— Километров примерно на четыреста, — сухо отвечает Воронин, нервно стряхивая с плеча свалившегося с ветки хамелеона.
— Прямо сейчас и двинемся? — не отстаю я.
— Да вот я думаю… и наверное, Да.
Подходим к разоренному лагерю, и Воронин внезапно останавливается, уперев руки в кузов «радийной» машины.
— Чай готов? — спрашивает он у словно вынырнувшего из «туалетных» кустов Камо.
— Так точно, — рапортует тот, — целых два термоса накипятил.
Капитан одобрительно кивает и, похлопывая ладонью по обшарпанному осколками кузову, в задумчивости обходит вокруг машины. Затем останавливается и круто поворачивается к нам.
— Отъезд назначаю через час, — громогласно объявляет он. — Замаскировать машины для движения и еще раз проверить территорию. Собрать и закопать все до мелочей. Не будем выставлять себя неряшливыми свиньями. Ответственным за уборку территории назначается Камков, а за маскировку все остальные. Разойдись!
Через пятьдесят пять минут два огромных, фривольно поматывающих свисающими лианами «куста» неторопливо покидают успевшую нам изрядно надоесть и к тому же крепко изуродованную рощу. Небольшими бросками, преодолевая кряду не более двух-трех километров, двигаемся на юг, в направлении государственной границы Северного Вьетнама. Эту практику передвижения при дневном свете нам тоже подсказали на батарее. Самое последнее дело — открыто ездить при свете дня по дорогам воюющей страны. Особенно тогда, когда в небе господствует авиация противника. И поэтому наша зенитка движется теперь не на прицепе, а прямо в кузове хозяйственной машины. В креслах наводчиков устроились Щербаков и Преснухин, а я считаюсь за впередсмотрящего. Проделав очередной бросок, мы спешно подруливаем к какой-нибудь растительности, желательно более кустистой, нежели наша маскировка и глушим моторы. Тишина!!! Вслушиваемся все. Если никаких подозрительных звуков с небес не несется, я машу носовым платком Басюре, который, высунувшись из окна, внимательно наблюдает за моими действиями. Понятно, что при таком способе движения мы успеваем проехать до вечера не более ста километров. Пора бы и на ночлег, но грузовик с капитаном упрямо едет вперед. Наконец Стулов, ведущий вторую машину, не выдерживает и прерывистыми гудками дает ему понять, что неплохо бы и остановиться. Он выходит, и между офицерами происходит коротенький разговор. Мы с напряжением ждем команды на выгрузку, но по окончании переговоров движение возобновляется.
— Доедем до деревни Бын-Хао, — объясняет старший лейтенант, протирая слезящиеся от пыли глаза, — там и переночуем. Михаил Андреевич сказал, что нас там будут ждать.
Уже во мраке глухой ночи утыкаемся в большую колонну дорожных рабочих, идущих, как я понял, на ночную смену. Воронин старается с ними объясниться, но те только непонимающе разводят руками и отрицательно качают головами, давая понять, что в русско-английском наречии разбираются слабо. Приходится опять вступать в действие Ивану. Тот вылезает из кабины, представительно одергивают гимнастерку, и задает вопрос уже по-французски. Сразу находятся три или четыре собеседника, которые объясняют нам, что Бын-Хао находится сбоку от основной дороги и что мост, ведущий туда, утром разбит американскими бомбами вдребезги.
— Спроси их, где можно остановиться на ночлег, — просит Басюру капитан. Тот переводит.
Рабочие отвечают вразнобой, и разговор вскоре превращается в гвалт.
— Здесь недалеко стоит их казарма, — наконец разбирается в ситуации Иван. — Предлагают заночевать там. Говорят, до шести утра нас никто не потревожит. Капитан кивает, поехали. И один из них нас проводит, а то мы в темноте опять заплутаем.
Следуя указаниям вскочившего на подножку совсем еще молоденького парнишки, мы в пять минут добираемся до места. М-да, ночлежка, конечно, еще та. Длинный, крытый рисовой соломой барак, грязные циновки на широких полатях, земляной пол, скудно прикрытый кое-где все той же размочаленной ногами соломой. Радует только то, что во дворе есть солдатский умывальник, а прямо в середине барака устроена кухня с полудюжиной здоровенных керогазов. Есть и кое-какая посуда. Наскоро поставив на огонь котелок с неизменным рисом, приправленным кусочками репы и моркови, бежим купаться.
Ах, какое это счастье после пропитанного потом и солью дня поплескаться под теплой водичкой! Давя босыми ногами мокриц и гигантских дождевых червей, необдуманно вылезших на решетчатый помост, пускаем воду на полный газ. Вымывшись, торопливо простирываем доживающие последние дни портянки и уже расползающиеся по швам брюки.
— Михаил Андреевич, — трясу я в полутьме своими дырявыми бриджами, — пора бы и в сельпо какое-нибудь заехать по дороге. Куда это годиться в таком рванье-то ходить! Уже на пугала огородные стали похожи! Пот все штаны проел!
— Постараемся завтра же и приодеться, — ничуть не возражает он. — У нас на пути будет довольно приличный по местным понятиям городок и станция железнодорожная. Наверняка сможем там купить что-нибудь из трикотажа.
— И ткани на портянки?
— Как, и ткани вам?! Что, черт побери, за скулеж опять начался! Совсем распустились! Но я подумаю. Только не надоедайте.
Возвращаемся в мгновенно обжитой барак. Местный дневальный уже крутится вокруг кухни и принимает живейшее участие в сотворении ужина. Он перемешивает наш овощной плов длинной, раздвоенный на конце палкой, время от времени подсыпая туда какую-то сушеную зелень. Заметно невооруженным взглядом, что дневальный и сам голоден. Во всяком случай нос его жадно втягивает поднимающийся над рисом пар, а кадык прыгает, будто отправляет аппетитно пахнущее варево в самый дальний уголок его пищевода. Садимся за стол, прямо в трусах, поскольку одеть просто нечего. Воронин с интересом разворачивает полученные на батарее продукты. Первой извлекается примерно литрового объема бутыль, с прозрачной, лишь чуть-чуть зеленоватой жидкостью, на дне которой прихотливо извиваются белесые змейки. Потом появляется хорошая связка зеленого лука, бутылочка поменьше с неизменным соусом «ныок-мам» и завернутая прямо с зеленью отбитая буквально в газетный лист свинина. Рты наши мгновенно наполняются слюной, и на керогаз, вместо уже упревшего плова, ставится кастрюля с кипятком.
Пока по мискам раскладывается дымящийся рис, я поведаю вам, что и как надо делать со стандартной русской свининой, чтобы она стала хотя бы чуть-чуть похожа на ту, которую нам подарили на недавно покинутой батарее. Итак, слушайте. Берем хорошую свинину из окорока или корейки. Сырую естественно. Нарезаем остро отточенным ножом на одинаковые кусочки толщиной примерно в один сантиметр. Затем нежно, очень нежно, только плоским предметом (типа бабушкиного утюга), отбиваем их на деревянной доске. Чтобы мясо не липло к дереву, его слегка смачивают уксусом и посыпают черным толченым перцем. Размолоченное в солидный блин мясо выкладываем послойно на тарелку, пересыпая каждый слой мелко нарезанным репчатым луком, чешуйками чеснока, толченым мускатным орехом, укропом и, если есть, свежей морской капустой. Подсаливаем по вкусу, упаковываем полученный кругляш в полиэтилен и вливаем напоследок туда же по стограммовой стопке яблочного уксуса, белого вина (покислее) и вина красного (самое сладкое, какое есть). Ждём два дня! Когда закончится время ожидания (или просто иссякнет терпение), достаньте спрятанное сокровище из холодильника и поступайте так, как некогда поступали мы.
За вечерним разговором время летит незаметно. Уже вовсю кипит кастрюля, в которой весело булькают два литра кипятка, горсть семян укропа, полстакана соуса, стопка уксуса и стопка рисовой водки. Теперь наступает самый ответственный момент. Длинными бамбуковыми палочками сматываем мясину в трубочку и погружаем ее в бурлящий бульон. Считаем до десяти. Все! Готово! Дрожа и задыхаясь от предвкушаемого наслаждения, несем разом разбухшее кушанье в рот. Откусываем кусочек, м-м-м! Во рту в совершенно не сочетаемом сочетании становится и кисло, и сладко, и горько, и вкусно. Выдыхаем парок и зачерпываем надежной солдатской ложкой рассыпчатый рис. Ух, благодать! Пресный, приправленный только овощами плов моментально остужает полыхающий от перца рот и как бы снимает всю ту гамму вкусовых ощущений, которую дает острое мясо. Но далеко оно от нас не уйдет. Жадно проглатываем божественную пищу и снова опускаем палочки в кипяток, но только до счета три. Недаром блюдо названо — Битва тигра с драконом. Что здесь кто, разобрать невозможно, но процесс поглощения столь пикантной еды увлекает нас до такой степени, что мы грудимся плотной кучкой вокруг кастрюли с кипятком, шумно чавкая и то и дело задевая друг друга локтями.
И в этот момент я замечаю глаза дневального, которыми он смотрит на наше пиршество. В глазах его таится робкая надежда на то, что эти рослые мордовороты (то есть мы) оставят ему хоть кусочек той восхитительной пищи, которой они, наверное, питаются каждый божий день. Лучше бы он так не смотрел, ибо кусок разом застревает у меня в глотке. Ведь не скажешь же ему, что и мы такую вкуснятину тоже едим раз в год… по обещаниям. Тем не менее поспешно беру миску из стоящей на краю стола стопки. Кладу половник плова и только что сваренный кусок мяса. Протягиваю блюдо дневальному и с удовольствием смотрю, как расцветает его угрюмое, озабоченное лицо. Он прижимает миску к груди и, скаля в улыбке редкие зубы, что-то благодарственно бормочет и кланяется всем сразу.
