ведь ты прав… — осенила её тревожная мысль, — этот мир не мой, и тело это не моё. Здесь у меня ничего нет…
Габриэль оставила стакан и рухнула пластом поперёк кровати, заставив поднос подпрыгнуть, а недопитое молоко расплескаться. Адам поторопился убрать еду, чтобы не допустить дальнейшего беспорядка.
— Не верно, — опроверг он сказанное. — У тебя есть друзья: Пенни и миссис Уоткинс. А еще… ещё есть я, — робко приписал он себя к списку. — Нас знаешь только ты. И никакая другая Габриэль. Прошу, не забивай себе голову, тебе нужно поспать, а иначе можешь заболеть.
— Как я могу спать, Адам? Завтра похороны профессора Нортона, ты ведь в курсе?! — воскликнула та тяжело.
— Да, в курсе. За сегодня ты мне сказала об этом ровно девять раз. Профессор Нортон мёртв, этот факт уже свершился. Прости, но похороны ничего не изменят…
— Изменят! Изменят очень многое! — Габриэль перекатилась на бок, показывая Адаму спину. — Когда умерли мои родители и сестра, когда я потеряла дорогую тетушку, было страшно, больно, но не правдиво… Будто… будто их дух ещё витал где-то рядом. Человек умирает — и о нём говорят, эти несколко дней ты чувствуешь его присутствие в скорбящих. Весь мир крутится вокруг усопшего, за него пьют, за него молятся, его имя поминают добрым словом. Но потом… — Душевная боль скрутила Габриэль живот, голос её осип от слезливого кома, застрявшего в горле. — Потом гроб опускают в могилу, придают его земле, и человек исчезает из твоей жизни окончательно. Скорбящие расходятся, возвращаются каждый к своей жизни. И в конце концов к ней должен вернуться и ты. Но уже без него. Без того, кто занимал часть тебя. И тогда ты понимаешь, что это все. Рубеж. Точка поставлена. Его больше не существует, и ты больше не посмеешься с ним над глупыми фото, не разделишь с ним праздники, выходные на природе, не покормишь уток в парке, не обсудишь новый научно-фантастический сериал!..
Адам смерил Габриэль читающим взглядом, будто силясь выяснить, что у той на уме.
— Извини, — сказал он, чувствуя за собою вину. Так уж повелось, что за свои годы Адам Дэвисон ни к кому из себе подобных не привязывался эмоционально, смерть для него была феноменом естественным и необратимым, и сам он тоже умирать не боялся. Не то, чтобы на Ксионе пропагандировали райские кущи для всех и каждого, просто для Адама, который всё детство прожил на ферме и наблюдал бессмысленное существование животных, выращиваемых на мясо, смерть перестала быть чем-то трагичным. Да и раз уж на то пошло — он не считал себя важнее рогатого скота, трястись за свою шкуру после всего, что он видел и чему не помешал, было бы несправедливо. А Адам — что уж поделать! — только и жил, что ради одной справедливости.
— Я разбужу тебя завтра в девять, как и договаривались. — Видя, что девушка притворяется перед ним спящей, пришелец развернулся на выход: — Доброй ночи, Габриэль, — промолвил он тепло.
Выключив свет, Адам тихонько затворил дверь в комнату, будто боялся разбудить Габриэль, будто не знал, что та лежит с открытыми глазами и только и ждёт его ухода.
Оказавшись наедине с ночными стенами, Габриэль выдохнула скопившееся в груди напряжение в белые наволочки, храбро прокладывая себе путь в тернии своих страхов и иллюзий, чтобы лучше понять мотивы другой версии себя, другой Габриэль, которая, возможно, отняла жизнь у человека — у своей лучшей подруги.
Танцующая на крыше Роуз…
Платье в паетках, бесконечные складки подолов…
Пальцы стискивающие руку Габриэль, чтобы убрать с груди…
За дымкой волос проступили пухлые губы, намазанные нежно-розовой сладко пахнущей помадой.
Габриэль в ужасе распахнула глаза, но даже тогда видение не растворилось: уголки губ Розетт Смит заворачивались вверх!
Сердце задребезжало, тени на стенах задвигались, завихляли разъярёнными змеями.
Нет же! Это были цепи!
Молния озарила дом на Гарденфилд-стрит, и над изголовьем кровати Габриэль размазалась чёрная фигура. Но девушка уже её не увидела — она крепко зажмурилась, всем телом обнимая подушку, будто так могла спастись от кошмара. На щеках блестели полосы из слез.
— Если я тебя убила, почему же ты улыбаешься… Роуз?
Глава 29. Друг
Безусловно, Ацель одержал победу в своих химических опытах. Но даже успешно законченную формулу нельзя распространять без проведения клинических испытаний. И это ставило Ацеля в тупик. На примете у него имелся подопытный — практически доброволец. И по сути пришельцу ничего не стоило испробовать формулу «подчинения» на нём. Он просто проверит — не истратила ли новая формула эффективность и затем введёт противоядие. Если провернуть это ночью, пока подопытный под анестезирующим воздействием снов, тот ничегошеньки не почувствует: иглы Ацеля тонче волоса, а рука его, когда он в деле, легче пера.
Меж тем, вооружившись шприцом и проникнув в спальную комнату, Ацель почему-то медлил. Под монотонное позвякивание капель, облизывающих оконные откосы, он шаг за шагом приближался к кровати, где под одеялом безмятежно спал Эдвард.
Жёлтый луч уличного фонаря продирался сквозь жалюзи, весьма удобно обливая светом оголенное плечо юноши. Ацель простер обтянутые перчатками пальцы к руке, куда планировал ввести вещество. На кончике иглы блеснула изумрудная капля.
«Ну, давай же!» — уговаривал он себя, но шприц всё никак не становится ровно. Он дрожал, скрипел в тисках перчатки, и как бы Ацель не сжимал зубы в борьбе со своей волей, страх вновь совершить ошибку брал над ним верх. Эдвард шевельнулся, и пришелец, забыв о своём сосредоточении, отскочил назад, точно ушибленный током. Изувеченное тело профессора Нортона, его миниатюрная в сравнении с остальными пропорциями голова, вьющаяся на змееподобной шее, блеклые глаза, считывающие каждый удар сердца Ацеля, прячущегося на лестнице… Он будто пережил этот опыт заново. Упусти он что-то, и в такого же монстра может превратиться Эдвард Лэйд.
Захватив злополучный шприц, пришелец высыпался из комнаты на узкую лестничную площадку второго этажа. Там ноги его подкосились, и он съехал по стене на пол. Запустив пальцы в волосы, он был готов оторвать себе скальп.
— Что я делаю? Что я делаю? — цедил Ацель сквозь зубы, умалчивая неудержимый пламень ярости, сжирающий его изнутри. Чтобы не закричать и не нарушить сон Эдварда, Ацель прокусил себе запястье: кровь запачкала ему губы, но он не останавливался, пока эмоционально не выпотрошил всего себя. Тогда и только тогда он смог выдохнуть.
