Был у Сечи при себе и «документ»: письмо, написанное г-жой Шоош ее знакомому, который жил на улице Тигриш. Письмо содержало просьбу устроить его подателя на ночлег и было вложено в конверт с тисненой фамилией авторитетного отправителя: «Доктор Антал Шоош, советник юстиции». Если остановят на улице — можно, по крайней мере, сказать: выполняю поручение, несу письмо на улицу Тигриш… Поручение — лучше всяких документов в таких случаях.
Облава не зацепила в свои сети Сечи, однако не прошла бесследно для обитателей дома. Внизу, в убежище, даже не знали, что происходит на этажах. Грохот боя затих, люди занялись приготовлением ужина, как вдруг железная дверь распахнулась, и в убежище с автоматами на изготовку вошли двое немцев в голубовато-зеленых шинелях с бархатными воротничками и касках — гестаповцы.
— Фрау Молнар! — крикнул один из них.
Все замерли. Худенькая, маленькая женщина с четвертого этажа опустила кастрюлю на пол и нерешительно подошла к ним.
— Это я.
— Поднимитесь к себе в квартиру, — заорал на нее немец, — и похороните трупы своих сыновей!
Немцы захлопнули за собой дверь и даже не оглянулись, когда за спиной их, словно подкошенная, рухнула на бетонный пол маленькая женщина.
— Ну, все плоха я вам? — подобравшись к Сечи, взволнованно зашептала дворничиха, по-сорочьи вертя глазами во все стороны. — Вот и госпоже Молнар тоже! Сколько раз я у нее допытывалась: где ее сыновья? А она мне знай свое: обоих призвали. А доверилась бы мне, сказала бы…
Ласло и два его спутника осторожно спустились вниз по искореженной лестнице разбомбленного дома. Слева видна была дверь убежища, справа — открытая котельная. Сюда, в котельную, они и решили забраться на ночлег. Глаз с трудом привыкал к царившему здесь мраку, и они лишь чудом не свернули себе шеи. В самой котельной — в небольшом помещении с серыми грязными стенами и отопительным котлом — было чуть светлее… грязное узкое окошечко под самым потолком все же давало немного света.
Вдруг в дальнем от котла углу что-то зашевелилось, и на свет вышел солдат в эсэсовской форме, с автоматом на шее. Ласло и его спутники замерли как вкопанные. Однако эсэсовец тоже остановился.
— Э, да это вы, доктор? — воскликнул он вдруг по-венгерски. — Как это вы здесь очутились?
Вглядевшись, Ласло узнал сына дворника из соседнего дома.
— Да вот добираемся домой из казармы… Ребят демобилизовали. А на улице такое творится, что вот, решили сюда спрятаться. А ты, Йожи?
— Меня тоже бомбежка сюда загнала, — отвечал эсэсовец, смущенно играя ремешком автомата. По его голосу было видно, что он не очень-то рад неожиданной встрече.
Тем временем Янчи Киш медленно обошел помещение котельной, словно высматривая наиболее безопасное место.
Лицо эсэсовца поросло щетиной по меньшей мере недельной давности, и Ласло, едва взглянув на него, понял, что парень просто скрывается здесь, причем давно, может быть, с первых дней осады.
Ласло помнил этого Йожи — шалопая, горлопана, любителя выпить и бабника. По специальности он был жестянщиком, но работать не любил, предпочитал жизнь более легкую. И отец и мать у него были нилашистами. В прошлом году ему исполнилось восемнадцать, и он, чтобы не угодить в армию, поспешил записаться в эсэсовцы, откровенно признавшись: «Хочу важной шишкой, быть и монет побольше иметь… А в армии — ишь чего захотели! Буду я вам за двадцать филлеров в день служить!..» Теперь же, увидев, что эсэсовское солнышко закатилось, он, как видно, сбежал из своей части и спрятался поближе к отчему дому.
— А что — местечко неплохое, — как-то неуверенно сказал он, продолжая играть ремешком автомата. — Холодно только. Я до костей продрог. Хорошо, что вы сюда заглянули, доктор… Может, скажете Магдушке, чтобы она мне супу горяченького принесла…
— Ты и сам дорогу знаешь, — прикинулся непонимающим Ласло. — Хочешь супу, заходи к нам.
— Да нет, чего уж там, — подмигнул Йожи и цинично осклабился, ища поддержки на лице у Ласло. — Пусть лучше она ко мне сюда зайдет. У меня тут удобнее… Дело-то мужское, сами смекайте!
Еще не понимая толком, что закипает в нем — гнев, обида за Магду — тихую, скромную и смелую — или отвращение к этому неуклюжему, пошлому молокососу с павианьими повадками, Ласло едва удержался, чтобы не съездить ему по физиономии. Все же он смирил себя и решил ответить спокойно, но твердо, презрительно, даже грубо.
Однако эсэсовский молодчик опередил его:
— Носит же она суп своей товарке-жидовке на Туннельную улицу… Могла бы и ко мне разок-другой заглянуть.
Лицо дворницкого сынка становилось все более наглым, вызывающим.
— Что ты сказал? — переспросил Ласло, примеряясь, как удобнее отбить вниз дуло автомата, а затем ударом кулака свалить мальчишку с ног. — Что ты сказал?!
Но Ласло опоздал: эсэсовец, мотнув головой и выкатив глаза, вдруг покачнулся, будто кто его пихнул в спину, и пластом рухнул на землю. Держа в руке толстый стальной прут, которым обычно шуруют уголь в котельных, над ним стоял Янчи Киш.
— Ну, этот готов! — довольно заметил он, вложивший в удар, вероятно, не только страшную силу человека, привыкшего таскать на себе рояли и стальные сейфы, но и всю ненависть, что скопилась в нем под ударами «брата» Понграца и за время их длинного пути под минами и бомбами. — Чтобы он мать свою увидел в белых тапочках! — добавил Янчи и, облегченно вздохнув, повторил: — Готов!
И вдруг, подобно грому с ясного неба, прозвучал над их головами суровый басовитый голос:
— Ну и глупость сморозили!
Все трое испуганно вскинули головы. В руках у Янчи Киша угрожающе шевельнулся железный прут. Вверху, на узенькой площадке, прилепившейся к котлу железной стремянки, стоял невысокий худощавый человек.
— Брось ты эту свою штуку, — отмахнулся он от Киша. — Я не из пугливых… И какого черта вы тут дурь порете? Тоже мне герои выискались! Вот ты лучше скажи, что теперь с трупом делать станешь?
Незнакомец сердито сдвинул на затылок свою мятую кепчонку. Тем временем сознание новой опасности вернуло самообладание и Кишу. Но Киш все еще огрызался:
— Чего ноешь? Или жалко? Ежели жалко, спускайся, я и тебе помогу его в раю догнать.
— Черта лысого мне жалко. Ты скажи, что ты с трупом-то будешь делать? — напустился на него незнакомец. — И не очень-то пугай меня, понял?
И Лайош Сечи — а это был он — начал спускаться по стремянке.
— Что буду делать? — удивился Киш. — Брошу здесь, черт бы его побрал.
— Бросишь здесь? А как же с теми, что в убежище? Будто ты не знаешь, что немцы расстреливают каждого десятого в доме, где будет найден хоть один убитый немецкий солдат? Ведь тут и дураку ясно, что его не пулей и не осколком прихлопнуло.
Янчи Киш помрачнел, недовольный отношением к его героическому поступку.
— Ерунда! Кто его здесь найдет?
— Кто? Дружок его!.. Они же вдвоем были. По крайней мере прошлой ночью. Я ведь тоже сюда ночевать забрался, — пояснил Сечи. — Вдруг, слышу, идут. Едва успел за котел от них спрятаться. Тот, другой, шваб из Будаэрша, как я из их разговора понял… Утром он ушел, но может вернуться сюда в любую минуту.
— Дезертиры они, что ли? — спросил тихим, глухим голосом Ласло.
Сечи пожал плечами.
— Полудезертиры, полусолдаты. Сейчас ведь все так. Его куда-нибудь пошлют, а он спрячется, отсидится, чтобы как можно позже назад вернуться… Ну а ты, — повернулся он к Янчи, — держи теперь эту железяку все время под руками. Если другой придет, его тоже надо убирать.
Янчи протянул руку за автоматом, но Сечи остановил его:
— Что ты? Начнешь стрелять, все убежище сюда сбежится!
Шани, молча слушавший их разговор, печально мотнул головой товарищу.
— Янчи! — только и сказал он, с уважением посматривая на Сечи.
Они обшарили котельную, нашли эсэсовский продовольственный мешок, а в нем полбулки хлеба и кусок колбасы. У Сечи тоже нашлось немного хлеба и сала. Поделили еду на всех по-братски, и хотя голод не утолили, — после двух дней без пищи! — но это было все-таки лучше, чем ничего.
Затем они обсудили план дальнейших действий. Ласло решил: как стемнеет, оттащить эсэсовца на склон горы перед домом — он все время находился под ожесточенным обстрелом — и спрятать труп где-нибудь под обломками. А пока они сидели и терпеливо ждали прихода того, другого…
То и дело до них, словно порывы ветра, докатывались воздушные волны недалеких разрывов. Массивные стены не переставали трепетать ни на мгновение, словно по крыше дома катил, громыхая, нескончаемый эшелон.
В такую пору не до разговоров. Поэтому прошло немало минут, — а то и час, — прежде чем Киш решился заговорить. К тому же он не знал теперь, как ему обращаться к Ласло: на «ты» или на «вы».
Сечи тоже поинтересовался, не жил ли Ласло когда-нибудь на улице Логоди. Так постепенно, шаг за шагом, выяснили, что Ласло — друг Лаци Денеша.
