Из этих степей ведут свое начало многие народы-завоеватели. Основание парфянской династии Аршакидов приписывается сакам; сельджуки, захватившие в XI в. всю Переднюю Азию, были туркменами – выходцами из Приаралья; в XVI в. Шейбани-хан привел сюда же кочевых узбеков и захватил Самарканд и Бухару. Это как будто бы противоречит нашей точке зрения.
Однако на самом деле противоречия нет. Саки и сельджуки некоторое время (около полустолетия) жили на склонах Копет-Дага и в северном Хорасане, где они привыкали к совершенно иным природным условиям, после чего превращались в завоевателей. Узбеки, прежде чем одержать окончательную победу над последним Тимуридом (Бабуром), всю вторую половину XV в. локализовались между Отраром и Ташкентом и опирались на некоторые слои оседлого населения оазисов, недовольные Тимуридами. Приведенные возражения только подтверждают хорономический принцип Л.С. Берга – способность вида к адаптации и конвергентность формообразования этнических сообществ.
Хуже всего освещена в литературе история угро-самодийских племен, живших в лесостепной полосе Восточной Европы и Западной Сибири [295]и занимавшихся наряду со скотоводством лесной охотой. Это были храбрые, воинственные люди, имевшие свои весьма устойчивые этнографические особенности, сохранившиеся в виде отдельных обычаев до нашего времени [176]. К сожалению, сведения о них очень скудны. Ясно только одно: угры и самодийцы в III – IX вв. были грозной силой [11, с.339]. Они проникли даже в Арктику, частью подчинив, частью истребив местные племена [256, с.186]. Каждый из так называемых угро-финских народов имеет финскую и угорскую ветви: эсты и ливы, горные и луговые марийцы, мордва эрзя и мордва мокша. Наиболее северная ветвь угров проникла в Скандинавию до широты Стокгольма, и предки шведов и норвежцев с трудом оттеснили пришельцев на крайний север полуострова. Венгры, жившие в Приуралье, были организованы в боевые единицы под командованием талантливых полководцев [11, с.343, 348]. Все это косвенно указывает на то, что угры отнюдь не были примитивным народом, хотя описать их общественный строй невозможно без привлечения этнографических параллелей, чего мы предпочитаем не делать, так как этот скользкий путь часто ведет к фантастическим заключениям.
Однако географическая дедукция позволяет восполнить пробел исторической науки. В лесостепном ландшафте возможно ведение комбинированного натурального хозяйства, в котором сочетаются примитивное земледелие, отгонное скотоводство, охота, рыболовство и бортничество. Многосторонность хозяйства давала уграм большую независимость от климатических воздействий, чем специализированное хозяйство тюрков. Возможно, было и большее накопление продуктов, благодаря чему часть мужчин могла всецело посвятить себя подготовке к войне; в результате было одержано много побед, зафиксированных не в истории, а в этнографии.
Но для нас важно то, что угры направляли свои дружины не в степи и сплошную тайгу, а на грань леса и тундры, а также в Закарпатье и Прибалтику, где преобладали привычные для них ландшафты, тем самым подтверждая хорономический принцип Л.С. Берга, т.е. способность организмов к адаптации, определяющую возникновение конвергентных форм.
Теперь перейдем к рассмотрению оседлых народов, населявших оазисы экстрааридной зоны к югу от Восточного Тянь-Шаня и речные долины Дона, Терека и дельты Волги. Нет нужды менять методику исследования, потому что земледельцы организуют флору той территории, которая их кормит, а кочевники – фауну, но это скорее сходство, чем разница. Человеческий коллектив всегда во многом зависит от вмещающего ландшафта [74].
Пустыня Такла-Макан для жизни человека непригодна, но речки, стекающие со склонов Тянь-Шаня, Куэнь-Луня и Наньшаня, орошают небольшие ее участки; так, в оазисах Хотана, Яркента, Кашгара, Аксу, Кучи, Карашара, а также в Люкчунской впадине – Турфанском оазисе – образовались группы народностей, сменявшие друг друга. В первые века нашей эры здесь жили европеоидные тохары и арсии. Во II в. н.э. в Хотан проникли саки, а в VI в. – эфталиты. В VIII в. в оазисах и горных долинах Тянь-Шаня стали селиться разные тюркские племена, и около 861 г. северо-восточная часть описанного региона получила название Уйгурии (не следует смешивать ее с ханством кочевых уйгуров на берегах Орхона, 747–847 гг.), а юго-западная досталась карлукам.
В XV – XVI вв. эту местность постепенно захватывали выходцы из Ферганы, и только в середине XVIII в. ее оккупировали маньчжуры, не оставившие заметных следов в культуре страны.
Несмотря на то что менялись расы первого порядка, языки, религиозные системы, письменность и т.д., признак, отмеченный нами как индикатор, был устойчив. В оазисах складывались отдельные небольшие коллективы, независимые друг от друга, потому что их разделяли пустыни. Так как через оазисы долгое время проходил караванный путь, то господство в них принадлежало купеческой аристократии. Когда же караванный путь потерял свое значение, ослабела и экономическая мощь оазисных народностей, и сила сопротивления внешним завоевателям, и самостоятельность отдельных культур. Можно усомниться, вправе ли мы рассматривать караванный путь в качестве географического фактора. Однако следует заметить, что ведь и географические факторы не вечны, а 2000 лет для наших масштабов период вполне весомый. Кроме того, наряду с явлениями природы следует учитывать и ситуацию. В данном случае большую роль играло положение района между Дальним Востоком и средиземноморским Западом.
Еще больший интерес представляет последний регион: дельта и пойма Волги и долина Терека, потому что здесь нам удалось поставить эксперимент. Ландшафт окружающих Волгу пустынь и полупустынь резко отличен от ивовых рощ и тростниковых зарослей поймы и дельты. Согласно нашему тезису, здесь должны были обитать люди, совершенно непохожие на степных кочевников, оседлые, со своеобразным хозяйственным укладом и специфической культурой. В 1959 г. автору этих строк было поручено отыскать на Нижней Волге археологические остатки культуры хазар, которых в то время большинство ученых считало кочевниками [45]. Всех удивляло только то, что за 100 лет в приволжских степях не было найдено ни одного памятника, который можно было бы приписать хазарам [11, с.412].
Исходя из наших географических представлений, мы, вопреки всем установкам, направились сначала в пойму, а потом в дельту Волги и там обнаружили на бэровских буграх хазарские кладбища и следы поселений [70]. В долине Терека мы нашли не только хазарскую керамику, которая отмечала места хазарских поселков, но и цитадель хазарской крепости Семендера, причем локализация хазарских деревень и казачьих станиц почти совпадала [74]. Это указывало на то, что быт хазар и терских казаков был одинаков; он был подсказан особенностями ландшафта азонального или провинциального региона. Таким образом, было сделано археологическое открытие, интересное тем, что оно подтверждает хорономический принцип Л.С. Берга.
В этой связи важно отметить еще то обстоятельство, что общественно-политический строй степняков – половцев, ногайцев и калмыков, – относящихся, по нашей классификации, к третьему (арало-каспийскому) типу, и обитателей дельты Волги и долины Терека – хазар, астраханских татар и казаков – резко различен. Последние (до подчинения Российской империи) сохраняли устойчивые формы военной демократии при относительно слабой центральной власти. Ханская или атаманская власть была нужна им только для военных походов, а попытка усилить ее и превратить Хазарию в централизованное государство, предпринятая иудейской общиной в IX – X вв., привела ее к гибели вследствие отсутствия поддержки народных масс.
Наибольшего расцвета военно-демократическая система достигла на Дону, долину которого следует причислять к Волго-Терскому региону, несмотря на значительные отличия природных условий. Хотя четыре надпойменных террасы Дона плавно переходят в водораздельные степи, но уже на второй террасе проявляется азональность – колки, леса, заросли ивняка и т.п. Со II в. н.э. здесь вели оседлый образ жизни сначала аланы (потом носители салтовской культуры), хазары и, наконец, казаки [82], создавшие знаменитый «казачий круг» – военно-демократический орган самоуправления. Автору этих строк в 1965 г. удалось найти на среднем Дону следы небольшого поселения, где была обнаружена керамика всех эпох – с X по XVII в., что еще раз подтверждает культурную преемственность населения долины Дона независимо от внедрения в нее инородных этнических элементов [83, с.179].
Разумеется, все описанные закономерности имеют верхнюю хронологическую границу – развитие цивилизации и техники в XIX – XX вв., но это особая тема, выходящая за рамки проведенного нами исследования.
