— Ты переросла меня, Мак, — сказал Элистер, — ты достигнешь большего, чем я мог и мечтать…
— Ты должен быть счастлив за меня, потому что ты верил в меня, — сказала она, сунув руку ему между ног и играя там, чтобы возбудить его.
Его глаза сделались нежными и томными, когда он наблюдал за ней. Маккензи захихикала, расстегнула молнию на его брюках и высвободила его член. Элистеру многого и не требовалось — он уже был готов. Он задрал на Маккензи свитер и начал сосать ее груди. В шутку она сначала намазала немного икры на его член, а потом медленно слизала ее с него. Он взял немного икры на кончик пальца и намазал на ее соски, потом, наклонив голову, тоже слизал ее. Она в восторге заверещала.
— О Господи, это действительно здорово! Готовая принять его, она сняла с себя одежду.
— Мой сладкий Элистер! — пробормотала она, зажмурив глаза, когда он вошел в нее, и стала медленно двигать бедрами навстречу ему, словно они танцевали. Она запустила пальцы в его тонкие белокурые волосы, а он не спеша усиливал ее возбуждение. Он никогда не делал ошибок, всегда был таким нежным. Когда Маккензи почувствовала, что ее наслаждение приближается к пику, она стала долго и судорожно вздыхать, и он воспринял это как сигнал, что и ему можно кончить. Он тогда задвигался так быстро, что она достигла еще одного оргазма, а затем они кончили одновременно. В спазмах содрогалось все его тело, он громко стонал, и она тоже разделяла его наслаждение. Это было самое прекрасное чувство в мире — знать, что она способна дать мужчине такое наслаждение. Прошло несколько минут, их дыхание вошло в норму. Им снова стали слышны звуки с улицы.
— Я хочу купить самую красивую мебель, Элистер, — пробормотала она, — итальянскую, стильную. «Блумингдейл» открыт допоздна — ты не сходишь со мной?
Они проходили через ее бутик. Было пять часов дня, и покупатели разглядывали вещи на вешалках.
— Я хочу поговорить с тобой кое о чем, — негромко сказал Элистер. — Я работаю для «Голд!», или как?
— Но ты ведь все время здесь, разве не так? — Маккензи пощекотала ему подбородок. — А кем бы ты хотел быть? Генеральным менеджером?
Он нахмурился:
— Может быть, ты бы поговорила предварительно со своей семьей, прежде чем раздавать должности?
Маккензи привела в порядок стопку ярких свитеров, сложив их в акриловый куб.
— А как ты думаешь, за что я сражалась с ними всю неделю?
Он побледнел, и она увидела, насколько это было для него важно.
— Значит, они не хотят меня? — Он пытался говорить бесстрастно.
— Ох, беби! — Она сделала большие глаза. — Я должна воевать за каждый пустяк, значит, и за тебя! И мы хотим тебя, Элистер!
Она импульсивно обняла его, и стоявшая рядом покупательница хихикнула.
— О'кей, но я хочу настоящий контракт, Мак, — предупредил Элистер, — и приличное жалованье.
— Да? Вот так неожиданно хороший контракт? Мне не нравится, что ты относишься к этому так серьезно. Для меня это еще похоже на игру в магазин. В чем дело? Тебе нужны деньги? — Она нагнулась над прилавком, нажала на клавишу кассового аппарата, вытащила из него пачку двадцатидолларовых банкнот и протянула ему. — Слушай, тебе достаточно только попросить меня, дорогой. Господи, я знаю, что ты так работаешь ради меня, что у тебя задница отваливается.
Он взглянул на деньги, которые она совала ему, затем на покупательниц вокруг.
— Мак, — сказал Элистер, — так не делают…
— О, не будь таким упрямым! — Она засунула деньги в карман его блейзера.
Маккензи отпустила продавщиц и сама заперла магазин. Элистер выровнял стеллажи и погасил свет. Когда они очутились в темноте и им оставалось только включить сигнализацию, он привлек ее к себе.
— Давай поженимся, Мак, — прошептал он.
Она обняла его, а затем резко ответила:
— Нет! — Он отшатнулся от нее, разочарованный, — Давай будем долго-долго жить в грехе. — Она взяла его за руку и вывела в сторону Второй авеню. — Женитьба — это такая древность, варварская практика, дорогой, а я еще многое должна сделать сначала! Я хочу повидать мир.
— Женатые люди тоже путешествуют, — напомнил он.
— Пойдем в «Блумингдейл», и ты поможешь мне выбрать мебель. — Маккензи поцеловала его в щеку. — Мы успеем поговорить об этом, если я забеременею. — Чего я не хочу, добавила она мысленно. И ни на минуту раньше, чем мне исполнится тридцать, поклялась себе же.
«Если бы только ты была здесь! — писала она Майе в Париж. — Мы обедаем в самых шикарных местах. И мне нравится иметь деньги, чтобы тратить их, Майя, просто швырять ими».
И Маккензи швыряла их каждую субботу в «Блумингдейл», где ее уже знали как сумасбродную покупательницу, которая приобретает самые большие флаконы духов, какие только есть на полках, и гигантские бутылки «Дом Периньон» после целого дня работы без перерыва в «Голд!»
— Если ты приняла две с половиной тысячи долларов и у тебя гудят ноги и болит спина, то что такое сорок долларов за бутылку выпивки? — смеясь, говорила она Элистеру.
И они пили и занимались любовью в ее новом пентхаузе, теперь декорированном белым и застланном толстым серым ковром. На таком мягком полу можно сидеть, есть, заниматься любовью, спать. И это самое лучшее, самое фантастическое ощущение на свете. Не само по себе шампанское или секс, но осознание, что ты создаешь такое, что люди хотят купить! Успех придал ей волшебное качество — уверенность в себе. Она носила свои собственные платья, но переделывала их — укорачивала или опускала вырез у горла, чтобы сделать их более вызывающими. Все это было так легко, так весело!
Наконец они нашли превосходное место на Мэдисон, в районе Семидесятых улиц и на нужной стороне авеню, магазин был снят, и они оборудовали его, имея поддержку в виде крупного займа, который сделал Голдштайн. Маккензи проводила большую часть своего времени внутри нового магазина, наблюдая, как рабочие укрепляют гигантские зеркала на стенах и устанавливают хромированные стойки, которые зигзагом пронизывали помещение, отражая свет неоновых ламп.
К тому времени, когда они с Элистером переехали в пентхауз, квартира уже была обставлена самой лучшей итальянской мебелью, элегантной и дорогой. Менялась и внешность Маккензи. Тяжелая работа и диета сделали ее тоньше, более привлекательной и искушенной.
В один из их первых вечеров в новых апартаментах она позвала его:
— Взгляни на меня, Элистер!
Он курил джойнт. Вытребовав жалованье, которое побудило Эйба Голдштайна симулировать сердечный приступ, Элистер закупил «травку» наивысшего качества, что позволило ему получать более утонченный кайф. Он взирал на экран телевизора в эти дни с особой привередливостью.
