукав, показал им запястье, опоясанное шрамом.
— Это мой кровный брат по закону, известному каждому воину. Вот знак нашего родства. Дайте мне лекарство, чтобы я облегчил страдания моего брата.
У меня в голове прочно сидели две мысли: первая — что особу претендента положено охранять между испытаниями и не отказывать, если он будет нуждаться в помощи во время путешествия; и вторая — узы кровного братства, скрепленные обменом жизненной влаги, хорошо знакомы всем волнам. И пусть даже в их глазах я не был воином, никто не смог бы отрицать, что Мурри принадлежит к народу, прославленному своими бойцами.
А потому я действовал так, словно всё это в порядке вещей. Я шагнул вперёд, по–прежнему направляя Мурри рукой, и они расступились передо мной без лишних слов. Хотя Канцлер и кое–кто из стражи глядели весьма мрачно.
Я привёл кота в лагерь и получил сумочку, принесённую тем, кто выполнял обязанности лекаря. Этот лекарь ограничился тем, что положил сумку наземь и отступил назад, не дав мне ни одного совета. Пришлось лечить Мурри так, как я в своё время много раз лечил скот или котти. В крепко закрытом горшочке нашлось немного пасты, я узнал её по запаху — первейшее средство при ранах. Но вылечит ли она глаза песчаного кота, я не знал. Оставалось только попробовать и поглядеть.
Подцепив пальцем пасту, я помазал ею покрытые жёлтой коростой веки. Затем взял маленький кусочек мягкой ткани из соседнего пакетика и самыми лёгкими касаниями, на какие только были способны мои пальцы, стал снимать коросту, начиная с краёв. Эта дрянь отделялась маленькими хлопьями, которые приходилось старательно убирать с век, чтобы они не попали в глаза, дело было непростое. Но наконец я снял с глаз Мурри последний кусочек отравы.
Кот по–прежнему держал глаза закрытыми. Я снова порылся в содержимом лекарской сумки и в конце концов нашёл там мягкий кулёчек. Отщипнул оттуда несколько кусочков пропитанных водой водорослей и дважды промыл глаза. Потом сел на пятки, всё ещё ощущая страх за своего больного. Сможет ли Мурри видеть? Если моё лечение не привело ни к чему…
— Брат, — мои губы с трудом выговорили эти слова, — открой глаза!
И глаза открылись. Мне они показались такими же, как обычно, — круглые жёлтые самоцветы, и лишь тонкие, с волос толщиной, линии в центре говорили о том, что это не камни.
Мурри дважды моргнул. Он поднял лапу, словно собираясь умываться, и чуть не коснулся ей носа.
— Вижу… плохо…
Я не мог взглянуть его полуослепшими глазами и потому понятия не имел, насколько хуже он видит, и останется ли это навсегда. Я набрал ещё немного влажной пасты и размазал её по полосе ткани, явно предназначенной для повязок. Мурри снова закрыл глаза, и я перевязал их как можно крепче, чтобы целебный состав попал куда следует.
И только потом сбросил выданный мне костюм. Наконец–то… На мне остались только дорожные штаны, а на груди покачивался медальон с маской кота.
За спиной у меня что–то зашуршало. Один из слуг Канцлера принёс мою одежду и положил её поодаль. Я огляделся и увидел, что стою в кругу воинов эскорта, следящих за каждым нашим действием. Лучники убрали свои сабли, мечи тоже были спрятаны в ножны, но я чувствовал их внимательные взгляды, чувствовал их беспокойство, и не только потому, что в лагере находился песчаный кот, пусть даже и искалеченный, но и из–за меня, объявившего кровное братство с их исконным врагом.
Я натянул на себя одежду и посмотрел на Канцлера.
— Я сделал то, что должен был сделать, Голос Власти, — сказал я сухо. — Так ли это?
— Это так, — его ответ был короток, он повернулся и зашагал прочь. С его уходом рассеялось и кольцо зрителей вокруг. Я обратил внимание, что двое стражников с саблями всё–таки остались, хотя и на почтительном расстоянии.
Принесли еду, и я разделил свою долю с Мурри, прежде чем отвести его в маленькую палатку, служившую мне ночлегом.
В эту ночь мы спали с ним вместе. Ночь, потому что в Сноссисе путешествуют днём, места здесь слишком предательские, чтобы пытаться пересечь страну иначе, чем при ярком свете дня, как бы мучительно тяжко это ни было.
Уснуть удалось не сразу. Я не стал делиться своими сомнениями с Мурри. А он свернулся, положив забинтованную голову на лапы, и сразу заснул. Если наутро он не сможет видеть…
Наутро я должен был отправиться в Аженгир, в эту пустыню бесплодных солончаков, безжизненный и опасный край. Наверное, лишь обитатели этого наисуровейшего из королевств видят свою страну иначе. Ни один песчаный кот не смеет забредать туда. Ни одно животное, кроме вездесущих крыс, пожалуй. И я не посмею взять туда Мурри, как не посмею доверить его своим спутникам, чтобы они позаботились о нём, если я погибну. Но я не мог оставить его и здесь, слепым и беспомощным.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
