Хотел ли я приблизить эту пустоту своими руками? Вся злоба, которая копилась во мне все эти годы, не выдержала одного этого ощущения.
Мост раскачивался под моими ногами, отсчитывая секунды, отделявшие меня от этого ужаса…
Я зацепился за то единственное живое, что было сейчас во мне: за слабую веру в то, что идущий мне навстречу человек будет смелым и сильным. Гораздо более сильным, чем я.
«Стоп, мотор, стоп!»
8
Ничего воинственного не было в этих штанах, от которых отказались американцы. Достать нож из них было не то что неудобно – было невозможно в принципе…
Я снова впал в счастливый идиотизм. Уже через полтора часа мы занимались в прибрежном песке тем, о чем я мечтал эти годы: любовью. Занимались тем, чем ни разу не занимался мой Брат. А больше мне ничего и не надо было.
Она стала еще красивее. Она стала настоящей женщиной за эти два с половиной года. Превратилась из красивой девчонки в красивую суку.
Когда она стала раздеваться… Дорогой загар московских соляриев. Плечи и руки по последней женской моде удивляют гуманным рельефом мышц.
Мне начинает становиться плохо. Она стягивает с себя юбку и остается в одних чулках. Манна небесная – я уже не зря все это затеял. Она снимает лифчик. Грудь стала более упругой, развернутой чуть в стороны, как у итальянских моделей.
Но главное – при всем при этом со мною была та самая Джульетта из нашего курсового спектакля. С тем самым взглядом – полным любви, отчаянной, безоглядной и смелой. Она была мне рада. Искренне. Хоть и растерялась порядком, когда меня увидела. Но за испугом было другое чувство. Чувство, с которым тоже ничего не произошло. Просто его запрятали далеко и цинично.
И занималась она со мной сексом безо всякого испуга – так страстно, с таким животным урчанием и криками во время оргазма, что я боялся нарушения сейсмического равновесия в горах.
Счастливый идиот Ромео. До этого я ничего не соображал из—за того, что ее не было рядом. Теперь ничего не соображаю из—за того, что она рядом есть.
Нормально, да?
– Я даже не думала, что ты таким станешь. – Она гладила мои железные плечи, руки, грудь. Она гладила мою железную волю, выдержавшую жесточайшее испытание.
– Каким?
– Это трудно объяснить. В тебе появилось… внутри… сталь… Появился характер, который сразу виден.
– Нет там никакой стали, Сашка.
– Тебе просто не видно со стороны. Я всегда думала, откуда берется в мужиках эта харизма. У тебя взгляд человека, который не задумываясь возьмет пистолет и пристрелит. Это страшно… Но это заводит… – добавила он, подумав.
Она чмокнула меня в щеку, задержав свои губы на три секунды, чтобы я успел вдохнуть ее запах.
– Сейчас тебе можно давать роли в любых боевиках, и ты все сделаешь в кадре, как надо… Помнишь, как нас учили. Воля. Воля и несгибаемый характер – вот что главное в искусстве.
– Да, Михалыч еще приводил в пример какого—то тренера штангистов. Как тот кричал на тренировках своим подопечным, приседающим с бешеным грузом на плечах. С таким грузом, от которого может разорвать коленные чашечки, и поэтому в них была сосредоточена главная боль. Он кричал: «Воля! И терпеть в коленочках!!!»
– Да. Я помню. Воля! И потерпеть в коленочках! – задумчиво повторила она, гоняя в голове какие—то мысли.
– Но большинство же людей ничего не терпит, – сказал я. – Зачем нам это?
– Все терпят.
– Все?
– Оставайся таким сильным, ладно? – сказала она, закуривая сигарету, после того как завалила меня и оседлала сверху. Курить и вдумчиво трахать меня было одной из ее любимых эротических поз.
– И ты оставайся такой… – подобрать эпитет в этой фразе мне не представлялось возможным. – Оставайся… просто оставайся со мной… ладно?
– Ладно.
Я почувствовал, как хорошо стремиться к своей цели два с половиной года и наконец добиться ее.
Как хорошо быть счастливым идиотом. И как трудно ждать.
Я уткнулся в запах ее загорелого плеча и уже был готов заплакать.
– Сильным… – напомнила мне она нежным шепотом.
Говорите, уважаемые господа, что любовь живет три года? Только что к нашим пяти прибавились еще два с половиной. И это был еще не конец.
– Поехали, я покажу тебе свой остров.
9
Еще два дня, пролетевшие как один миг. И все—таки она настояла на отъезде. В принципе, он был для меня неизбежен, потому как в паспорте заканчивались пустые места для постановки визовых отметок, а получить новый я мог только на Родине. Мы сели в отъезжающий с острова автобус молча, держа друг друга за руки.
Мы не знали, о чем говорить, кроме того, что мы не могли сказать.
Что все это было ее чертовой ошибкой. Большой чертовой ошибкой. И мы были созданы держать друг друга за руки.
Внезапно Джульетта дернула меня за локоть.
– Смотри.
Мне и до этого казалось, что я видел в толпе возле автобуса голову в шлеме.
Мэй сидела у обочины возле автобуса прямо под нашим окном с непроезжей стороны дороги. Точнее, не сидела, а стояла в своей любимой позе на четвереньках. Она уткнулась головой в асфальт, закатав майку по самые лопатки и довольно смело спустив шорты с трусиками.
Красивая кошка смотрела на меня грустным немигающим взглядом.
– Кто это? – спросила Джу.
– Ты разве не видишь, кошка. Местная кошка.
– Это та самая кошка, что приезжала к нам в Москву? Какая красивая татуировка! – Она грустно покачала головой, как бы отгоняя ненужные мысли. – Нам нужно решить, будем ли мы что—то рассказывать друг другу.
– Мы ничего не будем друг другу рассказывать.
– Хотя я вижу, кое—кому из нас есть о чем рассказать, – с удивлением разглядывала она татуировку на попке Мэй.
Автобус тронулся, а кошка так и смотрела мне вслед – дерзко и вызывающе.
Когда автобус отъехал, Мэй стало видно с другой стороны улицы, на нее показывали пальцем мальчишки, все головы были повернуты в ее сторону.
Но пока автобус не скрылся из вида, Мэй не тронулась с места. Глаза кошки больше были не видны. Издалека виднелась только трогательная девичья попка.
Мне было грустно. Вы когда—нибудь бросали домашних животных?
– Ты удивительно угадал со временем предложения. Я готова была уехать куда угодно, лишь бы покинуть Москву.
Я скольжу ладонью по ее гладкому и такому родному бедру.
– Потом, когда я читала план съемок и увидела, что первой снимается сцена на мосту, какое—то смутное сомнение закралось вот сюда, – она приложила руку к своей левой груди.
Я сделал то же самое, когда место освободилось. Как изменилась ее грудь из—за занятий спортом.
Она тоже трогала мою грудь и живот руками…
– Боже… ты просто железный… и черный весь… никогда бы не подумала, что ты таким можешь стать… Что значат все эти татуировки, ты мне потом расскажешь. Они ведь смываются, правда?
Она шутила, прекрасно понимая, что это навсегда.
Когда мне делали эти татуировки, я не выбирал иероглифы. Я рассказывал историю Ромео и Джульетты. Я знал, что кто—то из восьми мастеров своего дела окажется волшебником и сделает на мне магический знак. Знак, притягивающий любовь.
Эти иероглифы – их трактовки нашей истории. Я не знал их точного перевода. И не должен был знать. Главное – они сделали свое дело.
– Все было слишком подозрительным, и знакомые крутили пальцем у виска, когда я собралась ехать. Команду ты собрал, конечно, – в цирке выступать. Особенно помощница режиссера в шлеме. Во время переговоров она только и делала, что разглядывала поверх стола выпуклости ширинки нашего агента из актерского бюро. Чуть ли не облизывалась. Потом прилетел Каблуков со своими разборками. Через полтора часа я обнаружила вашего помощника режиссера стоящей перед Каблуковым в лифте на коленях и сосущей ему член – ты не представляешь. – Она пригнулась ко мне поближе и прошептала доверительным тоном почти на ухо: – Сосущей ему член, не снимая своего долбаного шлема.
На словах «сосущей член» я напрягся и кончил в шорты.
